Сокровище - Трейси Вульф

говорила мне об этом. Мне это рассказал Джикан.

Солгал ли он мне? Правда, если вспомнить его точные слова… Он сказал, что создание этой тюрьмы было ошибкой, но я не могу припомнить, чтобы он говорил, что именно он создал ее.

– С какой стати он позволил мне думать, что это он создал ее?

– Потому что он влюблен в Кровопускательницу, – говорит Хадсон, и я поворачиваюсь к нему.

Части меня хочется возразить, сказать, что это невозможно, ведь я наверняка заметила бы что-нибудь.

Вот только… вот только, возможно, что-то я все-таки заметила. Мои мысли невольно возвращаются к нашему разговору до того, как мы сыграли в шахматы, когда она сказала, что когда-нибудь переживет моего дедушку – но не Джикана.

Вот черт. Черт, черт. Всякий раз, когда я начинаю думать, что понимаю, что творится в этом мире, в игру вступает кто-то еще – кто-то, кому больше тысячи лет, – и сообщает мне нечто столь ошеломительное, бросает такую бомбу, что выбивает землю у меня из-под ног. И это та еще бомба.

Джикан? И моя прапрапра-и-так-далее-бабушка? Это что, шутка?

Эта мысль просто не укладывается в голове.

Как и мысль о том, что Кровопускательница создала Мир Теней.

– Но почему? – вырывается у меня, пока я мысленно переставляю фигуры, пытаясь понять, что же происходит. А вернее, что произошло тысячу лет назад. – С какой стати ей было это делать?

– Потому что ее сестра – завистливая тварь. Она обманула меня, заставила дать ей теневой яд, чтобы я смогла спасти своих детей.

– Обманула? – Хадсон вскидывает бровь.

Она машет рукой и обрушивает на пол рядом с ним еще одну люстру – что выводит меня из себя, но Хадсон и бровью не ведет.

– Я не знала, что она собиралась с ним сделать, – настаивает Королева Теней. – Я не знала, что она собиралась отравить им целый народ. Мне хотелось одного – всегда быть с моими детьми.

– Даже если это означало отнять ребенка у другой матери? – бормочу я, потому что постепенно начинаю понимать, что произошло.

Она заключила сделку с Каргой – дала ей теневой яд, чтобы Карга могла заключить сделку с Сайрусом. Он ядом отравил Армию горгулий для Карги, а она должна была отдать ему своего ребенка и ребенка Кровопускательницы, чтобы он мог превратиться в бога. Но Кровопускательница отреагировала так, как Карга не могла предвидеть, – потому что Кровопускательница любила своего ребенка, а Карга понятия не имела о том, что такое любовь.

– Кровопускательница была вынуждена скрыть от Сайруса магическую силу дочери – ее дочь должна была стать бессмертной, но стала обыкновенной смертной – и отослать ее от себя, чтобы Сайрус никогда не смог ее найти. Но и она сама не могла знать о ее местонахождении, – шепчу я, ни к кому не обращаясь. Эти слова режут меня, как ножи, и мои полные слез глаза встречаются с глазами королевы. – Ее дочь умерла, так и не узнав, как сильно мать любила ее и чем она пожертвовала ради нее.

Я качаю головой при мысли о том, как все это беспросветно.

– А затем моя бабушка – мать, разъяренная потерей дочери, жена, разъяренная потерей мужа, с которым она была сопряжена, королева, разъяренная потерей своего народа, – захотела отмщения.

Королеве Теней – и миру – не повезло, потому что она была богиней, обладающей колоссальной силой, но лишенной при этом той осторожности, которая необходима, чтобы умерить жажду мести милосердием.

– Я не хотела, чтобы Райэнна умерла, – говорит Королева Теней, и я ахаю, впервые услышав имя моей прапра-и-так-далее-бабушки.

– Райэнна. – Я произношу это имя, пробуя его на языке, и по моей щеке течет слеза. – Какое красивое имя.

Королева Теней вздергивает подбородок.

– Я не чудовище. Я была сокрушена мыслью о том, что могу потерять собственных детей. И я бы ни за что не пожелала забрать у другой матери ее дитя.

– Но вы это сделали, – говорю я, глядя ей в глаза, пока она не отводит взгляд. Она забрала дочь моей бабушки и, сделав это, замкнула порочный круг из смерти и возмездия, горя и жестокости.

Я стираю слезы со щек, закрываю глаза и делаю глубокий вдох в попытке осмыслить все, что я узнала за последние несколько минут. А когда я делаю выдох и открываю глаза, то вижу перед собой не женщину, стремящуюся к разрушению и смерти, а мать, сокрушенную отчаянными поисками средства спасти своих дочерей и впоследствии раздавленную потерей одной из них из-за собственных опрометчивых действий. И хотя сама я не мать и у меня нет детей, хотя Королева Теней не может сделать ничего, что искупило бы ту боль, которую она причинила моей семье – и моему народу, – я не могу не гадать, не слишком ли много ей выпало страданий. Не могу не гадать, когда всех этих сражений и войн, всех этих смертей, тюрем, мщения, разрушений и мук станет достаточно.

Никто не станет спорить о том, что совершенное Королевой Теней было неправильно. Оправдывала ли она это перед самой собой? Да. Делает ли это ее поступок правильным и справедливым? Конечно нет.

Но то, что сделала моя бабушка, тоже было неправильно. Оправдывала ли она себя своим бесконечным горем? Да. Делает ли это ее поступок правильным и справедливым? Нисколько.

Несправедливость есть несправедливость, и из двух несправедливостей никогда не рождается справедливость. Я узнала эту истину еще до того, как закончила ходить в детский сад.

Но сейчас, когда я нахожусь в этом зале, в этом мире, созданном из горя и ярости, вопрос о том, кто виноват, – это не тот вопрос, который занимает меня. Ни сегодня, ни, надеюсь, когда-либо в будущем. Потому что главный вопрос заключается не в определении чьей-то вины.

А в том, как мы можем это исправить.

Умирали люди. Разбивались сердца. Выигрывались и проигрывались войны. И ничто из этого нельзя отменить. Ничто из этого нельзя забыть. Прошлое остается неизменным.

Его нельзя изменить, но его можно понять.

Его нельзя забыть, но его можно принять.

И возможно – возможно, – его раны можно залечить.

Я смотрю на мою пару, на Хадсона – сильного, но изломанного.

На Иден, которая потеряла свою семью, на Джексона, который в прямом смысле слова потерял сердце.

И на Мекая, который, очень возможно, потеряет свою жизнь.

Любой из нас мог бы предпочесть дать волю своему гневу. Черт возьми, Хадсон мог бы начать сокрушать этот мир в пыль. Но он этого не сделал. Мой прекрасный суженый всегда, всегда выбирал путь милосердия, если