Хеллоуинские истории. Сборник страшных рассказов и стихов - Надежда Гаврилова

Слезы хлынули по щекам, соленое к соленому.

Лида плакала, обняв себя леденеющими руками. Жалкая, лишняя, со своей молодостью и амбициями, с гладко выбритыми половыми губами и зудящей пустотой внутри.

Всхлипывая, она гуляла по пляжу, как в детстве, когда, отдыхая с мамой на море, неожиданно узнала, что родители разводятся. Лида даже улыбнулась сквозь слезы, умилившись собственному прошлому, своей боли. Щеки подсыхали.

«Я не плохой человек», – думала Лида, оправдываясь перед кем-то, да хотя бы и перед скалой, к которой она неспешно брела.

«И училка не плохая, раз любит Рому…»

Из-за дюн вышел силуэт, одинокая фигура под звездным куполом.

Лида вытерла слезы и подняла ворот куртки.

Расстояние между ней и Когтем сокращалось. Сокращалось расстояние между ней и идущей навстречу фигурой.

Это была женщина. Беременная. Совершенно раздетая – брови Лиды поползли на лоб – и пошатывающаяся при ходьбе.

Пьяная она, что ли?

Женщина спотыкалась, налитые груди раскачивались над огромным круглым тугим как арбуз животом. Справа у мусорных контейнеров горел, приманивая насекомых, фонарь. Луна ярко освещала пляж, и Лида различала багровые рубцы растяжек на животе женщины, сплетение сосудов, красный, будто воспаленный пупок.

«Блондинка из кафе», – определила Лида. Удивительно, что вечером она не обратила внимания на ее живот… или вечером живота не было? Память зафиксировала узкую талию под строгой блузкой. Чушь, конечно…

– Эй, вы в порядке?

Блондинка уставилась на нее расширившимися до предела зрачками. Бледная, напряженная, со смятой прической.

– У нас получилось, – просипела она, опасно накренившись. И ухмыльнулась, да так, что сухие губы треснули и заалели сукровицей. Лида успела подхватить женщину и усадила ее на песок. Случайно коснувшись живота, она ощутила толчки, сильные и уверенные.

– Вы что, рожаете? – испуганно спросила Лида.

– Я богоматерь, – сказала блондинка, безумно усмехаясь и вращая глазами. Белки светились голубоватым оттенком.

Лида пропустила фразу мимо ушей. Набросила на беременную свою куртку.

– Я приведу людей! – крикнула она.

До вагончиков пансионата было метров двадцать, и Лида побежала по песчаному гребню. Ветер опалял кожу, море расшвыривало пену. Прибой похотливо лизал подножье Чертова Когтя.

– Эй! – закричала Лида с холма. – Кто-нибудь, помо…

Она осеклась, отпрянула и завизжала истошно, сообразив, что именно видит.

Берег пляжа был усеян телами. Обнаженные женщины лежали вповалку, не меньше дюжины искореженных, выпотрошенных, скрученных трупов. Мертвые лица запрокинуты к скале в дикой смеси добровольной муки и посмертной благодарности. Старуха и девочка-подросток, хиппи с заправки и туристки-азиатки, рыжеволосая панкетка и официантка. У каждой из них, – разглядела потрясенная Лида, – были вспороты животы и сломаны тазовые кости, словно неистовая стая хищников растерзала несчастных женщин и поглумилась над трупами.

Над пансионатом витал запах бойни.

Лиду стошнило тонкой струей спермы и желчи. Она метнулась прочь от жуткой сцены, от сатанинского рокота волн к цепочке коттеджей.

Блондинка исчезла. Лишь курточка валялась на песке, и багровый след тянулся от пропитанной кровью ткани к фонарю. Лампа в зарешеченном плафоне моргнула издевательски. Что-то зашуршало за контейнерами, что-то грузно прошло там, в темноте. Тень легла на белую стену, и Лида решила, что повредилась рассудком, ведь ничто живое в мире не могло отбрасывать эту тень.

Пляж заволокло туманом, туман клубился в черепной коробке, сбивая с пути. Кеды вязли, за спиной скрипел песок.

На крыльце запертого коттеджа шевельнулось и двинулось в ее сторону нечто бесформенное, слепленное сумасшедшим сюрреалистом из разных частей рыб, моллюсков и раков.

Лида мчалась, не озираясь, но развитое периферийное зрение улавливало силуэты, рыскающие во мраке. Неправдоподобные. Чуждые разуму формы. Она не сбавляла бег.

Ворвалась в домик и захлопнула дверь: уродливые тени уже кишели под порогом.

– Котенок?

Рома шел к ней, зевая.

– Мертвы! – Она уткнулась в его грудь, дрожа от ужаса. – Все мертвы! Какие-то животные… убили женщин…

– Что ты говоришь? – Рома воззрился на нее изумленно.

Снаружи по дверному полотну мокро шлепнуло.

