Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Да! Сегодня вечером мы кажемся себе одинокими и несчастными, но, думаю, отчасти в этом виновата погода!

– Какой вздор, дорогая. Я не могу позволить тебе предаваться глупым фантазиям о том, что на тебя, дескать, действует погода. Бедный дорогой мистер Киркпатрик всегда говорил: «Когда на сердце радость, то и хмурый день светел». Он неизменно произносил эти слова со своей приятной улыбкой, стоило мне почувствовать себя неважно. Ведь я – настоящий ходячий барометр, и о погоде можно смело судить по моему расположению духа, поскольку я всегда отличалась повышенной чувствительностью! Какое счастье, что Синтия не унаследовала это мое предрасположение! Думаю, она вообще нелегко поддается постороннему влиянию, ты не находишь?

Молли ненадолго задумалась, а потом ответила:

– Да, на нее нелегко повлиять, во всяком случае, глубоких эмоций она не питает.

– Многим девушкам, например, вскружило бы голову восхищение окружающих, я имею в виду всеобщее внимание, когда она гостила у своего дяди прошлым летом.

– Мистера Киркпатрика?

– Да. Там был мистер Гендерсон, молодой адвокат, то есть он изучает юриспруденцию, но у него уже имеется недурное личное состояние, и он должен унаследовать большие деньги, так что скорее он только играет в закон, на мой взгляд. Мистер Гендерсон влюбился в нее с первого взгляда и потерял голову. Это не выдумки, хотя матери склонны к пристрастности. Его увлечение Синтией также заметили мистер и миссис Киркпатрик. В одном из своих писем миссис Киркпатрик сообщила, что бедный мистер Гендерсон надолго уезжает в Швейцарию, дабы развеяться и, вне всякого сомнения, попытаться забыть Синтию. Но она полагает, что он лишь обнаружит, что «прикован к дому цепью растяжимой»[123]. Эта цитата показалась мне изысканно-утонченной, к тому же прелестно сформулированной. Когда-нибудь ты должна обязательно познакомиться со своей теткой Киркпатрик, Молли: она принадлежит к числу тех женщин, которые, по моему скромному разумению, обладают поистине элегантным складом ума.

– Мне остается лишь пожалеть о том, что Синтия не сказала им, что обручена.

– Но это же не настоящее обручение, дорогая! Сколько же можно повторять одно и то же?

– А как иначе я должна называть это?

– Я вообще не понимаю, почему тебе обязательно нужно назвать его как-нибудь. Вот, кстати, мне также непонятно, что ты имеешь в виду, говоря «это». Нужно всегда стремиться к тому, чтобы изъясняться вразумительно. Это же один из основополагающих принципов английского языка. Собственно, философ мог бы спросить, для чего нам тогда вообще дан язык, если мы не можем выражаться так, чтобы нас понимали?

– Но ведь между Синтией и Роджером что-то есть; нечто большее, чем между мной и Осборном, к примеру. И как прикажете называть это?

– Ты не должна позволить, чтобы твое имя ассоциировалось с именем любого неженатого молодого человека. К слову, тебя трудно обучить деликатности, дитя мое. Пожалуй, можно сказать, что Синтию и Роджера связывают особые отношения, но их очень сложно описать словами. Не сомневаюсь, что это одна из причин, по которым она избегает говорить о них. Знаешь, Молли, между нами говоря, иногда я думаю, что у них ничего не выйдет. Он уехал надолго, а Синтия, говоря откровенно, не отличается особым постоянством. Однажды она уже увлекалась… правда, тот маленький роман давно остался в прошлом. Конечно, по-своему она была очень вежлива с мистером Гендерсоном. Полагаю, она унаследовала это свойство от меня, поскольку в юности я всегда была окружена поклонниками и мне никогда не хватало духу разогнать их. Дорогой папочка, случайно, ничего не говорил о старом сквайре или Осборне? Кажется, мы не слышали о нем уже целую вечность. Но с ним наверняка все в порядке, иначе мы уже знали бы об этом.

– Полагаю, он жив и здоров. Давеча кто-то говорил мне, что встретил их во время прогулки верхом – вспомнила, это была миссис Гуденоу – и что он выглядел куда крепче и здоровее, чем на протяжении многих последних лет.

– Неужели?! Что ж, я очень рада слышать столь приятные вести. Мне всегда нравился Осборн, а вот к Роджеру я так и не сумела проникнуться симпатией. Но, разумеется, я уважаю его и все такое. Но сравнивать его с мистером Гендерсоном! Мистер Гендерсон – такой красавец, так хорошо воспитан, а свои перчатки он покупает у самого Убигана[124].

