Десять десятилетий - Борис Ефимов

Одновременно другие следователи теми же способами выбивают «компромат» на Кольцова у других арестованных. Так, например, бывший нарком Ежов показывает:

ПРОТОКОЛ допроса Ежова от 11.5.39.

«ВОПРОС: Помимо названной вами Зинаиды Гликиной, был ли кто-либо еще связан с вашей женой Ежовой Е. С. по шпионской работе?

ОТВЕТ: На это я могу высказать только более или менее точные предположения. После приезда журналиста Михаила Кольцова из Испании очень усилилась его дружба с моей женой. Эта дружба была настолько близка, что моя жена его посещала даже в больнице во время его болезни.

Кольцов тоже работал в комиссии или комитете по иностранной литературе, т. е. там, где и Гликина, и, насколько мне известно, на эту работу Гликину устроил Кольцов по рекомендации Ежовой.

Я как-то заинтересовался причинами близости жены с Кольцовым и однажды спросил ее об этом. Жена вначале отделалась общими фразами, а потом сказала, что эта близость связана с ее работой. Я спросил:

— С какой работой, литературной или другой?

Она ответила:

— И с той, и с другой.

Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии».

А вот еще «неопровержимые» показания измученных, замордованных пытками людей.

Из протокола допроса Сабанина Андрея Владимировича, заведующего правовым отделом НКИД, от 25.1.38. (То есть, еще до ареста Кольцова.)

«В американском посольстве, на устроенных Буллитом 1–2 больших приемах, я в числе присутствовавших видел Туполева, профессора ЦАГИ Некрасова, артистку Большого театра Шапошникову, композитора Глиэра, балерину Викторину Кригер, журналиста Михаила Кольцова. На этих приемах, как я заметил, военный атташе Файмонвиль беседовал с Туполевым, Некрасовым, с зам. наркома Постниковым и с журналистом Михаилом Кольцовым».

Из протокола допроса Бабеля Исаака Эммануиловича от 29–30 мая 1939.

«ВОПРОС: Назовите всех известных вам лиц, связанных с Ролланом Мальро, и приведите известные вам факты его морально-бытового разложения.

ОТВЕТ: Из лиц, связанных с Ролланом Мальро по шпионской работе, мне, с его слов, известны Болеславская и Пьер Эрбар.

Мне также известно, что Роллан был близко знаком с Кольцовым и затевал с ним постановку какой-то кинокомедии. Одно время Роллан работал в киностудии «Мосфильм» в качестве консультанта картины «Гаврош», где, с его слов, был связан с кинорежиссером Лукашевич».

(Можно не сомневаться, что Бабелю было отлично известно подлинное имя Мальро — Андре, но он не счел нужным поправлять «грамотного» следователя. А имя Мальро было достаточно известным в СССР в то время.)

Некоторые «обвинения» по адресу Кольцова по своей нелепости и анекдотичности доходили до идиотизма, вроде таких, например, как «показания» некой сотрудницы «Правды» Натальи Красиной.

ПРОТОКОЛ допроса Красиной Натальи Германовны от 3.12.39.

«ВОПРОС: Что вы можете сказать о моральном облике Кольцова?

ОТВЕТ: О том, что Кольцов разложенец в бытовом отношении, говорилось достаточно в том смысле, что он не пропускает ни одной девушки и что он ухаживает по очереди за всеми машинистками машбюро «Правды».

ВОПРОС: Откуда вам это известно?

ОТВЕТ: Об этом говорилось достаточно открыто. Одними — в том плане, что Кольцов известный бабник, фамилии этих лиц я назвать затрудняюсь, а личный секретарь Кольцова, Валентина Ионова неоднократно рассказывала, что Кольцов целует у нее ручки».

(Кстати, Красина немного позднее отказалась от своих показаний.)

И вместе с тем, «следствию» удалось напасть на след и «зацепиться» за подлинный «компромат» — вышедшие из-под пера Кольцова статьи, фельетоны и очерки, направленные против большевиков. Речь идет о том, что писал двадцатилетний Кольцов, находясь в Киеве в 1918 году, в период, когда Украина именовалась Украинской державой под главенством Гетмана всея Украины генерала Скоропадского. Эти очерки, опубликованные в киевской печати, содержали откровенные свидетельства очевидца — Кольцова, осуждающие жестокости большевиков, сопровождавшие Октябрьский переворот.

На таких «материалах», собственно, и построено обвинение Кольцова в антисоветской деятельности. Оно было предъявлено ему на заседании суда, которое состоялось 1 февраля 1940 года.

В протоколе этого заседания на двух страницах излагается обвинение Кольцова в борьбе против советской власти и участии в протроцкистской подпольной организации. Все обвинение основано на «показаниях» самого Кольцова и на таких же «показаниях» других людей (некоторые из них я привел). А затем на двух страницах идет изложение выступления Кольцова со своим последним словом. Первое, что заявил Кольцов, — что он отказывается от всех своих показаний об антисоветской деятельности, а фамилии его якобы сообщников следователь Кузминов вынудил его назвать, применяя избиения и истязания. Как сказал Кольцов: «У меня разбиты все лицо и тело». Пункт за пунктом Кольцов опровергает все обвинения. Он говорит о полной некомпетентности следствия, которое даже не удосужилось проверить, что у него есть только один родной брат, художник Борис Ефимов. Никакого расстрелянного как «враг народа» брата у него нет. Он никогда не бывал на приемах в американском посольстве. И так далее, по всем пунктам обвинения. Что касается опубликованных в 1918 году в Киеве очерков, то он признает, что такие очерки действительно писал, но после этого двадцать лет честно и преданно служил советской власти. В деле отсутствует какая-либо реакция суда на это твердое и решительное заявление Кольцова.

Суд, «посовещавшись» на месте, оглашает:

— Приговорить Кольцова Михаила Ефимовича к высшей мере социальной защиты — расстрелу.

И последний документ дела — клочок бумаги с коротким текстом:

«Приговор в отношении Кольцова М. Е. приведен в исполнение 2 февраля 1940 года».

Глава двадцать пятая

Принято говорить, что история повторяется. В первый раз то или иное событие — трагедия, во второй подобное же событие — фарс. После смерти Ленина разгоревшаяся борьба за власть между его соратниками закончилась полной победой Сталина, разгромившего и уничтожившего всех соперников и ставшего единовластным диктатором страны. После смерти Сталина возникла похожая ситуация — такая же ожесточенная борьба за власть, но можно ли ее назвать фарсом? Это была борьба достаточно серьезная и непримиримая. И если можно тут усмотреть что-либо забавное, фарсовое, как только то, что победителем в ней вышел не твердокаменный Молотов, не коварный Берия, не удачливый Маленков, не популярный в народе Ворошилов, а простоватый, мало заметный Хрущев, оказавшийся на деле волевым, достаточно хитрым и ловким политиком. И прежде всего он показал себя таковым в разоблачении культа личности Сталина. Любопытно, что он это сделал, преодолевая сопротивление других соратников усопшего Вождя. Именно он, Хрущев, который при Сталине, попросту говоря, прикидывался «дурачком». Я сам слышал, как, выступая на торжественном собрании в Большом театре после выборов в Верховный Совет по новой, «Сталинской конституции», Хозяин так начал свою речь: «Я не собирался выступать, ибо здесь уже все было сказано и пересказано в речах выступавших ораторов. Но наш уважаемый Никита Сергеевич силком притащил меня сюда: “Скажи, — говорит, — хорошую речь”».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});