Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва - Елена Коронатова

— Не стоит подводить Римму Дмитриевну.

Однажды в больницу явился весь класс.

В те пятнадцать минут (больше им не разрешили), пока Ася была с ребятами, все, что ее мучило, вдруг отошло на задний план. Ребята говорили наперебой. Молчал один Ренкевич.

— Как ты живешь, Лева? — спросила она.

Он покраснел:

— Нормально. Вам хоть немного лучше?

Сразу стало тихо. На нее, как в давние времена, смотрели сорок пар глаз.

— О да, конечно! — ощущая всю ненатуральность своего голоса, проговорила она.

— Вас скоро выпишут? — Люда Шарова оглянулась на ребят.

— Нет, это длинная песня.

Они о чем-то перешептывались.

Потом Ренкевич вытащил из внутреннего кармана пальто листок бумаги.

Люда Шарова пояснила:

— Лева посылал в газету «Медицинский работник» письмо, спрашивал, — она смешалась, — ну, в общем, про вашу болезнь.

«Кому-то все же я нужна».

Оставшись одна, Ася прочитала ответ на Левино письмо. Подпись доктора медицинских наук. Здесь она не раз слышала это имя. «Дорогой Лева, ваша учительница, если она будет упорно лечиться, — безусловно поправится. У нас в клинике была больная. Тоже учительница. Сейчас у нее нет и в помине туберкулеза. Сначала она работала в школе взрослых, а вот уже два года — в детской. Она воспитывает не только чужих детей, но и своих. Вы, Лева, решили посвятить свою жизнь медицине. Что же, это похвально! Но знайте: на этом пути терний больше, чем роз. Врач — это не профессия, а призвание. Вы спрашиваете, что главное для врача? Знание и диплом — дело наживное. Главное — любовь к человеку».

…Прилетела на самолете из района, где она учительствовала, Томка. Прилетела на четыре часа. И сразу с аэродрома, в сапогах, в брезентовом плаще, надетом поверх телогрейки, — заявилась в больницу.

Ася повела ее на скамейку в углу сквера. Томка, маленькая, глазастая, не обладала выдержкой Александры Ивановны, она плакала и ругалась. Юрий — растленный тип. Ася должна забыть его. Навсегда. Вычеркнуть из жизни. Ничего нет невозможного! Встретится еще хороший человек. Встретился же Петрович. Безумно его жаль. Конечно, он любил! Тут и сомнения нет. Слава богу — ходят по земле Петровичи! Об Агнии Борисовне нечего говорить. Материнство материнством — но ты будь человеком! Ну, на нее наплевать! Письмо от Юрия можно послать в «Комсомольскую правду». Ну, ладно, ладно. Это ее право. Только уж она, Томка, не стала бы молчать! А вот ребята молодцы! И у нее есть такой же парнишка. Профессор с мировым именем врать не станет. Надо лечиться. Конечно, обидно терять годы. Но что поделаешь! Сейчас все надо подчинить одному: поправиться, чтобы вернуться в школу.

Томка говорила прописные истины. Но как говорила! Ее слова успокаивали, будили надежду: не все потеряно.

Ася с нетерпением стала ждать операции. Но ей сказали: с операцией следует повременить. Надо подлечить бронхи и снять процесс в правом легком. Это хорошо, что достали путевку на юг. Морской воздух излечивает бронхи. Если там предложат операцию, конечно, нужно соглашаться.

Об этом своем последнем разговоре с врачом Ася не написала Томке. Зачем? Пусть верит.

…Через две недели, получив путевку в санаторий, Ася выписалась из больницы. Пришла за ней Александра Ивановна и увела к себе. Она же со старшим сыном сходила за Асиными вещами.

Уезжала Ася ночью, ни с кем не прощаясь. По ее просьбе Александра Ивановна утаила день отъезда.

Ася стояла в тамбуре вагона и смотрела с нежностью на маленькую квадратную фигурку.

Стал накрапывать дождь. Здание вокзала сияло огромными окнами. Спешили пассажиры. Все куда-то торопятся. Она подумала: «А я уже никуда не тороплюсь».

— В дождь уезжать — к счастью, — сказала Александра Ивановна.

Диктор объявил отправление.

— Спасибо вам за все, — Ася помахала рукой и прошла в вагон, к окну.

Освещенный перрон и на нем одинокая маленькая фигурка медленно уплывали назад.

