Том 3. Рассказы 1917-1930. Стихотворения - Александр Грин

Я прослужил в солдатах около года, в следующем, 1902 году, я убежал.

Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия. Мечты отца о том, что дисциплина «сделает меня человеком», не сбылись. При малейшей попытке заставить меня чистить фельдфебелю сапоги, или посыпать опилками пол казармы (кстати сказать – очень чистой), или не в очередь дневалить я подымал такие скандалы, что не однажды ставился вопрос о дисциплинарных взысканиях. Рассердясь за что-то, фельдфебель ударил меня пряжкой ремня по плечу. Я немедленно пошел в околоток (врачебный пункт), и по моей жалобе этому фельдфебелю врач сделал выговор. На исповеди я сказал священнику, что «сомневаюсь в бытии бога», и мне назначили епитимию: ходить в церковь два раза в день, а священник, против таинства исповеди, сообщил о моих словах ротному командиру.

Командир был хороший человек, – пожилой, пьяница и жулик, кое-что брал из солдатского порциона, но он был хороший человек. Он скоро повесился на поясном ремне, когда его привлекли к суду.

Я был очень удивлен, когда взвод наш по приказанию ротного командира был выстроен в казарме и ротный произнес речь:

«Братцы, вы знаете, что есть враги отечества и престола. Среди вас есть такие же. Опасайтесь их», – и так далее и грозно посматривал на меня. Но что в этом? Грустно мне было слушать эти слова.

Лагерные занятия прошли хорошо. Между прочим, я брал из городской библиотеки книги. Однажды к моей постели подошел взводный, развернул том Шиллера и, играя ногами, зевая, грозно щурясь, ушел. Я был стрелком первого разряда. «Хороший ты стрелок, Гриневский, – говорил мне ротный, – а плохой ты солдат».

На меня напала куриная слепота, особый вид малокровия, при котором после захода солнца человек ничего не видит. К тому времени я познакомился с вольноопределяющимся Студенцовым, социалистом-революционером. Он не раз водил меня на конспиративную квартиру, где шли семинары и студенты давали мне читать «Солдатскую памятку» Л. Толстого и еще кое-что. Я был поражен новизной понятий. Все, что я знал о жизни, повернулось разоблаченно – таинственной стороной; энтузиазм мой был беспределен, и по первому предложению Студенцова я взял тысячу прокламаций, разбросав их во дворе казармы…

Однако надо сказать, что это дело было уже зимой, а летом, не стерпев «дисциплины», я бежал со службы при помощи того же Студенцова, давшего мне три рубля, штатскую фуражку и розовую ситцевую рубашку.

Куриная слепота меня чуть не подвела. Когда я вышел из лагеря, то в темноте забрался в чей-то свинарник, и свиньи подняли такой гвалт, что лишь наудачу, вслепую выбрался я через забор к речке. По пояс в воде перешел я ее, бросил на берегу свою шинель, казенную фуражку, ощупью переоделся, лег и стал ждать рассвета.

Впоследствии, когда меня искали, решили, что я утопился, всю речку обшарили, а я был уже далеко, – отшагал и проехал…

Стихотворения*

Элегия*

Когда волнуется краснеющая ДумаИ потолок трещит при звуке ветерка,И старцев звездный хор из лож глядит угрюмоПод тенью фиговой зеленого листка;

Когда кровавою росою окропленный,Румяным вечером иль в утра час златой,Зловещим заревом погрома озаренный,Мне Крушеван кивает головой;

Когда министр, почуявший отвагуПеред своим восторженным райком,Какую-то таинственную сагуЛепечет мне суконным языком, –

Тогда смиряется души моей тревога,И, затаив мечты о воле и землеИ истребив морщины на челе,Сквозь потолок я вижу бога.

Мотыка*

Я в школе учился читать и писать.Но детские годы ушли.И стал я железной мотыгой стучатьВ холодное сердце земли.Уныло идут за годами года,Я медленно с ними бреду,Сгибаясь под тяжестью жизни – туда,Откуда назад не приду.Я в книгах читал о прекрасной стране,Где вечно шумит океан,И дремлют деревья в лазурном огне,В гирляндах зеленых лиан.Туда улетая, тревожно кричатЛюбимцы бродяг – журавли…А руки мотыгой железной стучатВ холодное сердце земли.Я в книгах читал о прекрасных очахКрасавиц и рыцарей их,О нежных свиданьях и острых мечах,О блеске одежд дорогих;Но грязных морщин вековая печатьРастет и грубеет в пыли…Я буду железной мотыгой стучатьВ железное сердце земли.Я в книгах о славе героев узнал,О львиных, бесстрашных сердцах;Их гордые души – прозрачный кристалл,Их кудри – в блестящих венцах.Устал я работать и думать устал,Слабеют и слепнут глаза;Туман застилает вечернюю даль,Темнеет небес бирюза,Поля затихают. Дороги молчат.И тени ночные пришли…А руки – мотыгой железной стучатВ холодное сердце земли.

