Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

Флер проснулась в темноте от странного ощущения, что лежит в кровати не одна. Голова ее по-прежнему покоилась у него на плече. Ей было так тепло, уютно и спокойно, что от нахлынувших на нее чувств она — могла просто умереть. Что может быть лучше такого вот восхитительного пробуждения в объятиях любимого человека.

В комнате было темно и холодно. От пылающих дров в печке осталась одна мерцающая красными огоньками зола. За окнами царила тишина, даже птицы еще не пели. Сейчас, вероятно, полночь, — подумала Флер. Под одеялом было тепло. Впервые в своей жизни она делила постель с мужчиной. Две мышки в одной норке, две птички на одну борозду. Спаривание, — подумала Флер, — вот он самый главный принцип жизни.

Петр, крепче сжав ее в объятиях, поцеловал в лоб.

— Ты проснулся? — прошептала она.

— Да, — ответил он, шевелясь в кровати. — Проснулся, но кажется еще не совсем. Что с тобой?

— Петр?

— Слушаю тебя, любовь моя.

Флер не находила слов, предоставляя возможность ему самому обо всем догадываться. Он, погладив ее шею, положил руку ей на грудь, и она снова задрожала всем телом.

— Как ты думаешь, мы можем это повторить? — робко спросила она.

Петр не мог сдержать смеха. Он бурлил в нем, вырываясь наружу.

— Конечно можем, моя дорогая, — сказал он, поворачиваясь к ней лицом. — Сколько захочешь.

Они снова предались любви, а после сразу заснули.

Флер проснулась снова, когда Петра уже не было на кровати. Серый свет просачивался в избу через небольшое оконце. Он встал в одной рубашке, чтобы растопить печь. Она торопливо перевернулась на другой бок, чтобы понаблюдать за ним. Он сидел на корточках перед печкой и подбрасывал щепки, пытаясь разжечь огонь. Языки пламени постепенно начали лизать дерево. Они были бледными и прозрачными, как крокусы, — их можно было легко погубить, если сразу подбросить много дров. Петр был терпелив, — размышляла Флер, — как к огню, так и к ней самой. Добрый, добрый человек.

Но он был мужчиной, в все они оставались для нее чужаками. Флер смотрела на его крепкие ягодицы, выступавшие из-под рубашки, на бледные ноги, на растрепанные, торчащие во все стороны после сна волосы. Это и есть интимная жизнь, — наконец поняла она, — познать вот так мужчину, видеть его в такой уязвимой позе, без мундира, указывающего на его ранг, без светских манер. Ей стало не по себе. Все произошло не так, все неправильно. Такой всепоглощающей близости нельзя добиться молниеносно. Ей казалось, что она права.

Пламя наконец разгорелось, и Петр, довольный успехом, встал и повернулся к ней. У него были безволосые, гладкие длинные ноги, а между ними Флер увидала то, что ей не следовало видеть. Придя в ужас от этой картины, она быстро закрыла глаза, притворившись, что спит. Но все равно образ этой части мужского тела стоял у нее перед глазами. Какие все же опасные, каюте противные эти мужчины! Затаив дыхание, она прислушивалась к его шагам. Он подходил к ней. Ляжет ли он снова в кровать? Петр что-то медлил, и ей очень хотелось подсмотреть, чем он занимается, но у нее не хватало смелости. Как же она выберется из кровати? Как же ей встать и одеться так, что бы он не видел ее, а она его?

Матрац под ней прогнулся, когда Петр сел на край кровати. Он легонько дотронулся рукой до ее плеча.

— Что с тобой? — ласково спросил он. — Что случилось?

Нет, теперь уже этого не избежать. Она, неохотно открыв глаза, посмотрела на него. Разумеется, он собирается поговорить с ней об этом. Начнутся объяснения. Но, — судя по всему, на лице у него не было грозного выражения. Он, конечно, был небрит и казался еще более юным в своем неряшестве — но все равно это был прежний дружелюбный Петр. Он понимал, какие чувства она сейчас испытывает, и хотел ее утешить. Может быть, у него есть ответы и на новые ее вопросы? Посмотрим.

— Что тебя беспокоит? — спросил он с едва заметной улыбкой. — Не все выглядит так приятно при свете такого унылого холодного дня, не правда ли?

Откуда ему это известно? Благодарно ему улыбнувшись, Флер сказала:

— Это все дурно, не находишь? Дурно то, что мы с тобой сделали.

— Почему?

Этого последнего вопроса она никак не ожидала…

— Ну… потому что, насколько я понимаю, этим должны заниматься только супруги.

— Но ты прекрасно знаешь, что это далеко не так. Вероятно, куда больше этим занимаются люди, не состоящие в браке, чем супруги. Что в этом дурного? Кому это причиняет зло? Мы доставили друг другу наслаждение, разве это плохо?

Флер не пошла у него на поводу, так как внезапно у нее в голове возник другой вопрос.

— Петр, — начала она, нахмурившись.

— Слушаю, дорогая. — Он улыбался, словно читая легковесные, по его мнению, мысли. Если она не могла спросить его об этом, то больше ей спрашивать не у кого. — Почему нам вбивают в голову, что все это отвратительно и ужасно болезненно? Я имею в виду все эти сказки о невестах, которые седеют за одну брачную ночь из-за перенесенного потрясения? Ведь тем самым они девушек заставляют с отвращением относиться к этому, бояться таких отношений? Но ведь в действительности все далеко не так, как они нам рисуют.

Петр с трудом сдерживал свой смех. На самом деле, ее рассуждения были скорее достойны сожаления.

— Ну, иногда это происходит болезненно, особенно у молоденьких девушек. Но ты старше их, и твое тело более податливое. К тому же ты сама меня хотела и не испытывала никакого страха, в этом-то и заключается все различие… Некоторые мужчины, правда, делают это довольно неловко. — Он искал для нее убедительное сравнение. — Ты знаешь, что некоторые наездники с тяжелой рукой могут даже разорвать рот лошади, они, постоянно ерзая в седле, натирают ей спину, а другие умеют ездить легко, не доставляя своей лошади никакого беспокойства, и она чувствует себя прекрасно.

— Да, может быть, это и так. Выходит, простое искусство, как езда верхом?

— Не только. В этом есть нечто большее, — сказал он, глядя ей прямо в лицо. — Дело в том, что мы подходим друг другу. А это вещь особая!

Флер молчала. Он видел, что ее беспокоит еще что-то и с опаской терялся в догадках, что же это могло быть. Но ей было трудно поделиться мыслями, которые, словно мучительный поток, проносились в ее голове.

Ну, а Сергей? Неужели он на самом деле считал интимные отношения пустяком? Или он хотел сказать, что для него все это не имеет большого значения в браке с Людмилой, но в том, что касается ее… Он не занимался этим с Людмилой. Почему? Потому что не любил ее? Потому что любил ее, Флер? Не значит ли это, что можно получать такое наслаждение только с любимым человеком? Лично она считала, что все обстоит именно так, что с Сергеем это будет райское наслаждение, так как она — его любовь, его жена, его собственность на вечные времена. Причем же тогда здесь Петр? Ведь она его не любила? И тем не менее с ним было так чудесно.