Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Фирма настойчиво предлагала завести выгодные для нашего института дела. Я кинулся в дирекцию, но поговорить с директором никак не удавалось — он всегда в министерстве или на заседаниях. Поэтому я написал письмо:

«Глубокоуважаемый Мстислав Васильевич! Британская фирма «Сплинт Компани» прислала мне письмо на адрес ЦИТО, в котором предлагает приобрести право на изготовление из виталлиума локтевого сустава. Направляю Вам оригинал и перевод этого письма. Прошу Вашего разрешения продолжить эти переговоры через официальные инстанции: отдел лицензий Комитета по делам изобретений и через Лицензиенторг. Как Вы думаете, сколько заказать суставов для ЦИТО — хватит 50?»

Отнес письмо в дирекцию, долго не было ответа. Наконец секретарши Тамара с Ириной принесли обратно мое письмо с двумя резолюциями. На одной директор написал своему заместителю Казьмину: «Прошу зайти и рассказать, что Вы думаете по этому поводу». Заместитель написал мне: «Владимир Юльевич! Передача иностранной фирме чертежей и другой технической документации является грубым нарушением существующих законов».

Я опешил — я же писал, что переговоры будут официальные. Кинулся опять к директору, он передал через секретаршу, что доверил это дело своему заместителю, а сам занят более важными делами. Господи, что же важней, чем улучшить нашу работу? Я к заместителю:

— Аркадий Иванович, это же выгодно институту.

— Вы хотите, чтобы вас посадили в тюрьму?

В отчаянии я дома жаловался Ирине:

— Какая тупость! Это их традиционная русская нелюбовь ко всему иностранному.

Ирина вставила:

— А может быть, нелюбовь и зависть к тебе?

— Да, наверное, ты права. Им наплевать на выгоду для института, наплевать, что такие деловые связи могут помочь нам вылезти из нашей инструментальной нищеты. Они не хотят, чтобы я вышел на международную арену. Но если я пойду против них, они могут мне навредить: вскоре мне защищать докторскую диссертацию, и они легко завалят мою защиту. Тогда — прощай многолетний труд и надежда на самостоятельную работу.

Горько мне было, но я не ответил на письмо и махнул рукой на предложение британской фирмы. И некрасиво, конечно. И вот прошло уже тридцать лет, а я до сих пор переживаю ту неудачу и то чувство бессильного унижения, которое тогда меня заставили пережить.

Нога балерины

Майя Плисецкая, ведущая прима-балерина Большого театра, лежала на сцене и страдала от боли: в декабре 1969 года во время репетиции она упала и не смогла встать. Заволновался ее партнер Николай Фадеечев, испугались другие артисты, оркестранты вытягивали шеи из оркестровой ямы — что происходит на сцене? А там, в позе умирающего лебедя, лежала и плакала королева мирового балета и слава русского искусства.

На двести пятьдесят танцовщиков в Большом не было доктора, а был массажист, всегда подвыпивший Женька — единственный представитель медицины. От испуга и уважения к великой балерине этот «эскулап» обильно поливал ее ногу замораживающим раствором хлорэтила. Кожа покрылась почти ледяной коркой и онемела, это успокоило боль. Ее привезли в наш институт, профессор Зоя Миронова (которая неудачно лечила Брумеля) наложила ей большую гипсовую повязку. Но боль не проходила, и Плисецкая настояла, чтобы гипс сняли. Когда его разрезали, увидели, что чересчур перемороженная кожа стала отмирать — балерина теряла ногу. Недовольная лечением, она в истерике уехала домой. За это се посчитали слишком капризной. По своему рангу Плисецкая принадлежала к контингенту Кремлевской больницы, ее осматривали несколько докторов, накладывали разные повязки, но состояние не улучшалось.

В то время я был в подмосковном Доме писателей «Малеевка» и писал толстый том докторской диссертации в 450 страниц. Для этого я выпросил у директора два месяца творческого отпуска. Вокруг была золотая осень — я гулял по аллеям и наслаждался, наблюдая «пышное природы увяданье». Только я вернулся в Москву, мне позвонила хорошая приятельница нашей семьи — жена композитора Тихона Хренникова Клара:

— Володя, надо срочно спасать ногу Майи Плисецкой. Пожалуйста, сделай все возможное. Тебе позвонит ее муж, композитор Родион Щедрин.

Я поехал к ним в дом № 25 на улице Горького. По дороге, в метро, я немного волновался и обдумывал, как держаться с такой знаменитостью. Я по опыту знал, что звезды политики и искусства очень своевольны и нервны — они желают, чтобы им делали только то, что они хотят, вмешиваются в лечение, ничего в нем не понимая, мешают докторам. Я твердо решил, что не стану поддаваться капризам королевы балета.

Щедрин провел меня в спальню, половину ее занимал белый концертный рояль невиданной красоты (привезенный в подарок из Америки), на громадной кровати лежала маленькая худенькая женщина и пронзительно смотрела на меня большими яркими глазами — с надеждой, отчаянием и мольбой. Она протянула слегка хриплым голосом:

— Про вас все говорят, что вы делаете чудеса.

Я пропустил это мимо ушей, потому что хорошо знал манеру московской интеллигенции преувеличивать, и взял в руки ее ногу. Про ее ноги известный американский скрипач Стерн сказал: «Майины ноги — это два Страдивариуса». Я размотал платки и тряпки, которые она сама навязала. Под ним — слой какой-то мази, и… мне пришлось сдержать себя, чтобы не показать мину безнадежности на лице: по задней поверхности левой ноги ниже колена зияла сплошная язва, черные клочки омертвевшей кожи островками сидели на кровоточащей поверхности, а стопа бессильно свисала книзу. Застонав от боли, Плисецкая впилась в меня громадными глазами. А я сидел в позе «Мыслителя» со скульптуры Родена и прикидывал: что сказать, чтобы не запугать слишком, и что делать? Состояние ноги было отчаянное: разрыв важной икроножной мышцы, а над ним — глубокое омертвение кожи, с язвой и некрозом. И еще хуже — все запущено неделями плохого лечения. Я думал, стараясь оставаться верным двум своим принципам: первое — никакой паники ни при какой ситуации, второе — бороться до конца, во что бы то ни стало.

— Майя Михайловна, я должен привезти препараты для лечения.

Плисецкая воскликнула:

— Мой шофер отвезет и привезет вас обратно. Пожалуйста, не бросайте меня.

На машине своей пациентки я заехал в институт, взял что было нужно и вернулся. У меня был запас пленки швейцарского препарата «солкосерил» (мне его дали соседи по стенду на недавней выставке «Ортопедия-69»). Я сделал ей укол новокаиновой блокады, покрыл рану повязкой с солкосерилом и наложил изящную переднюю гипсовую лонгетку в половину окружности ноги — чтобы стопа оставалась в положении отвисания вниз (для балерин это обычно, так они танцуют на носках — на пуантах). Делал я все осторожно, чтобы она знала — мои руки не приносят боль, а только облегчение. И я все объяснял ей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});