Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения - Александр Грин

О чем пела ласточка*

Как-то раз в кругу семейном, за вечерним самоваромЯ завел беседу с немцем – патриотом очень ярым.Он приехал из Берлина, чтобы нам служить примером –С замечательным пробором, кодаком и несессером.Он привез супругу Эмму с «вечно женственным», в кавычках,С интересом к акушерству и культурностью в привычках.Разговор как подобает все вокруг культуры терся…На германском идеале я застенчиво уперся.Снисходительной усмешкой оценив мою смиренность,Он сказал: «Мейн герр, прошу вас извинить за откровенность,Чтоб понять вы были в силах суть культурного теченья,Запишите на блокноте золотое изреченье.Изреченье – излеченье от экстаза и от сплина:Дисциплина – есть культура, а культура – дисциплина.Дети, кухня, кирха, спальня – наших женщин обучают;Дисциплина, кайзер, пфенниг – им в мужчинах отвечают.Идеал национальный мы, конечно, ставим шире:От Калькутты до Марселя, от Марселя до Сибири.Вы народ своеобразный, импульсивно-неприличный,Поэтически-экстазный и – увы – нигилистичный.Гоголя и Льва Толстого изучал я со вниманьем…Поразительно! Писали с несомненным прилежаньем…»Я пустил в него стаканом (ты б стерпеть, читатель, смог ли?).Он гороховые брюки подтянул, чтоб не подмокли.И, картинно улыбаясь, молвил: «Пятна от тэинаВыводить рекомендую только с помощью бензина».

P. S. Стиль подделываю Гейне с тем намеком, что за ВислойСей талант великолепный признают с усмешкой кислой.А поэтому полезно изучать, для просвещенья:В людоедских прусских школах все его произведенья.

Эстет и щи*

Басня

Однажды случилось, что в неком эстетеЗаснула душа.Вздремнула, заснула и в сне потонула,Забыв все на свете,Легонько и ровно дыша.

Здесь следует оговориться,Пока душе эстета спится:Что значит, собственно, эстет?Ответ:Эстет – кошмарное, вульгарное созданье,Природы антраша и ужас мирозданья.Он красоту – красивостью сменил,Его всегда «чарующе» манилМир прянично-альфонс-ралле картинок,Альбомов и стихов, духов, цветов, ботинок;Его досуг – о женщине мечты;Его дневник – горнило красоты;Штаны – диагональ, пробор – мое почтенье,Излюбленный журнал, конечно, «Пробужденье»…Короче говоря –От января до января –Ходячая постель, подмоченная гнильюС ванилью.Словцо в сердцах, читатель, сорвалось,АвосьЕго редактор не заметит,Сквозь пальцы поглядит… иль так… в уме отметит.Ну, далее… Эстета на войну Берут; стригутпробор, отвозят за Двину,За Вислу – и пошло. Эстет зубную щеткуМолитвенно хранит и порошка щепоткуОт крыс, клопов и блох.  И зеркальце при нем

Последний дар души, что ночью спит и днем.Эстетово в окопах телоОбтерлось, наконец, и кашу лупит смело,Хоть ранее поворотило б носОт рубленных котлет (от отбивных – вопрос).Однажды, после перехода,К позиции подъехала подводаС походной кухней. Хлещет щи эстет…Проснулась вдруг душа, скорбит, а он в ответ:«Коль щей не буду есть – умру, прощай, красивостьСмири, душа, спесивость!»Тогда души услышал он слова:«Пустая голова!О том лишь я скорблю, что щей осталось мало,А то я б за двоих душевно похлебала!»Мораль обязан я сей басни показать:Щи были хороши; душа же – как сказать?..

Письмо литератора Харитонова к дяде в Тамбов*

Я, милый дядя, безутешен,Мое волнение пойми:Военным я рассказом грешен:«О немце, – написал, – в Перми»…

Я пал, и пал довольно низко,И оправданий не ищу;Пал как голодная модисткаС желудком, воззванным к борщу.

Пусть те, кто в этом черном делеГотовы благосклонно ржать,Кричат, что нужно в черном телеЛитературу содержать!

Пиши, журнальный пролетарий,«Окопы» эти – без числа,Но рассмотри, какой динарийТебе фортуна поднесла.

