Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

Настроение у людей было замечательным. Зима прошла, и они пережили отступление. Осознание своего превосходства над противником стало укореняться снова. «В такой войне мы можем держаться годами», считали они. В боях под Гжатском участвовал только второй батальон, но не третий, в котором я теперь находился.

По опрометчивости я взял с собой на фронт свои золотые карманные часы. Я носил их в алюминиевом футляре, в котором с одной стороны было окошко из целлофана, через которое можно было видеть циферблат. Но было трудно каждый раз доставать его из кармашка, вшитого в нательный пояс. Так как я мог получить положенные мне водонепроницаемые наручные часы со светящимися цифрами на черном фоне, я рискнул послать карманные часы домой. Они дошли. Хотя уверенности в этом не было, поскольку, несмотря на самые суровые наказания, случаев воровства было много. От воров не была застрахована даже полевая почта. Это были часы, которые я получил от Рудольфа Ленера в качестве подарка на конфирмацию. До этого они в течение многих лет лежали на его письменном столе.

Как-то раз позиции объезжал командир дивизии генерал-лейтенант Мельцер. Он был удовлетворен их состоянием, но сделал мне замечание за то, что я не носил подворотничок. На самом деле, у меня его и не было, и вместо него я носил красивый пурпурный шарф из шелка. Однако, чтобы не нарваться на неприятности, я засунул его под китель. Носить такие шейные платки в гарнизонах было бы немыслимо, но здесь, на фронте, начальство смотрело на это сквозь пальцы. Тот факт, что генерал меня «подловил», еще долго не давал мне покоя.

Однако этот день выдался тихим, ярко светило солнце, и я решил позагорать на травянистом склоне позади блиндажа. Но вскоре я почувствовал, что могу уснуть, и испугался. Это было небезопасно. Рядом со мной мог упасть снаряд, а я лежал на открытом месте. В другой раз русские, вместо того чтобы беспокоить нас снарядами, без всяких видимых причин в течение четверти часа, как одержимые, вели огонь из всех видов стрелкового оружия. Обстрел не мог нам повредить ни в блиндаже, ни в траншеях. Но было беспрерывное чириканье, жужжание и свист, а поскольку не было никаких взрывов, то звук был по-своему уникальным. Когда начался обстрел, ординарец ротного командира находился на открытом месте и получил ранение в ступню как раз в тот момент, когда он мочился.

В относительно спокойных условиях позиционной войны командирам подразделений приходилось выполнять обязанности «ответственного за несение службы». Когда наступала моя очередь, я должен был в ночное время проверять весь участок роты и передовые посты. Приходилось проверять также и стыки между нашей ротой и соседними подразделениями. Такие выходы за пределы основной полосы обороны были волнующими и небезопасными. В любой момент можно было натолкнуться на русский разведывательный дозор. В темные ночи, как говорили, случалось так, что иваны захватывали наших солдат, набрасывая на них одеяло. Надо было продвигаться как можно тише, останавливаться и прислушиваться.

Кроме того, мне было поручено выполнять еще одно задание. Я должен был проводить беседы с солдатами батальона с целью оказания им «моральной поддержки» на основе предоставленных мне материалов. В таких случаях надо было ходить по блиндажам. Темы были такие:

Солдат и его политическая миссия на Востоке.

Солдат и женщина другой расы.

Полевая почта как оружие.

Учитывая тот факт, что в других батальонах нашего полка такую задачу выполнял офицер в звании капитана, в то время как я был всего лишь лейтенантом, я этим очень гордился. «Приходится разрываться на части», писал я матери 3 июля.

Однообразие и относительное спокойствие создавали почву для бесконечных слухов. Когда мы стояли в Иваново, пошли разговоры о том, что дивизию отведут с фронта и перебросят в Грецию. Как обычно, слух пришел на передовую из тыловых подразделений. Каптенармус поспорил с нашим старшиной на бочку смоленского пива и конечно проиграл. Урегулировал ли он свой спор со скептически настроенным Палиге, или нет, я так и не выяснил.

В это время неожиданно к войскам пришло обращение принять участие в конкурсе на разработку эскиза «Фронтового Креста». Фронтовики сами должны были представить свои предложения относительно нового ордена. Он должен был иметь форму креста и обозначать, служил ли его обладатель в боевых частях или в тыловых подразделениях, а также срок службы. Командир роты и я вместе с ним усердно разрабатывали свои предложения, вдохновляясь в основном бутылкой коньяка, которую обер-лейтенант выделял из своего воскресного пайка.

Появились указания на то, что русские планировали наступление. Они вели пристрелочный огонь по нашим позициям, используя снаряды с дистанционными взрывателями. Такие снаряды взрывались еще в воздухе. Таким образом, можно было оценить точность огня. С нашей стороны, над фронтом противника действовал двухфюзеляжный самолет Фокке-Вульф. Он проводил ближнюю разведку посредством аэрофотосъемки. Этот самолет летал среди бела дня, и огонь противника редко его беспокоил. В это время суток русские спали.