Единственный друг*

Верочке

В дни боли и скорби, когда тяжелоИ горек бесцельный досуг, –Как солнечный зайчик, тепло и светлоПриходит единственный друг.

Так мало он хочет… так много даетСокровищем маленьких рук!Так много приносит любви и забот,Мой милый, единственный друг!

Как дождь, монотонны глухие часы,Безволен и страшен их круг;И все же я счастлив, покуда ко мнеПриходит единственный друг.

Быть может, уж скоро тень смерти падетНа мой отцветающий луг,Но к этой постели, заплакав, придетВсе тот же единственный друг.

«За рекой в румяном свете…»*

За рекой в румяном светеРазгорается костер.В красном бархатном колетеРыцарь едет из-за гор.

Ржет пугливо конь багряный,Алым заревом облит,Тихо едет рыцарь рдяный,Подымая красный щит.

И заря лицом блестящимСпорит – алостью луча –С молчаливым и изящнымОстрием его меча.

Но плаща изгибом чернымЗаметая белый день,Стелет он крылом узорнымНабегающую тень.

Первый снег*

Над узким каменным дворомЦарит немая тишь.На высоте, перед окном,Белеют скаты крыш.Недолгий гость осенней мглыПокрыл их, первый снег,Гнездя на острые углыПушистый свой ночлег.

Он мчится в воздухе ночномКак шаловливый дух,Сверкает, вьется за окномЕго капризный пух.И скользкий камень мостовой,И оголенный садОн схоронил бесшумно в свойСеребряный наряд.

Пусть завтра он исчезнет, пустьРастает он чуть свет;Мне сохранит немая грустьЕго мгновенный след;Волненья девственных надеждЯ провожу, смеясь,Как белизну его одежд,Затоптанную в грязь.

Военный летчик*

Воздушный путь свободен мой;Воздушный конь меня не сбросит,Пока мотора слитен войИ винт упорно воздух косит.Над пропастью полуверстыСлежу неутомимым взоромЗа неоглядным, с высотыГеографическим узором.Стальные пилы дальних рекБлестят в отрезах желтых пашен.Я мимолетный свой набегСтремлю к массивам вражьих башен.На ясном зареве небесПоет шрапнель, взрываясь бурно…Как невелик отсюда лес!Как цитадель миниатюрна!Недвижны кажутся отсельПолков щетинистые ромбы,И в них – войны живую цель –Я, метясь, сбрасываю бомбы.Германских пуль унылый свистМеня нащупывает жадно.Но смерклось; резкий воздух мглист,Я жив и ухожу обратно.Лечу за флагом боевымИ на лугу ночном, на русском,Домой, к огням сторожевым,Сойду планирующим спуском.

Военный узор*

Выступление

Волнуя синие штыки,Выходят стройные полки.Повозки движутся за ними,Гремя ободьями стальными.В чехлах орудий длинный ряд,Лафеты, конницы отряд,Значки автомобильной роты,И трубачи, и пулеметы,Фургоны Красного Креста –Походной жизни пестрота.

Дорога

За перелеском лес угрюмый.За лесом поле. Средь ракитРека осенняя блестит,И, полон боевою думой,С солдатом шепчется солдат:«Назавтра битва, говорят…»

Привал

Дымится луч; бросают тениУступы облачные гор;Стрелок, в траву став на колени,Разжечь торопится костер.А там – стреноженные кони,Походный залучив уют,Траву росистую жуют.У котелка гуторят:«Ноне Чайку попил, поел – да спать…Заутра немца донимать».

Палатка

Офицера, услав секреты,Сидят в палатке при огне,И двигаются силуэтыНа освещенном полотне.«Вперед продвинулись отлично,А флангом влево подались,Австрийцы живо убрались».«Ложитесь, юноша, ложитесь!Кто знает – завтра…»«Не дразнитесь,Обстрелян, ко всему готов…Позвольте спичку, Иванов…»

Ночь

В ночной дозор идут пикеты.Все спит. Загадочна луна.Во сне все тот же сон: война.Ночные тени… Полусветы.Печальный крик лесной совыДа храп усталой головы…

Бой

Орудие, в ударе грома,Дымясь, отпрянуло назад.Визжа, уносится снарядИ брызгами стального ломаКрушит сверкающий окоп.Пылает бой… Воздушных троп,Гранат чужих не замечая,Спеша, огонь огнем встречая,Артиллеристы у орудий,В пылу поймать успев едваКоманды резкие слова,Как черти… Тяжко дышат груди,Лафета скрип и стали звон,Шипенье пуль, сраженных стон,Земля и кровь, штыки и гривы,Шрапнели яростные взрывы –Слились в одно… И стал слабейОгонь германских батарей.

Отрывок из «Фауста»*