Собрание сочинений в 10 томах. Том 4 - Генри Райдер Хаггард

— Пойдем, пойдем, — проговорила она, увлекая за собой девушку и стараясь выбраться из толпы.

Эльза заговорила сдавленным голосом, часто переходившим в рыдание:

— Да, это он. Он затравил моего отца, ему нужно было его состояние, но отец поклялся, что умрет прежде, чем отдаст ему свое богатство, и он умер, умер в тюрьме инквизиции, а этот человек — его убийца.

Лизбета не отвечала: она не произнесла ни слова, пока они не остановились у маленькой двери. Здесь она заговорила сдержанным, неестественным тоном:

— Я зайду к фроу Янсен, ты слышала о ней. Это жена того человека, которого они сожгли. Она присылала сказать мне, что больна. Я не знаю, что с ней, но в городе ходит оспа. Я уже слышала о четырех случаях, и поэтому лучше, если ты не пойдешь со мной. Дай мне корзинку с вином и провизией. Мы уже дошли до конторы, где тебя ждет Фой. Не вспоминай Рамиро. Что сделано, того не воротишь. Пойди, погуляй с Фоем и забудь на это время о Рамиро.

Эльза нашла Фоя у дверей конторы, где он уже ждал ее, и они вместе вышли из городских ворот в луга, раскинувшиеся за городом. Сначала оба говорили мало, так как у каждого были мысли, которые не хотелось высказывать. Однако, отойдя подальше от города, Эльза не могла больше сдерживаться. Страх, пробужденный в ней Рамиро, доводил ее почти до истерики. Она заговорила, слова лились, как вода, прорвавшая плотину. Эльза рассказала о том, что видела Рамиро, и еще обо всем, что с этим связано, что она пережила за это время и как она перенесла смерть любимого отца.

Наконец Эльза замолчала и, остановившись на берегу реки, ломая руки, заплакала. До сих пор Фой ничего не говорил. Его находчивость и веселость оставили его, и он даже не знал, что сказать. Он обнял девушку за талию и, привлекая к себе, поцеловал ее в губы и глаза. Она не сопротивлялась, а опустив голову ему на плечо, тихо рыдала. Наконец она подняла лицо и спросила очень просто:

— Чего ты хочешь, Фой?

— Чего? — переспросил он. — Хочу стать твоим мужем.

— Время ли теперь выходить замуж или жениться? — спросила она снова, как будто рассуждая про себя.

— Не знаю, — ответил он, — но мне кажется, что только так и нужно поступить. В наши дни вдвоем все же легче жить, чем одному.

Она несколько отступила и, грустно покачав головой, начала было:

— Отец мой…

— Да, — прервал он ее, просияв, — благодарю, что ты упомянула о нем. Он тоже хотел нашего союза. И теперь, когда его уже нет, думаю, ты исполнишь его желание.

— Не поздно ли теперь спрашивать об этом, — проговорила она, не смотря на Фоя и приглаживая своей маленькой белой ручкой растрепавшиеся волосы. — Но что ты хочешь сказать этим?

Восстановив в памяти подробности, Фой повторил сказанное ему Хендриком Брантом перед тем, как они с Мартином отправились на опасное дело на Харлемское озере, и закончил:

— Ты видишь, он желал этого.

— Его желания всегда были моими желаниями, и я… я тоже желаю этого…

— Бесценные вещи нелегко приобрести, — сказал Фой, вспомнив слова Бранта, между тем как в душу его закралось опасение.

— Это он намекал на сокровище? — сказала она, и улыбка осветила ее лицо.

— Это сокровище — твое сердце.

— Правда, эта вещь, не имеющая цены, но, мне кажется, неподдельная.

— Но и лучший металл может треснуть от долгого употребления.

— Мое сердце выдержит до смерти.

— Большего я не прошу. Когда я умру, можешь отдать его кому захочешь, я снова найду его там, где нет ни женитьбы, ни замужества.

— Не много от него досталось бы другому… Но вглядись внимательно и в свое золото, как бы его чеканка не изменилась. Ведь золото плавится в горне, и каждая новая королева чеканит свою монету.

— Довольно, — нетерпеливо перебил ее Фой. — Зачем ты говоришь о таких вещах, да еще загадками, сбивающими меня.

— Потому… потому, что мы еще не женаты, бесценные же вещи — повторяю не свои слова — нелегко достаются. Полную любовь и согласие нельзя приобрести несколькими нежными словами и поцелуями: они приобретаются путем испытаний…

— Немало их еще выпадет на нашу долю, — весело отвечал он. — А в начале пути очень приятно поцеловаться.

После этого Эльза уже не стала возражать.

Наконец, когда уже спустились сумерки, они, счастливые в душе, пошли обратно в город рука об руку. Они не выражали своих чувств, потому что голландцы вообще народ сдержанный. Кроме того, они соединили руки как бы у смертного одра Хендрика Бранта, гаагского мученика, кровь которого взывала к небу о мести. Это чувство сдерживало проявление юношеской страсти. Но даже, если бы они забыли свое горе, осталось бы другое чувство, которое сковало бы их — чувство страха.

«Вдвоем легче жить», — сказал Фой. И Эльза не оспаривала этого. Но она чувствовала, что в этом деле была и другая сторона. Если, поженившись, молодые люди могут поддерживать и любить друг друга, то не должны ли они и страдать друг за друга? При появлении же ребенка беспокойство удваивалось, а заботы увеличивались. Этот вопрос, важный при каждом браке, был еще более понятен, когда дело касалось Фоя и Эльзы — ибо речь шла о богатых еретиках, живших в постоянном страхе перед арестом или костром. Осознав это особенно остро после того, как она увидела Рамиро, Эльза не могла полностью отдаться своему счастью, а лишь робкими глотками пила из чаши радости. На жизнерадостности Фоя отразились те же опасения и тайная душевная тревога.

* * *

Расставшись с Эльзой, Лизбета вошла в комнату фроу Янсен. Это была бедная каморка, так как после казни мужа его палачи отобрали все имущество у несчастной вдовы, и она существовала теперь исключительно на подаяния своих единоверцев. Лизбета застала ее в постели, около которой сидела старуха, утверждавшая, что, по ее мнению, У больной горячка. Лизбета наклонилась над постелью и поцеловала больную, но отшатнулась, заметив что железы у нее на шее опухли и вздулись, а лицо горело и налилось кровью. Однако фроу Янсен узнала посетительницу и сказала:

— Что со мной, фроу ван Гоорль, не оспа ли? Скажите мне, а то доктор, пожалуй, скроет.

— Я боюсь, не хуже ли, — отвечала мягко Лизбета, — это чума.

Бедная женщина хрипло засмеялась.

— О, я надеялась на это! — сказала она. — Я рада. Теперь я умру и пойду к нему. Жалко только, что раньше не подхватила ее. Я бы занесла ее к нему в тюрьму, и они не сделали бы над ним того, что сделали теперь, — продолжала она как бы в бреду, но затем, снова придя себя, обратилась к Лизбете: — Бегите отсюда, фроу ван Гоорль, вы можете заразиться.

— Если я могу заразиться, то боюсь, что уже заразилась, потому что поцеловала вас, — отвечала Лизбета, — но я не боюсь такой болезни, хотя, быть может, если б мне удалось заразиться, я бы избавилась от многих неприятностей. Однако я должна думать о других и поэтому уйду. — Она опустилась на колени, чтобы помолиться, и затем, отдав корзину с вином и провизией старухе, ушла.