Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич

Что же касается Угланова, то ни в каких следственных документах 1930—1938 гг. эта фамилия в Связи с Тухачевским не фигурировала. Приведенные показания Н.Бухарина и А.Рыкова, относящиеся к 1938 г., в данном случае интересны не в плане исследования степени их «достоверности» в судебных «Сюжетах» 1932—1938 гг. Важно, что даже в годы «Великой чистки», когда, казалось бы, можно было добиться от подследственного любых признаний, касающихся его предшествующей «контрреволюционной деятельности», среди лиц, с которыми был или мог быть связан Тухачевский, не обнаруживается ни одного видного деятеля «правого уклона». Таким образом, если даже в 1937 г. во время следствия и на судебном процессе М.Тухачевский не смог «вспомнить» ни одного «лидера правых», кроме А.Енукидзе (который в 1930 г. не квалифицировался как представитель «правого уклона», хотя, наверное, определенные позиции «правых» им разделялись, как и многими другими в партийной верхушке), с которыми он «вел переговоры» в 1930 г., то, очевидно, этим и ограничивалась его политическая связь с «правым уклоном». Поэтому, надо полагать, рассуждения о перспективах установления военной диктатуры с Тухачевским во главе, которые велись в кругу друзей и приятелей, собиравшихся у него дома летом 1930 г., вряд ли были обусловлены личными (не говоря уж об организационных) связями кого-либо из них, в том числе и прежде всего Тухачевского с руководителями «правого уклона». Скорее всего, это был обмен мнениями, касавшимися оценки политической ситуации с «угадыванием» вероятных перспектив ее развития. Оно, по мнению М.Тухачевского, вероятнее всего должно было привести к необходимости установления военной диктатуры, поскольку в случае поражения или внезапной смерти Сталина руководство «правого уклона», в чем не было сомнений у собеседников, с социально-политической ситуацией справиться будет не в состоянии. Какурин уточняет, что последние решения были приняты «в дни 7 — 8 июля», коща «у Тухачевского последовали встречи и беседы» с приятелями «и сделаны были последние решающие установки», а именно — повторял он — «ждать, организуясь»1204. Спустя семь лет Тухачевский подтверждал, что «ничего конкретного предпринять не успел, т.к. осенью 1930 г. Какурин выдвинул против меня обвинение в организации военного заговора, и это обстоятельство настолько меня встревожило, что я временно прекратил всякую работу и избегал поддерживать установившиеся связи»2.

Достоверно известно со слов самого Тухачевского, что во время работы съезда у него была встреча и беседа со Сталиным по проблеме реконструкции Вооруженных сил, Собственное видение которой Тухачевский изложил в докладных записках от 11 января и 19 июня 1930 г. Сталин во время этого разговора обещал внимательно рассмотреть этот вопрос. И даже если у Тухачевского были какие-то обиды и расчет на какие-либо «криминально-политические перспективы», то после этого разговора, очевидно, его настроения несколько смягчились.

...Показания, политически компрометировавшие Тухачевского, арестованный Н.Какурин дал впервые 25 августа 1930 г. В начале сентября информации по этому вопросу было уже вполне достаточно, чтобы вызывать тревогу. Показания Какури-на были доложены В.Менжинскому, который, успев поставить в известность о «дате Тухачевского» В.Молотова, 10 сентября письменно сообщил И.Сталину, находившемуся в отпуске, следующее: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому дату. Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»1. Иными словами, председатель ОГПУ склонен был немедленно арестовать Тухачевского и «его товарищей».

Сталин не сразу принял решение и ответил на письмо. После ознакомления с протоколами допросов Н.Какурина и И.Троицкого, приложенными В.Менжинским к письму, 24 сентября 1930 г. Сталин в письме к Орджоникидзе, который в это время являлся председателем ЦКК, писал следующее: «Прочти-ка поскорее показания Какурина—Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову) об этом.

■-■■■........................С. МИНАКОВ ■■■■■■ ■ ■ "1 Г и ■'

Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так вйходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым—Громенам—Сухановым. Кондратьевско-сухановско-буха-рииская партия — таков баланс. Ну и дела... Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»1.

Беспокойство и определенную нерешительность или, правильнее сказать, выжидательную позицию, занятую Сталиным, можно понять, если учесть, что муссировались всевозможные слухи о конспиративных замыслах и других лидеров военной элиты, о попытках оппозиционных внутрипартийных группировок втянуть их в политическую борьбу. Называли В.Блюхера и даже С. Буденного.

Между тем «тучи над головой» Тухачевского продолжали сгущаться. 8 октября 1930 г. приказом РВС СССР членом Реввоенсовета Ленинградского военного округа назначается секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М.Киров. Этот приказ фактически ставил командующего округом Тухачевского под контроль Кирова как высшего партийного руководителя в области и члена Политбюро ЦК. В октябре же 1930 г. поднялась новая волна «разоблачений» и дискредитации оперативно-стратегического авторитета Тухачевского. Высказывания В.Меликова без каких-либо ограничений в определениях и сравнениях, резких и оскорбительных в отношении Тухачевского, появились в октябрьском номере за 1930 г. журнала «Война и революция».

К середине октября 1930 г. Сталин вернулся в Москву. В первую очередь у себя в Кремле 14 октября он принял председателя ОГПУ Менжинского и начальника особого отдела ОГПУ К.Ольского. В их распоряжении уже находились дополнительные «признания» от Н.Какурина о «заговорщических, а затем и о террористических настроениях Тухачевского». В частности, 5 октября Какурин рассказал по поводу рассуждений Тухачевского относительно возможности «покушения на жизнь самого тов. Сталина» и высказал свои предположения, что над этой «перспективой» Тухачевский, возможно, сам размышлял в действительности» 1.

Мнение Менжинского по поводу «дела Тухачевского» выше уже было выражено в его письме Сталину. Однако Менжинский часто болел, поэтому вряд ли мог постоянно вести и курировать это «дело». Непосредственное наблюдение за ним, хотя бы в силу должностного положения, осуществлял К.Ольский. Его отношение к показаниям многих арестованных генштабистов, в том числе и Н.Какурина, как показали последующие события, было достаточно критичным. Он высказывал сомнения в достоверности многого из того, что на следствии «показывали» арестованные. В августе 1931 г. Ольский вместе с группой других высокопоставленных работников ОГПУ был снят с должности и уволен из ОГПУ «на том основании, что... они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым делом»1205 1206.