Почетный караул - Джеймс Коззенс

Мистер Ботвиник густо покраснел, но ответил твердо:

— Я схватил бумаги в спешке, полковник. Мне не следовало так делать. Я обязан был тщательно все просмотреть.

— Как я понял, — заключил полковник Росс, — вы хотите убедить генерала Била, что готовы нести персональную ответственность за свою халатность, частично вызванную спешкой, в результате которой докладная записка полковника Юлайна не дошла до полковника Моубри и соответственно не были приняты надлежащие меры?

— Я вынужден признать свою вину, сэр.

— Полагаю, — полковник Росс обратился к генералу Билу, — нам не следует что-либо предпринимать по этому делу, пока не проинформирован полковник Моубри. Мне кажется, до этого времени мистер Ботвиник должен вернуться к своим обязанностям.

— Да, — согласился генерал Бил. — Надо переговорить с Дедом. Не будем горячиться.

— Прошу прощения за причиненное беспокойство, сэр, — заговорил мистер Ботвиник, — но, как только я понял, что произошло, я посчитал необходимым немедленно вас известить. Позвольте мне выйти. — С этими словами он попятился, направляясь к двери, и осторожно прикрыл ее за собой.

Генерал Бил встал. Подойдя к небольшому изящному шкафу у окна, он вытащил из кармана ключ и открыл верхнюю дверцу, за которой стояли бутылки и ряд стаканчиков.

— Давайте выпьем.

— Своевременное предложение, — сказал генерал Николс. — Замечательный тип, а, судья? — добавил он, с любопытством глядя на полковника Росса.

Выбрав бутылку, генерал Бил сказал:

— Вам этого, судья? С водой, конечно… Если хотите, я могу послать за льдом.

— Сойдет и без льда, — откликнулся полковник Росс. Глядя на генерала Николса, он добавил: — Да, мистер Ботвиник интересный человек, генерал. Можно сказать, что в некоторых довольно важных областях именно он командует административным отделом. Я удивлен его небрежностью. Он не из тех, кто допускает промахи и ошибки. Честно говоря, мне трудно представить, что он может сделать что-либо случайно. Тем не менее от случайностей никто не застрахован. Даже лучшие из нас.

— Это я вижу, — улыбнулся генерал Николс.

* * *

Посидев немного с лейтенантом Турк на балконе, Натаниел Хикс понял, что те качества, которые она приписывала лейтенанту Липпе во время беседы на штабеле у летного поля, на самом деле относились к ней самой. Но лейтенант Турк отличалась еще и ясностью сознания, ограждающей ее, по всей видимости, от недостойных поступков и даже мыслей, от чего лейтенант Липпа не была застрахована. Восхищаясь ею, Натаниел Хикс не мог избавиться от любопытства и чувства соперничества по отношению к человеку, который раньше был ее мужем. Кажется, она упоминала, что он доктор. И разве мало говорит тот факт, что Хикс не представлял, как можно найти малейший повод для развода с ней? Могло ли ей не понравиться его мнение, что присущие ей вкус и рассудительность должны были уберечь ее от брака со случайным человеком, с которым потом все равно придется разводиться? В наступивший момент теплой сердечной близости, когда выясняется, что у людей много общего и схожие взгляды, он едва не задал ей прямой вопрос. Еще мгновение, может быть, еще одна рюмка, и ничто не помешало бы ему попросить с грубоватой симпатией: «Расскажите мне о вашем браке, Аманда».

Но именно в этот момент она сказала:

— Боже милосердный! Восемь часов, а я здесь сижу, пью, сама не пользуюсь ванной и вас задерживаю. К тому же вы из-за меня останетесь без ужина. Нам ведь ничего не дадут, если мы спустимся после половины девятого.

Натаниел Хикс послушно встал, хотя и не испытывал в этом блаженном состоянии раскованности и духовного подъема ни малейшей нужды ни в ванне, ни в приеме пищи.

