Отец Иакинф - В. Н. Кривцов

Павла Львовича задерживали в столице неотложные дела, и было условлено, что он догонит Иакинфа уже в Иркутске. Соломирский ускакал вперед, чтобы выгадать несколько дней на Москву, и Иакинф выезжал вместе с членами новой миссии, с которыми должен был заниматься языком и в дороге.

В Москву приехали на третий день. Старинной русской столицы он, в сущности, не знал. На пути в Питер проскочил ее, не заметив. Добрались до нее тогда поздно вечером, усталые, а выехали рано утром, еще затемно. Нынче же приехали средь бела дня, да еще на масленице. И день стоял солнечный. Морозец, а все ж весна, хоть еще и не близкая, чувствовалась и в небе, и на улице, и в сердце. Старая белокаменная столица сияла луковками бесчисленных церквей. Полная праздничного народа, она показалась Иакинфу куда оживленней Петербурга, строгого и чопорного. Вниз по Тверской, обгоняя их возок, проносились украшенные лентами тройки. Множество торговцев-разносчиков продавало свой товар на улицах с лотков. Люди, запрудившие тротуары, были одеты пестро, по-разному, и дома разного роста — не то что в Петербурге, — там они будто выстроились по ранжиру. Еще издалека он увидел не заслоненный низкими домами Кремль.

II

Иакинф был немало удивлен, когда на другой день поутру его отыскал Погодин. Не иначе, как через Соломирского. А может, написал Венелин? Сам-то он никому не сообщал в Москву о своем приезде.

Знакомство с Погодиным у него было заочное и завязалось, и продолжается вот уже третий год — по почте. Сразу после выхода в свет "Записок о Монголии" появилась в "Московском вестнике" рецензия, подписанная инициалами "М. П.". Павел Львович сказал, что за этими буквами скрывается, конечно же, сам издатель — Михаил Петрович Погодин. Рецензия была короткая, но доброжелательная и лестная. Книга об этой далекой азиатской стране, писал рецензент, вполне европейская. Честь и слава сочинителю, обогащающему нашу литературу такими сочинениями. Но не одни похвалы пришлись Иакинфу по душе. В авторе угадывался историк, думающий и образованный. Монголия, писал он, занимает важное место в мире. В сей стране издревле обитали народы, которыми производились великие перевороты в древней и новой истории, а между тем знали о ней до сих пор в Европе очень мало верного и обстоятельного. Мы должны гордиться, заключал автор статьи, что именно нашему соотечественнику удалось пролить новый свет на сию достопримечательную страну.

А вслед за рецензией пришло и письмо от издателя с предложением сотрудничества.

Встретясь как-то в книжной лавке у Оленина с Пушкиным, Иакинф рассказал о приглашении Погодина. Тот отозвался о нем одобрительно.

— Это издатель единственного европейского журнала в азиатской Москве, — сказал он. — И сам честный литератор среди лавочников литературы. Будет вам, отец Иакинф, печататься у Булгарина и Греча. Это уже давно не те люди, которых вам рекомендовал в свое время Бестужев. По моему мнению, "Московский вестник" ныне лучший из всех русских журналов.

— А "Московский телеграф"? — спросил Иакинф.

— В "Телеграфе" похвально одно ревностное трудолюбие издателя и его энциклопедизм. Да и тот бьет через край. Полевой пытается объять все — от космогонии до мод. По-настоящему же хороши у него одни статьи Вяземского. А "Московский вестник" привлекателен уже тем, что лишен торгашеского духа…

Пушкин сказал, что и сам принимает в нем участие.

Действительно, просмотрев в Публичной библиотеке комплект "Московского вестника", Иакинф увидел в его книжках множество стихов Пушкина. Первая книжка журнала и открывалась-то превосходной сценой в келье Чудова монастыря, которая всегда восхищала Иакинфа. Печатались в журнале отрывки из "Евгения Онегина" и "Графа Нулина", "Сцена из Фауста" и, наверно, не меньше двух десятков других стихотворений. Встретил он в книжках журнала и другие знакомые имена — и прежде всего Владимира Федоровича Одоевского, Зинаиды Александровны Волконской и покойного Веневитинова, с которым познакомился в министерстве незадолго до его смерти.