Конечно, в повседневном звонеОн принесет насущный прок,Но обожжет тебе ладониИ в горле встанет поперек.

Ведь эта подлая монета,Оплата скромных жвачных блюд,Цена бифштекса и омлета –Мзда за невежество и блуд.

Когда ты, черт, сидел в траншее?Когда в атаку ты ходил?Ты только, не жалея шеи,В энциклопедии удил!

Я, дядя, пал довольно низкоИ оправданий не ищу,Но, опростав борщную миску,Пищеварительно дышу.

А тем, кто сделал из искусстваКолючей проволоки ряд,Все человеческие чувстваПроклятье черное вопят.

Порыв*

Судомойка из трактира,Прочитав лихой роман:«Дон-Формозо и Эльвира», –На пятак взяла румян.

Перед зеркалом постой-ка,Горемыка-судомойка!Щеки бледные накрась,Не ударь портретом в грязь!

Вышла… Где ты, Дон-Формозо,Ночью спившийся в бреду?Приходи с мечом и розой.Я тебя, Эльвира, жду.

Встреча. Галстучек. Цепочка.Котелок. Пенсне. Усы.«Дон» забыт, и злая точкаКроет стыдные часы.

Критик, взглядом бойким, смелым,Рассмотрев себя на свет,Вдруг нашел, что в общем, в целомОн не критик, а поэт.

Дело в шляпе. Вот поэмаШевелится в голове:Как шпионка-немка ЭммаС горя топится в Неве.

Пишет, а рука привычноОтмечает на полях:«У NN'a неприличноИздан желтый альманах;

С.А.Б. не знает быта;Л.К.К. украл сюжет;Из готового корытаПьет такой-то вот поэт…»

Глядь, набросана статейка,«Эмма» где-то в стороне,И безрадостен, как вейка,Добролюбов на стене.

Не ищите здесь морали,Надо всем никто, как бог;Мы бесхитростно писалиС легкой помощию ног.

Работа*

Каждый день, по воле рокаЯ, расстроенный глубоко,За столом своим сижу,Перья, нервы извожу.Подбираю консонансы,Истребляю диссонансы,Роюсь в арсенале темИ строчу, строчу затем.

Где смешное взять поэту?Уязвить кого и как?«Минну»? «Карла»? «Турка»? «Грету»?Или бюргера колпак?Но теперь по белу светуТо высмеивает всяк.

Есть «удушливые газы».Можно высмеять бы их,Но, припомнив их проказы,Я задумчиво притих:Слишком мрачные рассказыДля того, чтоб гнуть их в стих.

Хорошо. Войны не трону.Но, желая гонорар,Я пошлю «Сатирикону»Мелочную злобу в дар.

И, имен не называя,Всех приятелей своихТак облаю, лая, хая,Что займется дух у них.

Тот – бездарен; этот – грешен;Этот – глуп; а этот – туп;Этот – должен быть повешен;Этот – просто жалкий труп.

Только я – идейно честен,Сверхталантлив и красив,Только мне всегда известенВдохновения прилив!

Храбрый я, – Аника-воин!Вы – прокисли? Ничего…Всяк трудящийся достоинПропитанья своего…

Снопы*

Последний раз сверкнул над хлебом серп.Последний сноп подобран у коряги.Жнецы ушли. У серебристых вербБлестит луна. Тревожно спят овраги.

Как павшими, усеяны поляСнопами грязными, их колосом лучистым.Тяжелый труд. Тяжелая земля.Тяжелый вздох под горизонтом мглистым.

Оборванный, без шапки, босикомБродил помешанный, шепча свои заклятья,И на меже, невидимый, тайкомК снопам простер безумные объятья.

Он не взял у деревни ни зерна.Зачем ему? Задумчивая гостья –Луна – во власти голубого сна, –Взял васильки и разбросал колосья.

Истоптан хлеб, поруган тяжкий труд,А васильки завязаны снопами.Усталые, к заре теперь придут,Твердя: «Нечистый подшутил над нами».

О поле, поле! Или никогдаТы не возьмешь на рамена иныеВ одной руке – веселый вздох трудаИ хлеб земной, и васильки земные?

Спор*