Лида подумала, что одна из фигур выглядела так, будто атлетически сложенный мужчина взгромоздил себе на плечи голову акулы.

– Иди в комнату и запрись, – сказал Рома не терпящим возражений тоном.

– Нет, ты не понимаешь!

Он отпустил ее руку и медленно зашагал по коридору.

– Все будет хорошо, – соврал он напоследок.

Лида привалилась к стене возле кровати, буравя глазами дверь. На холсте девушки проводили свой таинственный ритуал, и скала лоснилась от лунного масла.

Завибрировал телефон. Лида едва не откусила себе кончик языка. Схватила мобильник, не отрываясь от дверей, поднесла к уху.

– Я знаю, что бужу тебя, – сказала женщина виновато. – Но мне приснился дурной сон. Реалистичный и гадкий. И тебя в нем убили, представляешь? И я осталась сама. Алло, ты слышишь меня, любимый?

– Он не вернется, – прохрипела Лида в трубку. – Простите меня, пожалуйста.

Потом выронила телефон и села на корточки. Коленки звонко стучали друг о друга.

Дом наполнялся звуками, запахом моря и крови.

Лида зажала рот, запечатала крик.

Сегодня ей тоже предстояло стать матерью.

Ночное племя

Константин Головатый

– Проклятье! – Охваченный гневом, разочарованием и обидой, Джеймс в который раз сплюнул на землю.

Перед ним колыхалось пшеничное поле. Ветер трепал колосья. По полю пробегали волна за волной, и каждая из них исчезала где-то у линии горизонта, там, где желтое золото сливалось с синей безоблачной бездной.

Одинокая фигурка фермера застыла на краю поля. Сжав кулаки, Джеймс смотрел туда, где на земле валялись колосья, испорченные острыми зубками полевых грызунов.

– Проклятые мыши, – повторил мужчина.

Столько сил и долларов вложил он в это поле – не передать словами! – а тут такая напасть. Существование всей семьи Колтонов (Джеймса, Лизы и трех их малышей) зависит от урожая. От того, сколько зерна удастся собрать и продать. В стране Великая Депрессия, и каждый выживает, как умеет. Время пылающих апельсинов и закопанных свиней.

– Ну, не бери в голову, – успокаивала Лиза, когда он пришел на обед, – лучше поешь.

Но Джеймс к еде не притронулся. Неприхотливые кушанья дымились на столе, а он, мрачный, сверлил взглядом пол.

– Я знаю, ты что-нибудь да придумаешь, дорогой, – ласково сказала она и положила руки ему на плечи.

Кухня тонула в солнечном свете, лившемся в окна. Из детской донеслось жалобное хныканье, и мать поспешила на зов. В уютной, но тесной комнатке стояли в ряд маленькие колыбельки. Из одной выглядывала светлая головка, из другой темная. Двое детей задорно сверкали глазками и косились на плаксивого братца. Микки сучил руками и ногами, заливаясь криком. Самому старшему из детей исполнилось всего два годика.

На следующий день Джеймс привез из города отраву для грызунов и опрыскал все поле. Работу закончил поздним вечером, а утром следующего дня вновь стоял, стиснув зубы. Проплешин в поле стало вдвое больше.

Снова и снова фермер опрыскивал поле, рассыпал отраву – все было тщетно.

Спал Джеймс урывками. В самый глухой час ночи он мог подняться с постели, выйти на улицу. Долго бродил вокруг дома и вслушивался в шелест поля.

– Я чувствую вину… я виноват, Лиза! – Сцепив худые руки, мужчина сидел на пороге дома.

Лиза сидела рядом. В ночном небе над ними мерцали звезды.

– Все наши сбережения мы вложили в эту ферму. Все до последнего гроша! И столько труда. Мы вправе рассчитывать на выручку, на вознаграждение. А тут такое… Мы понесем одни лишь убытки…

– Ну что ты, милый. Причем здесь ты? В этом нет твоей вины. Ты и так пропадаешь в поле весь день…

– Это моя обязанность. Я должен позаботиться. Решить эту проблему… а я не могу…

– Добрые и трудолюбивые люди нигде не пропадут. Их оберегает Бог. Так говорил мой отец, – сказала Лиза. – Бог позаботится о наших бедах. А я позабочусь о тебе.

Она поцеловала Джеймса.

Это была первая за долгое время ночь, когда он ни о чем не беспокоился. Жаркие объятия Лизы прогнали тревогу прочь.

В лавке на Флит-стрит Джеймс купил канистру с надписью «White Poison» и собрался уезжать, как вдруг его окликнули. Фредди Гросс, обладатель унылой физиономии и сросшихся бровей, единственный приятель в здешних местах, предложил заскочить в бар.

– Нет… извини. Много работы. – Джеймс живо представил ночь ожидания и разочарование утром и махнул рукой. – Впрочем, если только каплю-другую.