Они и впрямь давненько не виделись с Осборном Хэмли, но, как это часто случается, стоило им вспомнить о нем, как он тут же появился у них на пороге. На следующий день после отъезда мистера Гибсона его супруга получила от одного семейства в городе записочку, одну из тех, которые уже не пользуются нынче такой популярностью, как в прежние годы. В записочке излагалась просьба наведаться в Тауэрз и отыскать книгу, рукопись или что-то в этом роде для леди Камнор, которая возжелала заполучить ее со всем нетерпением, свойственным больным людям. Это было одно из тех поручений, за которое миссис Гибсон с радостью ухватилась и которое, несмотря на столь пасмурный день, немедленно привело ее в благоприятное расположение духа. В нем присутствовал элемент конфиденциальной значимости, что сулило ей некоторое приятное развлечение. К тому же у нее появилась возможность прокатиться в наемном фиакре по благородной аллее и на время ощутить себя хозяйкой роскошных апартаментов, с коими когда-то она была хорошо знакома. В приливе добросердечия миссис Гибсон предложила Молли сопровождать ее. Но ничуть не расстроилась, когда падчерица отказалась и предпочла остаться дома. В одиннадцать часов утра миссис Гибсон отбыла прочь, надев свое лучшее воскресное платье (выражаясь языком горничной, которым она сама пренебрегала), дабы произвести должное впечатление на слуг Тауэрз, поскольку никого больше в поместье не было.

– Я вернусь домой только после обеда, дорогая! Но, надеюсь, ты не станешь скучать. Впрочем, я в этом не сомневаюсь, поскольку ты в некотором роде похожа на меня, – ты никогда не чувствуешь себя менее одинокой, чем когда остаешься одна, как выразился один знаменитый писатель.

Заполучив дом в полное свое распоряжение, Молли испытала ничуть не меньшее удовольствие, нежели миссис Гибсон, которой досталась временная власть над Тауэрз. Она распорядилась, чтобы ленч ей подали на подносе в гостиную, дабы она могла съесть сэндвичи, не отрываясь от книги. Как раз во время этого увлекательного процесса ей доложили о приходе мистера Осборна Хэмли. Когда молодой человек вошел, она убедилась, что выглядит он ужасно больным, несмотря на уверения подслеповатой миссис Гуденоу в его цветущем виде.

– Я пришел не к вам, Молли, – сообщил он, когда с приветствиями было покончено. – Я надеялся застать дома вашего отца и счел, что время ленча лучше всего подходит для этого.

Он присел, радуясь возможности передохнуть, и моментально ссутулился, словно эта поза стала для него настолько привычной, что никакие правила приличия уже не сдерживали его.

– Надеюсь, он понадобился вам не в своем профессиональном качестве? – сказала Молли, спрашивая себя, умно ли она поступила, намекая на его здоровье, но его вид встревожил ее не на шутку.

– Именно так. Вы не будете возражать, если я возьму вот это печенье и бокал вина? Нет, не надо звонить, чтобы принесли еще. У меня совершенно нет аппетита. Но кусочек я все-таки готов съесть, этого мне вполне довольно. Так когда вернется ваш батюшка?

– Его вызвали в Лондон. Леди Камнор стало хуже. Полагаю, ей предстоит операция, но не знаю в точности. А вернется он завтра вечером.

– Очень хорошо. В таком случае мне придется подождать. Быть может, к этому времени мне станет лучше. Полагаю, отчасти виной всему моя мнительность, но я бы предпочел, чтобы ваш отец сам сказал мне об этом. Смею надеяться, он лишь посмеется надо мной, и думаю, что не стану возражать. Он всегда строг с пациентами, у которых наличествует слишком богатое воображение, не так ли, Молли?

Молли подумалось, что, если бы отец увидел сейчас Осборна, то вряд ли счел бы его выдумщиком или проявил строгость. Но она ограничилась тем, что сказала:

– Папа всегда рад хорошей шутке. Для него это своеобразная разрядка после всех бед и несчастий, с которыми он сталкивается.

– Совершенно верно. В мире полно горя и несчастий. Я вовсе не считаю его счастливым местом. Значит, Синтия уехала в Лондон, – задумчиво произнес он и после небольшой паузы добавил: – Думаю, мне хотелось бы увидеть ее вновь. Бедный старина Роджер! Он очень сильно любит ее, Молли!

Молли растерялась и не знала, что сказать ему в ответ, настолько ее поразила перемена, происшедшая в его манерах и голосе.

– Мама уехала в Тауэрз, – после довольно продолжительного молчания начала она. – Леди Камнор понадобилось кое-что из вещей, отыскать которые может только она. Ей будет очень жаль, что она не встретилась с вами. Мы вспоминали о вас только вчера, и она заметила, что мы не видели вас целую вечность.