Сомнения были отброшены. Иакинф послал Погодину только что законченную статью "Разрешение вопроса: кто таковы были татары XIII века", а вслед за ней и еще две — "О древнем и новом богослужении Монголов" и "Словесность и просвещение в Монголии". Все они были тотчас же напечатаны с весьма лестными примечаниями издателя.

Так началось их сотрудничество и оживленная переписка.

И вот на пороге его нумера сам издатель "Московского вестника".

Иакинф ожидал встретить почтенного, седовласого профессора — он слышал от Шиллинга, что Погодин читает курс всеобщей истории в Московском университете, листал его диссертацию "Происхождение Руси", которая была приветствована самим Карамзиным, читал в "Московском вестнике" его повести и переводы из Овидия — в стихах, и Гётева "Геца фон Берлихингена" — в прозе. А перед ним стоял совсем еще не старый, широкоплечий и коренастый человек, с торчащими во все стороны волосами, несколько даже мужиковатого склада. Иакинф вспомнил, кто-то говорил ему в Петербурге, что происходит Погодин из крепостных. В свои тридцать, как выяснилось, лет он казался старше. Поговорив с ним минут десять, Иакинф подумал, что ему можно дать и все сорок. Но он знал: есть такие люди — когда им тридцать, им дают сорок, а когда достигают пятидесяти, им тоже больше сорока не дашь. Погодин, должно быть, принадлежал к их числу. Он был полон энергии. Говорил рублеными фразами, как и сам Иакинф, — окая. Серые живые глаза его смотрели зорко.

Разговор, после первых же приветственных фраз, пошел оживленный. Поговорить и поспорить у них было о чем. Погодин, как выяснилось, внимательно читал его статьи и переводы и в "Северном архиве", и в "Сыне Отечества", и в "Московском телеграфе". Но речь завел про статью о татарах.

— Признаюсь, отец Иакинф, получил редкое удовольствие, — говорил Погодин, — новая и смелая гипотеза! И очень вероподобно! Будто сам увидел, как сии монгольские победители, переняв от местных племен, вместе с браками, нравы, язык, обыкновения, совершенно потерялись. Да как! Так, что и самое имя их наконец исчезло. Веришь, что под российским названием татар они сделались как бы совершенно новым народом. Очень убедительно. Очень!

— Они-то и господствовали впоследствие времени и в Казанском, и в Астраханском, и в Крымском царствах! — живо откликнулся Иакинф. — А не те первоначальные монголы. К этой догадке, любезнейший Михайло Петрович, меня подтолкнули не только китайские летописи, их-то я изучил, можно сказать, досконально, — но и собстенные мои наблюдения за долговременное пребывание в Китайской империи. Надобно сказать вам, что доможилые китаянки куда благовиднее и опрятнее кочевых маньчжурок, и я легко могу понять, что они с самого началу больше нравились бранелюбивым маньчжурским воинам. Те охотно женились на китаянках, даже невзирая на строжайшие запреты маньчжурских богдыханов. Дети же, перенимая у матерей их язык, постепенно и неприметно окитаились. Изволите ль видеть, Михайло Петрович, ныне сыновья маньчжурских сановников, готовясь к государственной службе, изучают в Пекине маньчжурский язык вроде как иностранный. Вот что-то похожее, по всему судя, происходило и с монгольскими воинами в Прикаспии и на бергах Волги. Впрочем, что любопытно и чего не надобно упускать из виду: невзирая на перемену языка и прозвания, ханы сих царств — и Казанского, и Астраханского, и Крымского, — став заправскими магометанами и начисто забыв язык своих пращуров, никогда не оставляли вести свое происхождение от Чингиса…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});