Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Думаю, что ситуация для мисс Гибсон складывается не самым лучшим образом, – заметила одна из дам, которой не терпелось вернуть разговор в прежнее русло.

Но стоило миссис Гуденоу услышать это замечание, вполне естественное после сделанных ею разоблачений, как она тут же набросилась на адресанта.

– Не вижу здесь ничего дурного. И вообще, я бы попросила вас воздержаться от употребления подобных выражений в отношении Молли Гибсон, которую я знаю еще с пеленок. Да, это выглядит странно, если вам так угодно. Но я и сама отличалась в молодости некоторыми странностями. Например, я не могла заставить себя съесть ни единой ягодки крыжовника, зато собирала его за милую душу. Что ж, у каждого свои вкусы, и они могут не совпадать с предпочтениями мисс Браунинг, которая хотела бы, чтобы все ухаживания происходили под самым носом у семьи. Я же позволила себе всего лишь выразить удивление, что здесь замешана Молли Гибсон. Я бы скорее подумала, что на ее месте оказалась эта хитрая лиса и кокетка, которую они называют Синтией. Одно время я даже готова была поклясться, что мистер Престон увивается именно за нею. А теперь, дамы, позвольте пожелать вам покойной ночи. Я терпеть не могу напрасных расходов и готова биться об заклад, что Салли опять оставила свечу в лампе и та сгорела до фитиля, вместо того чтобы погасить ее, как я сто раз говорила ей, даже если она должна дожидаться моего возвращения.

Итак, перед тем как расстаться, дамы присели друг перед другом в реверансе, не забыв при этом поблагодарить миссис Дауэс за чудесный вечер, который она им устроила. Подобная любезность представляется нам старомодной, но о ней всегда помнили в те времена.

Глава 47. Скандал и его жертвы

Вернувшись в Холлингфорд, мистер Гибсон обнаружил, что накопившиеся дела требуют его безотлагательного внимания, и посему был склонен жаловаться на последствия двухдневного отпуска, результатом чего стала повышенная нагрузка и дополнительная работа на протяжении всей следующей недели. У него практически не было времени на общение с семьей, и он вынужден был немедленно отправиться по срочным вызовам. Но Молли сумела перехватить его в холле, когда он уже готовился облачиться в свое пальто, и прошептать ему на ухо:

– Папа! Вчера к нам приходил мистер Осборн Хэмли в надежде повидать тебя. Он выглядел очень больным и явно напуганным состоянием своего здоровья.

Мистер Гибсон повернулся к дочери и пристально посмотрел на нее, но после недолгого молчания ограничился тем, что сказал:

– Я заеду к нему, только не говори своей матери, куда я направился. Надеюсь, ты не рассказывала ей об этом?

– Нет, – ответила Молли. В разговоре с миссис Гибсон она лишь упомянула о визите Осборна, но ни словом не обмолвилась о том, что стало его причиной.

– И не говори ей ничего: в том нет нужды. Сегодня у меня решительно нет времени, чтобы заехать к нему, но я все-таки заеду.

Было в поведении отца нечто такое, что обескуражило Молли, поскольку она уже убедила себя, что явное нездоровье Осборна вызвано сугубо «нервическими» причинами, под которыми имела в виду воображаемые хвори. Девушка вспомнила выражение удовлетворения, появившееся у него на лице при виде растерянности мисс Фебы, и решила, что человек, полагающий себя в смертельной опасности, никак не мог обменяться с нею столь веселым и насмешливым взглядом. Но теперь, глядя на посерьезневшего отца, Молли как будто снова пережила потрясение, испытанное ею в тот момент, когда она увидела, насколько сильно изменился Осборн. Все это время миссис Гибсон занималась тем, что читала письмо от Синтии, которое мистер Гибсон привез с собой из Лондона. Учитывая, сколь высоки были почтовые расходы, следовало пользоваться любой оказией для приватной доставки, а Синтия собиралась в такой спешке, что забыла дома множество вещей и теперь составила целый перечень того, что требовалось ей незамедлительно. Молли подивилась тому, что письмо было адресовано не ей; при этом она не могла понять причину отчужденности, которую явно испытывала к ней Синтия. Синтия сама пыталась отделаться от этого неприятного чувства, называя себя «неблагодарной», но горькая правда заключалась в том, что она полагала, будто уронила себя в глазах Молли, и потому ничего не могла с собой поделать, отворачиваясь от той, кто знал о ней столь неблаговидные вещи. Она полностью отдавала себе отчет в том, что Молли добровольно приняла решение и пришла ей на помощь, пусть даже это было противно ее натуре. Она также прекрасно знала, что Молли никогда не станет вспоминать ее прошлые грехи и ошибки. Но осознание того, что открытая и искренняя девушка узнала о том, что она, Синтия, повинна в интригах, охладило ее пыл и заставило стать намного сдержанней в общении с подругой. Сколько бы Синтия ни упрекала себя в неблагодарности, в душе она радовалась тому, что находится вдалеке от Молли. Ей было неловко разговаривать с нею так, словно ничего не случилось, ей было неловко писать ей о забытых лентах и кружевах, когда в последний раз они говорили совсем о других вещах, вызвавших у нее столь бурную реакцию. Итак, миссис Гибсон, держа письмо в руке, зачитывала вслух короткие отрывки из новостей, перемежающихся замечаниями о том, что именно требовалось Синтии.

– Очевидно, Хелен больна не очень серьезно, – заметила наконец Молли, – иначе Синтии не понадобился бы ее розовый муслин и венок из маргариток.

