Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

бы не на раскрытую ладонь, а на ладонь, зажатую в кулаке.

Бесспорно, Конфуций себя к таковым не причисляет – к тем, кто знает ди, – и вряд ли он таковых встречал в своей жизни, т. к. если бы такой человек действительно существовал, он был бы способен общаться с духами «на равных». А для этого необходимо стать членом их потустороннего мира. И никакого другого варианта в нашей жизни быть не может.

В этом суждении мы все больше и больше начинаем сталкиваться с таким явлением грамматического языка Лунь юй, о котором читатель вряд ли когда-либо слышал, и которое до настоящего времени не попало в поле зрения профессиональных исследователей этого текста. Традиционно считается, что тот или иной иероглиф вэньяня в смысловом отношении представляет собой конкретное понятие, которое эквивалентно тому или иному слову современного европейского языка. При этом задача переводчика заключается в том, чтобы из множества словарных значений иероглифа выбрать то «слово», которое и имел в виду Конфуций, произнося данное суждение.

Но вот нам пример с этой «ладонью». Чаще всего переводчики используют стандартную фразу: «И указал на свою раскрытую ладонь». Но как «указал»? Просто раскрыл ладонь вытянутой руки? Нет, не так, и это следует из самого иероглифического текста. А следовательно, правильно понимая этот текст, в перевод можно внести уточняющие подробности. Главное значение иероглифа чжи – это «палец». Но постольку поскольку человек имеет обыкновение – и всегда так делал, начиная от своего еще неосознанного детства – указывать своим пальцем на тот предмет, о котором хочет сказать, этот иероглиф имеет также значение «указывать на», «показывать на». И когда в тексте мы видим этот иероглиф, причем, в определенном, как в нашем случае, контексте, его нельзя понимать однозначно – или как «палец», или как «показывать». Этот иероглиф превращается в своего рода «картинку», которую надо просто видеть, а если и переводить, то уже каким-то словосочетанием: «указал пальцем на…». И в таком случае тот «текст», который мы видим перед глазами, оживает и превращается в своего рода современные «комиксы», которые, в идеале, являются более адекватным отображением древнего иероглифического текста, чем его словесный пересказ.

То есть, судя по всему, во времена Конфуция ученые мужи Китая мыслили не «словами», а «картинками», что и отражали современные им иероглифы. А уже годы и столетия спустя этот «картиночный» язык претерпел существенные изменения в своей структуре, – когда значение той или иной «картинки» было сужено до какого-то конкретного понятия. Или когда две разные картинки-иероглифы искусственно соединялись в одно целое, образуя новое единое понятие, с лишением второй входящей в него «картинки» самостоятельного смыслового значения. Причем, одной из главных «лабораторий» таких преобразований стал, судя по всему, текст Лунь юй, который представлял собой почти образцовое развернутое «художественное» произведение, если сравнивать его с существующими в это же время другими текстами.

Грамотный и разумный читатель может высказать сомнение в подобных «открытиях» автора, касающихся понимания текста Лунь юй. Но возьмем для примера другой вариант «понимания». Во II в. до н. э. – но уже после Цинь Шихуана, казнившего конфуцианцев и уничтожившего списки Лунь юя – жил знаменитый философ Дун Чжуншу, которого позднее назвали «Конфуцием эпохи Хань» и который был учителем знаменитого историка Китая Сыма Цяня. Это был государственный деятель, который попытался приспособить конфуцианство к нуждам государственной идеологии. Кстати сказать, именно он был инициатором введения государственных экзаменов на чиновничьи должности, – тех экзаменов, которые просуществовали в Китае до XX века, и которые базировались на знании конфуцианских текстов. Вот краткая выписка из очень добротного Энциклопедического словаря «Китайская философия» («Мысль», М.: 1994, РАН, Институт Дальнего Востока), из статьи, посвященной этому философу (стр. 117):

По Дун Чжуншу все в мире происходит из «первоначала» («первопричины – юань), аналогично «Великому пределу» (тай цзи), состоит из пневмы (ци) и подчиняется неизменному Дао. Действие Дао проявляется прежде всего в последовательном возобладании противоположных сил инь ян и циркуляциях «взаимопорождающих» и «взаимопреодолевающих» «пяти элементов» (у). По Дун Чжуншу не «Небо следует Дао», как у Лао цзы, а «Дао исходит из Неба», являясь связующим звеном между Небом, Землей и человеком.

Читатель уже в какой-то степени вошел в суть Учения Конфуция о внутреннем самопреобразовании человека в духовное подобие или аналог Вэнь-вана с помощью благодати Дэ. И какое отношение имеют эти умозрительные рассуждения Дун Чжуншу к реальному Конфуцию? Никакого. Но ведь Дун Чжуншу, придумавший свою теорию о приоритете Дао – взяв это от даосов, а также заимствовав элементы легизма в свое «конфуцианство», – носит почетное имя «Конфуций эпохи Хань», хотя его «конфуцианство» вообще не имеет ничего общего с подлинным Учением Конфуция. Удивительно, но для всех китайцев несомненно, что все свои «теории» он основывал, в том числе, на тексте Лунь юй. И что можно говорить после этого о подлинном понимании текста Лунь юй в Китае?

Мы можем вполне обоснованно утверждать, что правильное представление об Учении Конфуция – а с ним и понимание особенностей прочтения грамматических конструкций текста Лунь юй – стало возможным только после самых последних научных достижений в части изучения надписей на ритуальных сосудах эпохи Инь и Чжоу. Суммировал все эти данные и дал им свою оценку в своих блестящих работах наш отечественный китаевед Василий Михайлович Крюков. Наиболее полно его исследования нашли отражение в книге «Текст и ритуал».

Весь этот разговор о понимании Лунь юя мы завели с единственной целью: обосновать наш перевод простого иероглифа ши, входящего в данное суждение, – перевод, который никак не вписывается в существующие переводческие нормы. Вот пример одного из традиционных переводов этого сужения: «Философ ответил: Я не знаю (значения ди – Г. Б.), но кто знал бы его значение, для того управление Вселенной было бы так же легко, как показать это, – и при этом он указал на ладонь» (П. С. Попов).

Если бы Конфуцию кто-либо сказал, что его отдаленные потомки и «северные варвары» (то есть мы) будут понимать и переводить иероглиф «алтарь» (ши) и иероглиф чжи одинаковым значением «указать», «показать», – он бы лишился дара речи. Но и слово «управление» в суждении тоже отсутствует. К чести переводчика П. С. Попова следует отметить, что если он все же попытался – хоть как-то! – встроить это ши в текст перевода, то у всех остальных это ши просто выпадает, – так, как будто этот иероглиф в тексте суждения отсутствует.

Во всех современных словарях (и даже у великого Ошанина, – БКРС № 14194) ши – это «показывать», «демонстрировать», «выражать», «уведомлять», «сообщать», «учить», «поучать». И никому сегодня уже не