Десять десятилетий - Борис Ефимов

Уход Сталина из жизни и похороны «Великого Вождя и Учителя» были вполне достойны его правления и режима. Это была настоящая Ходынка, пробная той, которая сопровождала коронацию последнего царя. Но на этот раз гибель сотен задушенных и задавленных людей произошла не на загородном Ходынском поле, а в центре Москвы на Трубной площади. Чудом спасся и мой внучек Витя, которого бабушка, к счастью, успела выхватить из толпы при выходе из детского сада.

…В воспоминаниях очевидцев последних часов Сталина, в частности, у Н. С. Хрущева и у дочери Сталина Светланы совпадают впечатления о том, как нагло и самоуверенно вел себя Лаврентий Берия. Он почти не скрывал своей радости и расчетов на то, что вскоре власть перейдет в его руки и он станет преемником Хозяина. Его коварный замысел, как впоследствии говорили, состоял в том, что на одном из будущих правительственных спектаклей в Большом театре, в ложе, где соберутся члены Политбюро, произойдет взрыв и уцелеет только он, Берия, «случайно» опоздавший на спектакль. Но нашла коса на камень — коварство и хитрость Берия, натолкнулись на крепкую мужицкую смекалку Хрущева. Хрущев быстро разобрался в сложившейся после смерти Сталина обстановке и не без труда убедил Молотова, Маленкова, Кагановича, Ворошилова и некоторых других членов Политбюро в необходимости избавиться от опасного Лаврентия. На заседании Политбюро Берия был внезапно схвачен группой военных, возглавляемых маршалом Жуковым, и надежно изолирован в бункере Генерального штаба. Далее все было в лучших советских традициях: Берию «изобличили, как английского шпиона», осудили на закрытом судебном заседании и расстреляли.

Прочтя в газетах сообщение о деле Берии, где упоминалось, между прочим, о произведенных им арестах ни в чем неповинных людей, я немедленно написал письмо Ворошилову, занявшему после смерти Сталина пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Я напоминал маршалу о его дружелюбном отношении к Михаилу Кольцову. При этом я искренно верил, что брат действительно жив и находится в дальних лагерях, как об этом мне цинично солгал армвоенюрист Ульрих.

Я писал Ворошилову:

«…В марте 1940 года в канцелярии Военной Коллегии Верховного Суда мне сообщили, что брат осужден на 10 лет заключения в дальних лагерях без права переписки.

Прошло 15 лет. О брате ничего не известно. Никаких сведений о нем не дают и органы МВД, куда я обращался.

Я не знаю, в чем обвинили Кольцова, не знаю теперь, была ли за ним подлинная вина. Но, во всяком случае, я убежден, что он понес достаточно суровую кару не только пятнадцатилетним заключением, но еще более тем, что в расцвете творческих сил и энергии, накануне решающей схватки с гитлеризмом был вычеркнут из боевых рядов советской журналистики.

Дорогой Климент Ефремович!

Мой брат еще не стар. Он смог бы еще послужить Родине своим пером писателя-публициста. Обращаюсь к Вам с горячей просьбой уделить внимание судьбе Михаила Кольцова, помочь ему вернуться к жизни, работе, творчеству. 28 июня 1954 года. Бор. Ефимов».

Ворошилов не оставил моего письма без внимания, и вскоре меня вызвали в Главную военную прокуратуру к военному прокурору по фамилии Аракчеев. С этого начался совсем непростой, как оказалось, процесс реабилитации. Аракчеев вызывал меня несколько раз, подробно расспрашивал о Кольцове, о деятельности которого, по молодости лет, имел довольно смутное представление. На него, в частности, произвели большое впечатление принесенные мною газетные фотоснимки, на которых Кольцов был заснят в президиуме торжественного собрания, сидящим между М. И. Калининым и Н. С. Хрущевым, встреча его на Белорусском вокзале по возвращении из Испании и другие.

— Вот как?.. — пробормотал прокурор. — Однако… я не предполагал…

— Да, — сказал я, — Кольцов был весьма популярным и видным деятелем. Возможно, кто-то был очень заинтересован в том, чтобы его убрать.

В свою очередь, я был весьма удивлен и ошеломлен, узнав от Аракчеева, что одним из обвинений против брата было то, что он организовал в редакции «Правды» подпольную антипартийную группу, в которую входили Вадим Кожевников, Владимир Луговской, Семен Кирсанов, Валентин Катаев и другие.

— Позвольте, — сказал я, — да все эти люди не были репрессированы и спокойно работают. Вадим Кожевников — редактор журнала «Знамя», Луговской и Кирсанов — известные поэты, печатаются во многих журналах и газетах. Катаев — благополучно живет в Переделкино, недавно вышел его новый роман.

Прокурор пожал плечами.

— Да, — проговорил он, — странно, странно…

Вскоре состоялась наша заключительная встреча. И Аракчеев вручил мне официальную справку на бланке Главной военной прокуратуры следующего содержания:

«Гр-ну Ефимову Б. Е. Сообщаю, что 18 декабря 1954 года Военная Коллегия Верховного суда СССР, по заключению Прокуратуры СССР, приговор по делу Вашего брата Кольцова Михаила Ефимовича отменила и дело в отношении его прекратила за отсутствием состава преступления.

За официальной справкой о прекращении дела в отношении Кольцова М. Е. Вам надлежит обратиться в Военную Коллегию Верховного суда СССР по адресу: Москва, ул. Воровского, 13.

ЗАМ.ГЛАВНОГО ВОЕННОГО ПРОКУРОРА

ПОЛКОВНИК ЮСТИЦИИ Д. ТЕРЕХОВ»

Взяв из рук Аракчеева эту справку, я сказал:

— Товарищ подполковник! Вы мне тут задавали немало вопросов, я на них, как мог, отвечал. Теперь разрешите и вам задать один вопрос. Где сейчас находится мой брат?

При этом я не спускал глаз с двери на другом конце большого кабинета, в котором происходила беседа, почти уверенный, что прокурор улыбнется и укажет на эту дверь со словами: «А вот, пожалуйста. Мы его уже вызвали из лагеря». И в кабинет войдет Миша. Но Аракчеев посмотрел куда-то в сторону и ответил:

— А это вам скажут там, где вы получите свидетельство о реабилитации.

«Что ж, — подумал я, — может быть, такой порядок».

Простившись с Аракчеевым, я вышел на улицу Кирова и в трескучий мороз направился прямо в Дом Союзов. Там уже третий день проходил Второй Всесоюзный съезд советских писателей. Мне не терпелось, чтобы все поскорее узнали о реабилитации Михаила Кольцова. Был перерыв между заседаниями, и я сразу направился за сцену искать Фадеева. Он что-то писал. За его спиной стоял Константин Симонов.

— Здравствуйте, Александр Александрович! — сказал я. — Вот, посмотрите.

Фадеев прочел справку прокуратуры.

— Ну, что ж. Отлично, — сказал он.

И после некоторой паузы, спросил:

— Ну, а какова же его судьба?

— Не знаю, Александр Александрович, но мне не очень нравится, что эту справку вручили мне, а не ему лично.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});