В ночь на Духов день я вместе со своим взводом приступил к несению дозорной службы на передовых постах. Для солдат это означало нахождение в полусогнутом состоянии в одном и том же маленьком окопе в течение десяти суток. С передовых позиций простиравшаяся в сторону противника местность выглядела как ровный, туго натянутый брезент. Поднять голову над бруствером было бы самоубийством. Позиция была отлично замаскирована, считалось, что противник ее не обнаружит вплоть до последней минуты. Отдельные окопы и пулеметные гнезда соединялись траншеями глубиной, едва доходившей до колена. Передвижение человека в дневное время, даже если он нагибался, замаскировать было нельзя. Добраться до такого окопа можно было только ползком. В течение суток у нас было только от четырех до пяти часов достаточно темного времени, чтобы вытянуть ноги и немного размяться. В эти часы нам доставляли еду и почту. Для умывания воды не было. Бритье и умывание исключались. Зубы мы чистили кофейной гущей. В яме площадью два метра на два и высотой в человеческий рост размещался мой командный пункт. Он был накрыт слоем бревен. Над входом был прикреплен конец проволоки, с помощью которой можно было привести в действие противотанковую мину, установленную в 20 метрах по направлению к противнику.

В ночь на Духов день случилось так, словно Святой Дух действительно явился к нам. Ровно в полночь мощные залпы артиллерийских орудий накрыли позиции 1-го и 2-го батальонов, которые располагались прямо за нами и справа от нас. К ним присоединились многоствольные реактивные минометы. Это было фантастическое зрелище, каждый раз, когда 24 или 42 снаряда падали на землю, заливая все вокруг ярким пламенем. Стало понятно, что скоро последует атака на передовые позиции. Будет ли это мой пост или пост 3-го батальона, было еще неясно.

Тем временем послышался звук танковых моторов. Русские намеревались атаковать соседнюю позицию. На следующую ночь мы узнали, что при отражении атаки бедный Поповски получил пулевое ранение в легкое, но его вынесли с передовой, и он чувствовал себя удовлетворительно. Говорили, что русские атаковали целым батальоном. Его взвод держался отважно, но понес потери, а один раненый был взят в плен. Когда русские захватили его, они отошли вместе с танками.

Прошло почти четыре недели моего пребывания на фронте, и я наконец получил почту из дома. Но от находившегося тогда во Франции отца не было ничего. Руди ожидал призыва. Его брали в танковый корпус Гѳрман Геринг, и он очень этим гордился. В забавном стиле он описывал царивший в школе хаос. Никто в его классе не хотел больше учиться, ребята прогуливали уроки и готовились к службе в армии. Описал он мне и то, о чем раньше не рассказывал. В феврале через Штокерау проследовало несколько поездов с остатками 6-й армии, и там у них была остановка. «Но это было нечто особенное: привезенное целиком поле сражения, если можно так выразиться. Обломки, разбитые танки, пушки, лошади и солдаты, и посреди них повсюду солома, что придавало всему этому еще более тягостное чувство обреченности».

Однажды ночью создававшая хоть какой-то уют бензиновая лампа в моем блиндаже чуть было не стала причиной бедствия. Взводный связной по неосторожности задел и опрокинул ее. Пролившийся бензин загорелся, и пламя охватило маленький столик. Пришлось вытаскивать наружу ящики с боеприпасами, включая тот, который служил мне подушкой, и одновременно гасить пожар. К сожалению, жертвой огня стала авторучка, один из моих подарков на конфирмацию.

В ночь с 23 на 24 июня наш батальон неожиданно заменили батальоном из 461-го полка и перебросили на участок возле деревни Нестеры. Вся дивизия была сдвинута вправо на один батальон, и таким образом мы стали самым крайним батальоном на правом фланге, на стыке с другим соединением. Марш протяженностью всего лишь 10 километров пошел всем на пользу. Само по себе движение, несмотря на то, что пришлось нести ранец и большое количество боеприпасов, было для нас освежающей переменой. Новый сектор обороны был оборудован великолепно. Блиндажи были хорошо заглублены и накрыты толстыми бревнами. Все огневые точки расположены грамотно. Траншеи были вырыты в человеческий рост. Незавершенными оставались проволочные заграждения. Заросшая травой дорога к деревне Нестеры проходила через главную полосу обороны посередине участка нашей роты. Участок моего взвода включал в себя лесополосу шириной 50 метров, по переднему краю которой проходила траншея. Высокие ели в сочетании с низким кустарником и полянами делали пейзаж похожим больше на английский парк, чем на то, что ожидаешь увидеть в сердце России.