Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

— Флер? — произнес он, не думая, что ее имя прозвучит вопросительно.

— Да, — отозвалась она, и этот ответ был похож на согласие, на желание.

Петр пробежал пальцами по ее шее. Она, слегка приоткрыв губы и легко дыша, наблюдала за его движениями. Наклонившись, он поцеловал впадину ключицы, потом щеку. Увидев в ее глазах немой вопрос, он улыбнулся.

— Флер, — снова сказал он.

— Что? — прошептала она.

Он очень нежно поцеловал ее, смакуя удивление, нерешительность, которые чувствовал в ней. Казалось, ее губы не знали, что им делать сейчас. Петр поцеловал Флер еще раз, потом еще, еще, очень ласково, стараясь приучить к своим поцелуям. Неужели никто ее раньше не целовал? — звучал в глубине его сознания навязчивый вопрос. Такая красивая, и еще не целованная женщина? Ах, Сережа, за сколько же проступков тебе придется отвечать!

Петр почувствовал, что его ласки начинают ей нравиться, что она становится все увереннее. Он коснулся, словно случайно, рукой края ее груди, потом осторожно накрыл мягкий бугорок. Флер тяжело задышала, не отрывая губ от его рта. Ее сосок затвердел под его ладонью, и Петру приходилось прилагать огромные усилия, чтобы сохранять спокойствие. Когда он оторвался от ее губ, ему показалось, что на них застыло сожаление. Он поднял голову. Флер смотрела на него пытливыми глазами.

— Что с тобой, любовь моя? — Его рука по-прежнему лежала у нее на груди. Он медленно провел рукой чуть дальше, и у нее вырвалось легкое возбужденное дыхание, как у ребенка, который только что кончил плакать. Петр видел, что Флер его не боится, она только сомневается, но страстное желание обладать ею придало ему смелости.

— Как здесь холодно, — обронил он, с улыбкой, стараясь превратить свое замечание в ничего не значащую шутку: что, мол, еще сказать двум старым друзьям, которым очень хорошо вместе. — Можно забраться к тебе, под одеяло? Чтобы мне стало еще лучше?

Флер бросила на него испытующий взгляд, и он увидел в ее глазах почти согласие. Этот вопрос был ему просто необходим. Теперь Петр убедился, что она доверяет ему. Она хотела получить от него ответы на все вопросы и знала, что они у него давно заготовлены.

Быстро-быстро, чуть ли не в панике, чтобы не дай Бог не пропустить такой момент, он сбросил мундир и жилет, снял панталоны с чулками. Как хорошо, что он до этого освободился от тяжелых сапог! В одной рубашке нырнув к ней под одеяло, он улегся рядом. Флер напряглась, напружинилась, но Петру казалось, что это происходит скорее от удивления, чем от желания оказать сопротивление. Но его тело напряглось совершенно по другим причинам. Он тратил все силы, чтобы тихо, спокойно держать ее в своих объятиях, пока от тепла она вся не расслабится.

Петр поцеловал ее в щеку, и, к его облегчению, она, повернув к нему голову, подставила ему губы с явным удовольствием. В таком случае все в порядке, — подумал он, слабея от охватившего его восторга, — все в порядке.

Он целовал ее, а свободной рукой ласкал плечико и грудь, на сей раз она сильнее прильнула к нему, пытаясь понять это чувство, столь новое, столь необычное для нее. Петр почувствовал, что ей хочется говорить, и был этому рад, так как никогда не занимался любовью в гробовой тишине.

— Что с тобой Флер? Скажи. Тебе хорошо? Ты чувствуешь, как это приятно?

— Да, — прошептала она. Нет, она этого не стыдилась, только робела. Сосок ее был таким же твердым, как и вначале, но ее не привычный к таким ощущениям мозг не знал, что же думать об этом. — Это…

— Что, дорогая? — предвосхитил он ее вопрос. — Все в порядке? Об этом ты хочешь меня спросить? Я чувствую, что тело твое говорит — все хорошо! Ты ведь тоже это чувствуешь, разве нет?

— Да, — повторила она, и в голосе ее звучало только сомнение, но не сопротивление. Флер было так приятно, что она не имела ничего против таких ощущений. Когда же он отнял от груди руку, ее охватило разочарование.

Теперь его рука оказалась у нее на талии.

— Ты так красива, — шептал ей Петр судорожно, словно в агонии. Он ласкал Флер неторопливо, и кожа ее, казалось, вся трепетала под его твердой, теплой рукой. Она подумала: вот почему кошка выгибает спинку, когда ее ласкаешь и гладишь. Но как только его тонкие пальцы подползли к самому заветному, запретному месту, она почувствовала себя вправе выразить, хотя и неохотно, протест.

— Петр! Не смей!

— Нет, нет, успокойся! — ответил он, закрывая ей рот поцелуем, а тем временем пальцы его медленно продолжали свое движение к цели. — Ну позволь.

— Я не могу, прошу тебя, не могу.

Но в ее словах Петр услышал вопрос. Он с самым невинным видом накрыл ладонью ее мягкий треугольник, на котором рука его замерла.

— Ты вполне можешь. Только позволь. Позволь мне. Я доставлю тебе удовольствие, такое удовольствие, моя любовь.

Но об этом заветном месте было всегда запрещено даже думать, не то что говорить. Оно было настолько запретным, что для его обозначения в лексиконе Флер не было слова, — нечто невидимое глазу, скрытое в темноте, нечто рожденное в темнице, которое никогда не увидит дневной свет. Она ничего об этом не знала. Ей хотелось возразить, она чувствовала, что должна это сделать. Но Петр снова прильнул губами к ее рту, и Флер стало ясно, что ей никогда не насытиться этим теплым поразительным удовольствием, которое она получала, целуя его. И когда его рука продолжила движение в темноте, она уступила.

Оторвав от него губы, Флер глубоко вздохнула. Она хотела понять, что же с ней такое происходит. Подняв над ней голову, Петр смотрел на нее. И она искала его лицо. Мой учитель, — беззаботно думала она про себя.

— Тебе приятно? — нежно спросил он.

Она кивнула, хотя слово «приятно» казалось ей абсолютно не к месту и никак не отражало того, что с ней происходило. Это было что-то необычное, безумное, изысканное. Это было удовольствие, растворяющее ее всю, огнем прожигающее до костей. Но в то же время внутри нее что-то затвердевало, требовало, чтобы ее желали, чтобы ей говорили о желании, и этот живительный источник заставлял ее крепче прижиматься к Петру, так как сладостный родник был прелюдией к тому, что должно было свершиться после. Обязательно свершиться. Все ее дрожащее тело, набирая движение вперед, требовало продолжения.

Но его слова удерживали ее пока, как опытный наездник удерживает беспокойную лошадь, стремящуюся поскорее перейти на галоп.

— Что скажешь, мой цветочек? Я доставляю тебе удовольствие?

— Да, конечно!

— Значит, все хорошо. Да, пусть это произойдет, произойдет сейчас. Это очень приятно. Моя дорогая, любовь моя.