У нас убивают по вторникам (сборник) - Алексей Слаповский

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, – ничего, получается. И, главное, не так обидно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. И было у этой Ольги замечательное кожаное пальто, Людмила всегда такое хотела. Пожалела она тогда все-таки продавца, через пару дней пришла на рынок и сказала: «Ладно, давайте, ничего, носить можно». И продавец молча дал ей пальто, которое у него почему-то лежало в сторонке свернутое. И вернул при этом три с половиной тысячи – разницу с общей рыночной ценой. И сказал, хоть и не сразу, а когда она уже выходила: «Спасибо».

История настоящая – и фамилия настоящая, соединяешь – все как в жизни.

Не со зла

– Работала тогда Ольга проводницей, – начала Людмила очередной рассказ.

– Стюардессой? – уточнила Маша. – Она же стюардесса у тебя.

– Стюардессой она потом стала, когда прошла конкурс. А до этого была проводницей, как и я теперь. Это давно было. Еще до ее замужества. То есть совсем она была молодая. В общем, так. – И Людмила настроилась на повествовательный лад. – Моя сестра Ольга, успешно закончив стажировку, приступила к работе проводницей. С непривычки ей все было непривычно – и то, что надо постоянно откликаться на просьбы пассажиров, и выполнение множества обязанностей по обеспечению горячей водой, топкой титана, мытью посуды, контролю за потреблением электричества, запиранию и отпиранию туалетов во время стоянок…

– Это ты нам рассказываешь? – удивилась Маша.

Людмила слегка смутилась: действительно, когда она

что-то рассказывала, то будто бы забывала, кто именно перед ней, она адресовалась кому-то неведомому, куда-то вообще. И она сократилась.

– Все это Ольга исполняла безукоризненно, но самое трудное для нее было не спать. Старшая проводница советовала ей, что, учитывая короткие перегоны маршрута, лучше не спать совсем. Но после этого сама крепко заснула, потому что была предпенсионного возраста и болела повышенным давлением. Ольга пожалела ее будить и со всем справлялась сама. Но как только она видела, что впереди хотя бы десять-пятнадцать свободных минут, она садилась и спала сидя, чему способствовал ее молодой организм, но при этом обязательно ставила на столик перед собой будильник, от которого просыпалась, в отличие от старшей проводницы. В ту ночь у нее была отдельная задача: разбудить женщину из шестого купе в три часа сорок минут утра на станции Ртищево.

– Приволжская дорога, перед Саратовом, по времени – махачкалинский поезд, – тут же компетентно сообщил Галкин.

– Вот именно. А узнала она это из билета, потому что сама женщина ее об этом не просила. Ольга сделала вывод, что она просила старшую проводницу, а та забыла ей об этом сказать. При этом женщина была в купе одна, потому что это было сразу после Нового года и поезда шли почти пустые. Больше никого будить не надо было, поэтому Ольга чувствовала предстоящее разбуждение женщины как отдельную задачу и очень боялась проспать. Поэтому с трех часов она даже не пыталась дремать, а сидела и ждала, а в три двадцать пошла стучать пассажирке. Она стучала, но та не реагировала.

– Это у них бывает, – заметила Маша. – Сами просят, а сами не просыпаются.

– Ольга продолжала стук, но, видя, что дело принимает крайний оборот и уже три тридцать, попыталась открыть дверь ключом снаружи. Она это сделала, но дверь только чуть отодвинулась, дальше мешал запор-стопор, который сбоку, сверху. В щель Ольга видела пассажирку, которая лежала лицом в обратную сторону, а на столе перед ней что-то мигало, но женщина, естественно, не видела, так как была к столу спиной.

– Световой будильник, – понимающе кивнул Галкин. – На некоторых действует.

– Ольга стала стучать и кричать, но женщина продолжала не просыпаться. Ольга была неопытной и с тонкими молодыми нервами, она подумала неизвестно что, в частности, что женщина не спит, а в обмороке или даже умерла.

– И это бывает, – подтвердил Галкин.

– Ольга позвала бригадира, тот тоже стучал и кричал, но потом принял решение и умело подлез чем-то железным и изогнутым к стопору снаружи и защелкнул его, открыв дверь.

– Нечего делать, – сказал Галкин, который сегодня был щедр на подсказки и комментарии.

– Помолчи, – попросила его Маша. – Ну, и чего? Живая она была?

