Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

Очага» – это цзао шэнь.

Мы не будем сейчас вдаваться в историческую обстановку или политический контекст того вопроса, который задает Конфуцию один из самых богатых и влиятельных сановников княжества Вэй. Дело в том, что Конфуций «не смотрит на лица» и всегда дает ответ в соответствии с «вечностью». Он никогда не ориентируется на сиюминутные интересы, – как на свои собственные, так и интересы тех людей, которые задают ему тот или иной вопрос.

Сразу же обратим внимание читателя на следующий важный момент: если чиновник ведет речь о «лести» и «заискивании» (мэй) перед духами, то Конфуций – причем, даже не пытаясь его переубедить – о «просьбе» или «вознесении моления» (дао) духам. И это свидетельствует об их принципиально различном отношении к этому невидимому миру.

В сборнике статей «От магической силы к моральному императиву: категория Дэ в китайской культуре» А. И. Кобзев пишет (стр. 21): «Появлению конфуцианства (VI–V вв. до н. э.) предшествовал двухвековой период упадка чжоуской идеологии». Отсюда понятно, что вельможа царства Вэй просто повторяет расхожие слова тех, кто уже не имеет никакого понятия о духовных вещах, а держится убеждений, основанных на деревенских суевериях: лучше задобрить своего домашнего «домового» (духа), чем выказывать знаки почтения (лесть) какому-то далекому и непонятному духу, пусть и более «старшему».

В любом доме состоятельного китайца всегда присутствовало два обязательных сакральных места. Первое – это очаг, на котором готовилась пища и с помощью которого обогревался дом; и второе – это парадный Юго-западный угол, который выполнял ту же самую функцию, что и «красный угол» с иконами в христианской семье. Существует мнение, что именно в этом углу китайцы покланялись духам своих предков, представленных их посмертными табличками. Возможно, это действительно так. И тем не менее, Конфуций противопоставляет духу Очага не этих духов предков, а само Небо. А это означает, что с Юго-западным углом у него самого ассоциируется именно Тянь, а не предки хозяина дома. Именно по этой причине он в своем ответе строго разделяет «моление духам», с одной стороны, и «кару Неба», с другой. Дело в том, что китайцы никогда не приносили жертвы или свои «моления» непосредственно Небу. А значит, по логике этого суждения, – и Юго-западному углу. Но об этом – немного позже.

Понятно, что при оскудении веры на первый план выходит тот «хлеб насущный», который всегда олицетворяется домашним очагом. Для древнего китайца не существовало «бездушного» очага в виде некой конструкции для разведения огня. Для него очаг был «живым», и его душой был «дух очага» Цзао. Скорее всего, огонь в очаге поддерживался постоянно, т. к. не было ни «спичек», ни «зажигалок», и разведение огня требовало значительных затрат. «Дух очага» не должен был «умирать». Именно Цзао способствовал тому, чтобы в доме всегда были сухие дрова, и чтобы на очаге всегда готовилась пища, часть которой в обязательном порядке жертвовалась этому духу. Это – об Очаге.

А что такое «Юго-западный угол», который существовал в домах с незапамятных времен и который «никак себя не проявлял»? Для чего он вообще существовал в виде почитаемого места, как «сам по себе»? Поэтому в народе и появилась такая пословица: лучше льстить Очагу, чем Юго-западному углу. Это – то же самое что и наше, русское: лучше воробей в руке, чем жар-птица в небе. С учетом духовного контекста, конечно.

Но здесь, в этой древней китайской пословице, целесообразно проанализировать иероглиф мэй, который традиционно переводится как «льстить», «угождать», «заискивать»; хотя, и «любить» тоже. Иероглиф этот, судя по всему, очень древний, и при этом значения «льстить» и др. – гораздо более поздние, уже почти «конфуцианские», в полном смысле этого слова. Этот иероглиф состоит из трех знаков (БКРС № 2745). В виде ключа здесь выступает нюй – «женщина», а два других – это «глаз» и условная «бровь» над ним. Вместе эти два последних знака и есть «бровь» (БКРС № 2740).

Китайцы воспринимали иероглиф «бровь» (тоже мэй) в его двух аспектах: во-первых, это что-то такое, что находится «над глазом», т. е. высоко. Отсюда следующие значения: «притолока», «рамка», «верх», «край», «надпись с названием». Причем, все это – в «почетном» значении, отсюда также – «почтенный (по возрасту)». Фактически, все эти значения имеют прямое отношение к Юго-западному углу: здесь, судя по всему, тоже устанавливалась какая-то «полочка» или «рамка» – «на вышине», или стояла тумбочка или столик, на которых размещалась какая-то божница. Второе восприятие «брови» китайцами – это ее возвышение над глазом в виде «дуги» или «бугра», имеющего защитную или ограничительную функцию. Поэтому эта «бровь» входит в сочетания иероглифов, обозначающих, например, «берег реки», или «земляную ограду вокруг алтаря». Но домашний очаг – это тоже своего рода «алтарь» с жертвенным огнем. И нет сомнения в том, что этот очаг тоже был окружен каким-то защитным ограждением или «бугром» в виде камней или земляного вала. То есть данный иероглиф мэй использован здесь точно по месту. Как говорится, – «не в бровь, а в глаз».

Что такое та «женщина», которая присутствует рядом с этой символической «бровью», и которая одновременно имеет отношение и к Юго-западному углу, и к Очагу? Понятно, что ее рисунок призван изобразить «обслуживающий персонал». Причем, скорее всего не потому, что именно жена в доме готовит пищу, а по той причине, что всякий человек – это «раб» по отношению к всевышним духам и к Небу. И кстати сказать, ученый мир до сих пор не пришел к единому мнению относительно того, что́ именно изображает этот древнейший иероглиф нюй: женщину или раба? Следует отметить, что некоторые специалисты видят в пересечении черт этого иероглифа откровенно сексуальный рисунок.

И таким образом становится понятно, что иероглиф мэй в древности никак не мог означать что-то наподобие «лести» или «заискивания». Все подобные категории имеют применение в нашем земном мире, между людьми. А когда древний китаец предстоял бессмертному всесильному и невидимому Духу – здесь… душа в пятки уходила, и ни о какой «лести» речи быть не могло. Правильнее здесь говорить о «почитании» и «благоговении» по отношении к главным домашним святыням. Хотя, ко времени Конфуция, когда везде уже царило примитивное суеверие, можно рассуждать и о нашей человеческой «лести» и о «пресмыкательстве» перед духами. Человек приравнивает себя богу в двух случаях: или когда все эти «боги» в обществе (а значит, и для него) уже ничего собой не представляют; или когда он поднимается на такую высоту духовного знания, когда уже открыто видит истину (показательный пример с назареем Христом). В нашем случае может рассматриваться только первый вариант.

Итак, что же ответил вельможе Конфуций? Как это понять? По убеждению