В этот город она больше не вернется. Ей здесь делать нечего. А там — будь что будет! А, впрочем, стоит ли загадывать, когда она не знает, сколько ей еще осталось жить… месяцев… дней…

Часть вторая

Глава двенадцатая

Анна Георгиевна не уставала восхищаться яркостью красок в Крыму: слепящее солнце, необычайная голубизна высокого неба, белые здания дворцов-санаториев на фоне густо-зеленых парков. Но, конечно же, чудо из чудес — море! Перед восходом — смуглое, днем в море играет, дробясь и сверкая, тысяча солнц, а вечером море вбирает в себя все: и вечернюю зорю, и зеленую береговую оправу, и лиловые тени скал, и огни проходящих судов. Ночь на юге наступает внезапно — точно срывается с каменистых гор. И если ночь лунная, то глаз не оторвешь от дрожащей феерической дорожки на море. Было бы у Анны время, она часами бы сидела у моря, бродила в парке. Каких только нет деревьев на этой обетованной прибрежной полоске земли. Кажется сказочным земляничное дерево, не случайно прозванное курортницей-бесстыдницей, нежно-золотистые лохмотья коры позволяют любоваться гладким, земляничного цвета, голым телом дерева.

…И вот сейчас, ожидая главного врача санатория, Анна загляделась на глицинию, — удивительное зрелище! — цветущий водопад обрушивается с высокой стены, по серому камню спадают ярко-синие струи гроздьев глицинии.

— Любуетесь нашим благословенным краем? — услышала Анна голос и быстро обернулась.

— Да. Удивительная природа.

— Это вам не угрюмая Сибирь.

— Вы не знаете Сибири!

— Почему же вы уехали оттуда? Простите, спрашиваю не как главный врач, а так… Вы работали, насколько мне известно, в хорошей больнице.

— В этой больнице умер мой муж. У детей был длительный контакт. Ради детей я должна была уехать. Сами понимаете…

— У меня никогда не было детей.

Анна взглянула на женщину, сидящую за столом. Бледное лицо, нос с горбинкой. Тонкие губы слегка подкрашены. Сколько же ей лет? Сорок или пятьдесят?

— А что с вашими детьми?

«Она не из тех, кто каждому жалуется на свою судьбу», — подумала Анна. Ей еще в курортном управлении сказали: «Маргарита Казимировна Спаковская — волевая женщина, с таким главным врачом хорошо работать».

— Так что же? Серьезное что-нибудь? — повторила вопрос Маргарита Казимировна.

— У старшего ангина. У дочки нынче появился очажок. Я страшно за нее беспокоюсь.

— Надеюсь, ваши дети здесь окрепнут. Климат наш благотворно действует на самые тяжелейшие процессы.

Маргарита Казимировна встала и прошлась по кабинету. Анна слышала: за глаза Спаковскую называют Королевой Марго. Что-то величественное есть в ее осанке, в манере держать голову чуть запрокинув, в скупых округлых жестах. Она не идет, а несет себя.

Спаковская подошла к окну.

— Сначала я жалела, что у меня нет детей, — после паузы заговорила Спаковская. — Мой муж погиб на фронте. А теперь пришла к выводу — все к лучшему. Ущербно, когда дети растут без отца… У меня большая работа, для себя не остается времени. Моя личная жизнь — моя работа. Но, вероятно, это удел всех женщин, стоящих на так называемом руководящем посту. Двум богам не служат. Вы не согласны со мной?

— Наша современница служит трем богам: детям, мужу и обществу.

— Вы ее жалеете?

— Я ей сочувствую.

— Но если отнять у нее возможность служить обществу — она будет несчастлива, это значит отбросить ее на сто лет назад.

— Никуда не надо ее отбрасывать. Пусть только будет побольше ясель. И домовых кухонь. Я однажды подсчитала, сколько времени тратит женщина на всю эту домашнюю «музыку»… А впрочем это старая песня…

Анна встала.

— Ну, что ж, Анна Георгиевна. Сейчас я познакомлю вас с нашим хозяйством, а после пятиминутки пойдем в ваше отделение, — предложила Спаковская.

Выходя из кабинета, Спаковская взглянула на себя в зеркало: поправила докторскую шапочку из плотного белого шелка, одернула туго накрахмаленный халат.

Такие изящные туфли на высоких «шпильках» Анна надевала лишь в театр. «Молодчина „Королева“», — отметила про себя Анна.

Перехватив взгляд Анны, Спаковская сказала:

— Мой девиз: женщина до тех пор женщина, покуда она следит за собой. Перестанешь — сразу состаришься. Я не позволяю себе распускаться.

Анна взглянула на свои растоптанные босоножки и с грустью подумала: «Вовке надо каждый месяц покупать новые ботинки».

На крыльце Анна остановилась. С первых дней, когда она еще приезжала из Ялты устраиваться на работу, ее поразило обилие клумб в санатории: всюду цветы, цветы, цветы…

— У вас искусный садовод, — сказала Анна.

— Лучший на всем побережье! Я считаю — лечение больного начинается с ландшафтотерапии.

— Полностью согласна с вами, — горячо отозвалась Анна. — Меня всегда угнетала унылая обстановка в наших диспансерах и больницах.