– Не понимаю, с чего ты это взяла, – с некоторой резкостью отозвалась миссис Гибсон. – Хелен вовсе не такая эгоистка, чтобы неотлучно держать Синтию при себе, какой бы больной она ни была. Я бы ни за что не согласилась отпустить Синтию в Лондон, если бы полагала, что ей придется все время находиться в гнетущей атмосфере больничной палаты. Кроме того, Хелен наверняка пойдут на пользу жизнерадостные и яркие рассказы Синтии о том, на каких замечательных приемах и вечеринках она побывала. Даже если Синтия и недолюбливает шумное веселье, я бы хотела, чтобы она пожертвовала собой и бывала в свете как можно чаще, исключительно ради блага самой Хелен. В моем представлении ухаживать за больным – значит думать не только о собственных чувствах и желаниях, а стараться скрасить ему утомительные часы недуга. Увы, в отличие от меня, очень немногие склонны задумываться о таких вещах! – Здесь миссис Гибсон сочла возможным испустить глубокий вздох, прежде чем продолжить чтение письма Синтии.

Насколько могла судить Молли, выслушав эту крайне сбивчивую и невнятную эпистолу[129], Синтия действительно была рада возможности утешить и подбодрить Хелен, но при этом легко соглашалась принять участие в маленьких увеселениях и торжествах, коим не было числа в доме дяди даже в мертвый сезон. Один раз миссис Гибсон наткнулась на имя мистера Гендерсона, после чего принялась загадочно хмыкать, что было совершенно излишне, кстати говоря, поскольку Синтия всего лишь отметила, что «…мать мистера Гендерсона посоветовала моей тете проконсультироваться у некоего доктора Дональдсона, о котором говорят как о большом знатоке таких болезней, как у Хелен, но мой дядя не до конца уверен в его профессиональной порядочности». Затем следовало ласковое и тщательно выписанное послание Молли, содержавшее в себе намного больше намеков, нежели глубокая благодарность за те хлопоты, что ей пришлось испытать ради Синтии. На этом письмо заканчивалось, и Молли ушла к себе в подавленном расположении духа, сама не зная почему.

Операция леди Камнор прошла весьма успешно, и через несколько дней ее должны были перевезти в Тауэрз, дабы она набиралась сил на свежем деревенском воздухе. Этот случай чрезвычайно заинтересовал мистера Гибсона, тем более что его мнение оказалось единственно верным, а один или два медицинских светила из Лондона были посрамлены. Как следствие, с ним теперь часто консультировались и на него ссылались, пока миледи выздоравливала. И, поскольку практика в Холлингфорде по-прежнему отнимала у него массу времени и ему к тому же надо было написать несколько профессиональных писем своим собратьям по ремеслу в Лондоне, добрый доктор обнаружил, что ему чрезвычайно затруднительно изыскать три или четыре свободных часа, дабы наведаться в Хэмли и осмотреть Осборна. Тем не менее он написал ему с просьбой немедленно сообщить о своих симптомах как можно подробнее, и полученный им ответ внушил некоторую надежду на то, что дело не требует особой срочности. Осборн, в свою очередь, категорически возражал против того, чтобы мистер Гибсон приезжал в Хэмли только ради того, чтобы повидаться с ним. Итак, визит был перенесен на более «удобный» срок, который зачастую оказывается запоздалым.

Тем временем назойливые слухи о встречах Молли с мистером Престоном, ее тайной переписке с ним и приватных разговорах в уединенных местах набирали силу, принимая форму самого настоящего скандала. Скромная невинная девушка, ходившая по улицам городка и даже не подозревавшая о том, что стала объектом досужих домыслов, сама того не замечая, превратилась в паршивую овцу Холлингфорда. Слуги подслушали кое-что из того, о чем рассуждали их хозяйки в своих гостиных, и с присущей необразованным людям грубостью преувеличили смысл и значение того, что им стало известно. Вскоре и мистер Престон узнал о том, что ее имя связывают с его именем, однако едва ли представлял ту степень накала, которая свойственна шумихе и сплетням в маленьком городке. Он лишь посмеялся про себя, но не сделал и шагу, дабы исправить ошибку. «Так ей и надо, – сказал он себе. – Будет знать, как совать нос в чужие дела». Он почувствовал себя отмщенным за то внутреннее неудобство, которое испытал, когда она пригрозила обратиться к леди Гарриет, и унижение, постигшее его после осознания, что они с Синтией обсуждали эту историю, что вылилось в неприязнь одной и презрение другой. Кроме того, начни он все отрицать, то о его попытках принудить Синтию сдержать слово и выйти за него замуж могло стать известно куда больше, чем ему хотелось бы. Он злился на себя за то, что по-прежнему любит Синтию, хотя и, разумеется, по-своему. Он говорил себе, что многие женщины, занимающие куда более высокое положение и обладающие значительным состоянием, отдали бы что угодно, лишь бы заполучить его; вдобавок некоторые из них были настоящими красавицами. Он спрашивал себя, почему он оказался таким непроходимым дураком, продолжая домогаться девушки, у которой нет ни гроша за душой, к тому же переменчивой, как весенний ветер? С логической точки зрения, ответ выглядел глупо, но от этого не переставал быть правдой. Синтия оставалась Синтией, и заменить ее не смогла бы и сама Венера. Уже хотя бы в этом мистер Престон был честен с самим собой, в отличие от многих достойных мужчин, которые, решив сочетаться браком, с потрясающим легкомыслием отворачивались от недосягаемого, предпочитая достижимое, не умея определиться со своими чувствами и надеждами, пока не находили женщин, соглашавшихся стать их женами. Но никто и никогда не смог бы стать для мистера Престона тем, кем была и оставалась для него Синтия, несмотря на то, что иногда он готов был задушить ее собственными руками. И потому Молли, вставшая между ним и объектом его желаний, едва ли могла рассчитывать на его благосклонность или дружеское содействие.