Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

— Ах, мой цветочек, да поможет тебе Бог! Ты для меня — такое утешение. Не думаю, что мне удалось бы это пережить, не будь тебя рядом со мной.

— Все хорошо, — успокаивала она. — Я здесь. Я никуда не уйду.

Вдруг его глаза засветились добротой.

— Обещай мне! — потребовал он. — Обещай, что останешься со мной! Ах, Флер, ты мне так нужна, так нужна. Мой дорогой, дорогой друг. Скажи, что не покинешь меня.

— Я не покину тебя, — обещала она, а Петру, видевшему ее лицо, показалось, что Флер приняла это решение под влиянием того, что наконец осознала.

— Никогда, — настаивал Карев, сжимая еще сильнее, чуть не до треска, ее хрупкие руки.

— Я никогда тебя не покину, — повторила она тем же отсутствующим голосом.

В тот же вечер, чуть позже, Петр зашел к Флер в комнату. Она была одна.

— Ну что же, наступил момент прощания.

— Ты уезжаешь?

— Да, отпуск закончился. Завтра утром я должен быть в лагере.

— Ты мог бы поехать и завтра.

Петр пожал плечами.

— Светит яркая луна. Можно отправляться в путь немедля. Ни ему, ни тебе я не нужен.

— Ах, Петр!

Взяв ее за руку, он внимательно оглядел ее, словно никогда прежде не видел. Подушечкой пальца провел по ее ногтям.

— Кажется, мне следовало ожидать, что ты остановишь свой выбор на нем. В конце концов, такое случалось и раньше, при менее благоприятных обстоятельствах.

— Что ты имеешь в виду? — с болью в сердце спросила Флер.

Петр поднял на нее глаза.

— Если Людмила вернется, брат может дать ей развод, разве ты этого не знаешь? Ну а после он сможет жениться еще раз. Не говори, что такая мысль никогда не приходила тебе в голову.

— Нет… что ты, конечно нет… — она смущенно осеклась. — Нет, я об этом даже не думала. Я не поэтому…

— Почему ты предпочла его мне?

— Петр, пойми, я ему нужна. Сейчас еще больше. Я не в силах покинуть его.

— Ты просто не хочешь.

Флер твердо посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, я не хочу.

— В том-то и дело.

Но Петр по-прежнему держал ее руку, словно не замечая ее ответа. Он опустил глаза. Разглядывая пристально его лицо, Флер вдруг заметила, что в нем появилось что-то новое, то, чего прежде в Петре она не замечала. Он был чисто выбрит, волосы гладко причесаны, на нем безукоризненно сидел мундир, та военная форма, в которой Петя предстал перед ней, когда они с ним познакомились. Однако под внешним лоском скрывался другой человек, которого Флер хорошо, а может быть, даже прекрасно знала, — взъерошенный, обнаженный, уязвимый, в объятиях которого она обрела такое глубокое, надежное спокойствие.

Флер чувствовала это, она не могла ошибиться. Нет, это не игра воображения. Она знала его лучше, чем любого другого мужчину на свете, а это чего-то стоит. Они, вероятно, по-своему привязаны друг к другу. Нет, она была так смущена. Она не знала, о чем в такой ситуации должна думать, что испытывать.

Вдруг Петр снова поднял на нее глаза. Этот острый взгляд поразил ее, и она вся вспыхнула. Кажется, это ему понравилось. Он улыбнулся ей какой-то удивительно понимающей улыбкой.

— Знаешь, в прежние времена нас считали бы мужем и женой, — произнес он игриво. — То, что произошло между нами, позволяло оформить брак.

— Ах, Петр. Я была бы просто чудовищем, если бы не оценила тебя по достоинству, — сдержанно сказала она. — Возможно, я и дура, а может, еще хуже. Но, похоже, я не в силах себя преодолеть.

— Знаю. Брат так действует на окружающих.

— Дай мне возможность справиться с этим безумным увлечением.

Петр приложил палец к ее губам, чтобы остановить ее. Он не хотел от Флер никаких обещаний. Между ними не было ничего такого, о чем позже можно было бы пожалеть.

— Назовем это инфекцией, — весело подсказал он. — Ты заболела моим братом.

«Но ты когда-нибудь выздоровеешь, — подумал он скорее с надеждой, чем с уверенностью. — Я подожду, маленький цветочек. Ты стоишь того».

— Если я тебе понадоблюсь, то пошли записочку в лагерь. Я приеду. Я буду поблизости.

— Спасибо тебе. И… Петр…

— Что?

— Побереги себя, слышишь?

— Я всегда это делаю. На мне моя любимая шкура, и я предпочитаю носить ее без дыр.

Артиллерийский обстрел не возобновлялся. Между противниками, казалось, существовало негласное джентльменское соглашение отвечать залпом на залп, и если одна сторона прекращала огонь, то и другая следовала ее примеру. Чудовищные людские потери немного сократились, но в то же время увеличилось число смертельных исходов от болезней, поэтому повозки везли на горку, на кладбище, почти столько трупов, как и прежде.

Погода окончательно испортилась. Почти каждый день лили беспросветные дожди и свирепствовал дикий холод. До защитников города из английского лагеря доходили слухи о том, что английские солдаты замерзали в жидкой грязи окопов за одну ночь. Наблюдатели с русской стороны утверждали, что по утрам их выносят, как деревянные колоды. Если русских косили такие болезни, как пневмония и холера, то можно себе представить, что творилось в лагерях союзников. Флер вспоминала их поношенную одежду, дырявые брезентовые палатки, и сердце ее наполнялось ноющей тревогой за дальнейшую судьбу соотечественников.

Четырнадцатого ноября разразилась буря. Порывистый ветер, дувший весь день, вдруг приобрел силу настоящего урагана. С неба хлынули потоки воды. К вечеру ветер немного стих, но дождь превратился в снег, покрывший всю землю белым ковром. В городе положение тоже было не из легких. Разгулявшаяся вьюга срывала крыши с домов, разрушала до основания те строения, которые уже были повреждены при обстреле. На следующий день, который выдался ясным и солнечным, хотя и морозным, стало известно, что британский флот, бросивший якорь неподалеку от Балаклавы, из-за бури разбился о скалы и затонул.

А два дня спустя в Севастополе появился первый дезертир из английского лагеря — это был рядовой из полка шотландских стрелков. Ему удалось пробраться незамеченным под носом своих часовых, увидев беглеца позже, они выстрелили ему вслед. Однако шотландцу удалось уйти невредимым. Данные его допроса вскоре циркулировали по всему городу, чтобы тем самым поднять боевой дух его защитников. Возможно, это обстоятельство и радовало замерзающих на бастионах русских, у Флер оно вызывало еще большее отчаяние.

Буря разорила лагеря, изорвала в клочья палатки, разбросала повсюду, словно спички, снаряжение и амуницию. Из-за дождя со склонов гор обрушились грязевые сели, превратившие дорогу из Балаклавы в непроходимое болото. Урагану не могли противостоять даже лошади, он подбрасывал их в воздух, словно клочки бумаги. А холодный, обмораживающий ливень, перешедший потом в снежную лавину, завершил его разорительный труд. Двадцать человек умерли за одну ночь от холода, а многие сотни были доставлены в госпиталя с обмороженными конечностями. Погибли двадцать четыре лошади Королевской артиллерии и еще тридцать пять из кавалерии.