Статьи из журнала «Компания» - Дмитрий Быков

Я выступал на процессе нацболов как свидетель, потому что знаю многих из них как хороших журналистов и поэтов, некоторых печатал, статьи Громова всегда выделял как внятные и дельные. Он мне сдержанно кивнул из клетки. Письмо его написано еще в октябре, но шло долго — он знает только мой рабочий адрес, и блокнотный листок в клетку с железным убористым почерком каторжанина Громова искал меня долго.

Нацболы сознательно выбрали такую политику: совершать демонстративные акции и сидеть. Никому не причиняя физического и даже морального ущерба. Просто демонстрируя несогласие. Я никого не призываю подражать им, я хочу, чтобы молодые люди, принадлежащие к так называемым менеджерам, задумались о таком варианте поведения. Можно сколько угодно считать себя будущим России, получая стабильную зарплату и формируя деловую среду. Но нельзя забывать о том, что будущее России сидит в УЕ 394-9, Уфа, ул. Новоженова, 86а (на случай, если кто-то захочет написать ему). Он просит не предъявлять претензий к начальству колонии — изводят его не местные начальники, а люди из ФСБ. Но изводят серьезно, как этим людям и положено.

Мне никогда не нравились террористы, бомбисты, эсеры из «Боевой организации». Не зря именно в этой среде процвел Азеф. Но нацболы — это ведь совершенно другое дело. Это не убийцы, а какие-то небывалые еще террористы, уничтожающие только себя, причем не самым быстрым способом. В стране, где никому до них нет дела, где даже либералы брезгуют защищать их — потому что это все, конечно, хулиганство, а не борьба, и вообще Лимонов подставляет детей. Так говорят многие, сам слышал.

Я пишу все это, а Громов сидит. Вы читаете, а Громов сидит. Скинхеда отпускают в зале суда, а Громов сидит. Зачем он сидит? Знал же, на что идет.

А вот чтобы фон создавать. Без этого фона как-то не совсем понятно, чем мы все тут занимаемся и кто мы такие. А на фоне Громова — более-менее наглядно.

7 апреля 2006 года

№ 409, 10 апреля 2006 года

Без Итаки

В большой и проблемной стране, ни во что толком не верящей, либеральная демагогия выглядит провально.

Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит… Ленин продолжил бы: если она умеет защищаться. Но сначала надо научиться говорить. Революции — а равно и стабилизации, и даже стагнации — не делаются без языка. От эпохи остаются лозунги: «Индустриализация, коллективизация, культурная революция», «Кадры решают все», «Все для фронта, все для победы», «Никто не забыт и ничто не забыто», «Пятилетку — в четыре года», «Экономика должна быть экономной», «Ускорение, перестройка, гласность». Дальше тишина. Ельцинские девяностые запомнятся блатным сленгом и советом брать столько суверенитета, сколько унесете. Идеологии у Ельцина не было и быть не могло: бывший обкомовец, попавший в демократы, и демократ, постоянно доводивший до силовых мер, он не мог и не хотел выработать универсальную лексику, которая бы все это покрывала. При нем кремлевский персонал превратился в челядь: последним человеком, знавшим историю и способным внятно формулировать, был Костиков. Его и выкинули. Если кто и запомнился — то Черномырдин, и именно косноязычием.

В начале путинского правления язык как будто забрезжил. Равноудаление олигархов, вертикаль власти, диктатура закона. Начался своего рода восстановительный период, лексика еще могла быть апофатической, «от негатива»: приблизились — равноудалим, расшатали — восстановим… На государственную идеологию все это не тянуло, но опознавательным знаком служило. Путин периода второго срока — далее «второй Путин» — озаботился выработкой позитива. В обязанности политтехнолога — в отличие от идеолога, у которого задачи совсем иные, — входит говорить непонятно, так, чтобы работодатель понял и заплатил, уважительно повторяя по-чеховски: «Гладко, гладко… Дай Бог здоровья…» Команда политтехнологов взялась сегодня формировать набор опорных слов, которыми должен запомниться народу второй Путин. Не получается ничего, совсем ничего.

Бог — не фраер: тем, у кого нет внутреннего содержания, он не дает и слов для его выражения. Заметьте, ни одна фраза нынешних властителей России, кроме пресловутого «сортира», не ушла в цитаты. Все прочие крылатые слова — тоже цитаты, но чужие: пыль глотать, сопли жевать, кое-что из гайдаевского репертуара…