– Да, она была живая. Она проснулась и стала тереть свои глаза, не понимая, что происходит. А Ольга, которая всегда была вежливая девушка, от волнения и пережитых эмоций стала высказывать ей свои претензии. Но женщина только виновато улыбалась, а потом показала на свои уши. Ольга поняла, что она не слышит. И тут на нее накатила неожиданная злость. Если ты не слышишь, то не закрывай дверь или прими какие-то способы, чтобы самой просыпаться, а не доводи до такого состояния людей! И Ольга вдруг начала страшно ругаться самыми последними словами, пользуясь тем, что женщина не слышит ее ругани и не может ответить. Она сама не ожидала от себя своей способности. А поезд уже остановился, женщина торопливо собиралась и было непонятно, как она ко всему этому относится. Она вышла, Ольга успокоилась и хотела подремать, но ей не дремалось. Больше того, она не спала и потом, когда вернулась из рейса. Как живая стояла перед ней виноватая глухонемая женщина, а Ольга слышала собственную ругань и от этого не могла заснуть. Ей было стыдно. Вот как это бывает, думала она, когда мы пользуемся тем, что нам не могут возразить или вообще нас не понимают. Мы можем сказать самое страшное или даже сделать. А еще Ольгу мучила мысль: поняла ее женщина или не поняла. Она очень надеялась, что не поняла, но не была в этом уверена. Этот незначительный с виду случай не давал Ольге покоя. Сон понемногу наладился, но гнетущая память осталась. И однажды Ольга, придя в магазин, вдруг изобразила глухонемую.

– Зачем? – удивилась Маша.

– Она хотела понять, что чувствует тот, кто не слышит и не говорит, что чувствовала эта женщина. И она увидела, что продавщица стала сразу раздраженной, никак не могла понять, чего хочет Ольга, хотя та довольно точно показывала пальцем на требуемый товар, а именно колбасу. Режа колбасу, продавщица произнесла: «И так с ума сходишь, а тут еще эту глушня приперлась, нет ей других магазинов!» То есть она поступила так же, как Ольга: чувствуя свою безнаказанность, негативно и грубо отозвалась о другом человеке. Ольга продолжила эксперимент, она притворялась глухонемой в транспорте, на улице, в учреждениях и других общественных местах. Надо отдать должное, некоторые относились с сочувствием, но очень многие раздражались, злились, говорили Ольге за спиной неприятные слова – или даже в лицо, думая, что она не слышит. Ее даже толкали, когда она стояла перед дверью и мешала пройти, а подвинуться не догадывалась, потому что не слышала, как ее об этом требовали.

– Как это не слышала, она же нарочно? – не поняла Маша.

– Она играла полностью в эту игру и не могла то слышать, то не слышать. И за это время Ольга узнала многое о людях. Но она стала еще почему-то замечать, какое вокруг количество людей с теми или иными физическими недостатками. И безрукие, и безногие, и слепые. Раньше она это видела, но теперь ей стало казаться, что они все время попадаются ей на глаза.

– У меня вот мама тоже слепнет, – сказал вдруг Галкин не с обычной своей улыбкой, а с видом душевной заботы и тяжести.

Людмила помолчала некоторое время – в знак сочувствия к печали Галкина. А потом продолжила:

– Она также видела, что обычные люди смотрят на таких обездоленных людей очень странно, как на животных в зоопарке. Они как будто не считают их тоже людьми.

– У нас и обычных-то людей никто людьми не считает, – с горечью произнесла Маша. – А для инвалидов во всей Москве нету этих, как они, ну, въезды такие…

– Пандусы, – напомнила Людмила.

– Нуда. Им никуда ни войти, ни въехать. В трамвай попробуй с коляской сесть!

– И об этом тоже думала Ольга. Ей пришла мысль, что на самом деле, если бы везде были благоустроенные места и хорошие средства передвижения, больных было бы намного больше, чем это кажется, потому что они все сидят или лежат дома, не имея возможности. А те, которые появляются среди людей, они раздражают, потому что они другие и потому что обычные люди не способны понять особенностей их существования. Но они и не хотят понять. Все наши беды от непонимания, – сказала Людмила, помня, что в книгах есть не только описания, но и рассуждения авторов в смысле философии или общественной мысли. – Взрослые кричат на детей, обижаются, что они их не понимают, а детям еще рано понимать, дети тоже обижаются, что их не понимают взрослые, можно взять и шире: у нас народ обижается на правительство, потому что оно его не понимает, а правительство обижается на народ, потому что он его не понимает. Или возьмем нас: мы вот на пассажиров обижаемся, не понимаем, что дорога для них – приключение, событие, а они обижаются на нас, не понимают, что для нас это работа. И мы все с виду злимся, а на самом деле не со зла все это, а от непонимания.