Вот труд Алексея Чадаева, надежды нашей политической философии (куда бы возложить эту надежду, чтоб хоть не так наглядно демонстрировала нищету нашей мысли?). «Путин. Его идеология». «Живой ценностный язык появляется в тот момент, когда абстрактный идеал разворачивается в программу конкретных политических действий». Это сказано мутно, как и положено политтехнологу, отрабатывающему заказ. Говоря по-русски, живой ценностный язык появляется тогда, когда есть ценности, признаваемые большинством населения. Ясно, что в многонациональной стране такие ценности должны быть наднациональными, так что русскую почвенническую демагогию, к которой в Кремле в последнее время прибегают все активнее, надо оставить. Она свое отжила, доказав полную тупиковость, сведясь к системе запретов на все и вся. Общечеловеческие ценности — товар экспортный, идеально годящийся для развала и растления противника, но крайне сомнительный в качестве позитивной программы. Беда в том, что, лавируя между Сциллой и Харибдой, идеологи Путина, в отличие от Одиссея, не видят перед собой никакой Итаки, то есть плыть им некуда и лавирование их самоцельно. Отсюда и вечное болтание между двумя скалами без малейшей попытки направить нос на что-нибудь осязаемое.

Надо решить для себя: либо ты стараешься сделать максимально комфортной постепенную гибель империи, либо берешься восстанавливать ее на новых наднациональных основаниях. Надо перестать действовать с оглядкой на вашингтонский обком и скиновский общак. И тогда слова придут сами.

17 апреля 2006 года

№ 410, 17 апреля 2006 года

Лотерея праведных

Пятилетие гибели того, гусинского, НТВ становится очередным предлогом повцепляться друг другу в глотки.

Кому Пасха, а кому пятилетие разгона НТВ. Я вовсе не хочу в очередной раз противопоставить православных патриотов и либеральных правозащитников, тем более что и среди правозащитников полно таких фундаменталистов, что хоть святых выноси. Просто в очередной раз — по случаю полукруглого юбилея — решили вспомнить трагедию главных свободолюбцев, имеющих сегодня, правду сказать, довольно бледный вид. Не пойму, кого мне жальче: тех ли, кто уцелел и приспособился, вписавшись в канал РТР вслед за сообразительным Олегом Добродеевым, или тех, кто так никуда и не вписался, довольствуясь работой на радио или разовыми колонками в Интернете. У вторых вид гордый, но героизма их, похоже, не ценит никто, кроме горстки пенсионеров, разагитированных еще во времена программы «Взгляд». Грустное, в общем, зрелище. Маргинальными, правда, выглядят не только защитники свободы. Консерваторов еще меньше, особенно тех, что способны внятно сформулировать свои убеждения. Мыслит сегодня в России дай бог один процент населения, и не ссориться бы между собой этому проценту, а попытаться выработать общие ценности. Но как раз пятилетие гибели того, гусинского, НТВ становится очередным предлогом повцепляться друг другу в глотки.

Почему я не хожу на митинги в память об НТВ и в защиту свободы слова? Разве я не согласен с тем, что история империи Гусинского была только стартом глобальной зачистки медиа-пространства? Согласен, сам предупреждал об этом. Просто я не хожу на митинги против явлений природы. Мне это кажется недальновидным и вдобавок располагающим к излишнему самоуважению, а это последнее — самый страшный грех, от которого проистекают все прочие. Мне скажут, конечно, что про явления природы я выдумал нарочно, чтобы оправдать свою подлую трусость. Я на такие инвективы давно не отвечаю, поскольку спорить со злонамеренным дураком еще смешней, чем митинговать против снегопада. Если тебе не нравятся законы здешней жизни — меняй страну. В обоих смыслах: либо пытайся изменить ее, либо изменяй ей, отправляясь в менее предсказуемое пространство. А здесь история развивается как природа — независимо от людской воли. И свободолюбцы, и сатрапы — люди, в общем, случайные и легко меняются местами.

Мне не так уж страшно было бы жить в стране, где нет свободы слова: она никуда не девается — просто уходит в те сферы, где ее никакое правительство не достанет. Мне гораздо страшнее жить в стране, где попадание в борцы, либералы и светочи (а также сатрапы, гонители и душители) — до такой степени лотерейно. Работаешь ты в телекомпании одного малоприятного магната — и ты светоч, а переходишь в телекомпанию одного малоприятного эстета — и ты душитель. Работаешь в администрации питерского мэра — демократ, переехал и попал в преемники — сатрап. Защищаешь в циничных и лживых репортажах интересы работодателя — лучший репортер отечества; защищаешь в столь же циничных и не менее лживых репортажах интересы Отечества — Иуда-предатель. Эти правила игры мне не нравятся. Люди-то одни и те же, и были одними и теми же — что в составе НТВ, что в составе РТР, что в Кремле, что в оппозиции. Убеждения их случайны, методы одинаковы, а принципы отсутствуют. Потому и история повторяется, как одна и та же пьеса в разных декорациях: от актера ведь не требуется, чтобы он по-настоящему душил Дездемону или умирал от ядовитого клинка Лаэрта. Он после спектакля спокойно себе пойдет домой, с сосисками в пакете, и сварит себе эти сосиски, и просмотрит дневник сына… А зрители из тех, что поглупей, долго еще будут митинговать в зале, делясь на «левых» и «правых» и обсуждая судьбы персонажей.