— Ужин я устрою, — заверил он. — Я тут знаю ходы. — Похоже, он снова принялся создавать образ ловкого, предприимчивого человека, пробивного и заботливого. — Не волнуйтесь. Как ни странно, ужин в номер здесь можно заказывать до девяти. Ресторан закрывается в полдевятого, и у них высвобождаются люди. Деликатесов нам не приготовят, но сандвичи с мясом есть всегда. Если вы не возражаете, я закажу.

— Нет! — воскликнула лейтенант Турк, но лишь в изъявлении восторга. — Надо же! Какая роскошь! Я и не думала, что такое возможно. Мы с Липпой иногда приносили еду и готовили себе в маленькой и грязной кухоньке, только чтобы не надевать опять форму и не идти вниз…

— Это все Дачмин, — сказал Натаниел Хикс. — Теперь я знаю кое-что об отелях и как здесь надо жить. Сидите спокойно. Я занесу вашу сумку в комнату Дона Эндрюса. Потом сбегаю вниз, гляну, что там есть у Ника перекусить. Когда я выйду, закройте за мной дверь. Иногда сюда забредают посторонние.

Он быстро прошел через гостиную и взял стоявшую у двери сумку. Потом зажег свет в комнате капитана Эндрюса. На спинке стула висело потертое темно-синее пальто и тонкое ситцевое поношенное платье. Это платье было на Кэтрин Эндрюс утром, когда их знакомили. Затем он обнаружил выцветшую розовую комбинацию, один чулок и старый, застиранный пояс, растянутый до размеров ее тела, который (Натаниел Хикс вспомнил слова Дона) она не смогла снять самостоятельно. Все эти детали туалета лежали на полу у кровати. То, что они там остались, красноречиво говорило о состоянии Дона, когда он приходил днем за вещами Кэтрин.

Натаниел Хикс поднял комбинацию, пояс, чулок и еще один чулок, который нашел под кроватью, выдвинул ящик комода и запихнул все туда, к рубашкам Дона. Потом взял старое пальто и поношенное платье, чтобы повесить их на вешалки в гардеробе, и в этот момент увидел в дверях лейтенанта Турк.

— Вы не удивляйтесь, — сказал он. — Это вещи жены Дона. Он был не в состоянии навести порядок. Для него это сильный удар.

— Как она себя чувствует?

— Ее еле откачали, — мрачно произнес Хикс, снова ощущая сострадание и то сладкое, болезненное состояние, в котором он находился, сидя с Доном в приемном покое. — Она была в коме, когда ее забирали в госпиталь. Надеюсь, сейчас ей лучше. Как я понял, с ней случился острый приступ диабета, да такой, что не дай Бог никому. Дон страшно расстроен. Он ужасно к ней привязан; и вообще, они очень милые люди.

— Это она? — Лейтенант Турк показала на фотографию.

— Неудачный снимок, — ответил Натаниел Хикс. — Ну вот. Кажется, теперь все в порядке. Ванная — там, свет горит. У вас целых полчаса.

Взглянув на него, она слабо покраснела.

— Я, собственно, пришла сказать, что, если вы любезно разрешили мне воспользоваться вашей ванной, из этого вовсе не следует, что теперь вам надо куда-нибудь уходить. То есть я считаю, что приличия будут соблюдены, если вы просто посидите на балконе, может быть, пропустите еще рюмочку. А насчет еды можно и позвонить. Собственно, так вы и хотели сделать с самого начала.

Оценив изящество, с каким она балансировала между уверенностью и смущением, Натаниел Хикс сказал:

— По-моему, я был несколько зануден.

— Нисколько. Нет ничего важнее воспитанности и доброго участия. Мне вообще все это напоминает книжки Мориса Хьюлетта. И в кинофильмах любят обыгрывать такие ситуации. Знаете, героиня-девственница, не снимая даже шляпки, укладывается в единственную кровать в уединенной хижине, после чего на экране обязательно появляется герой, коротающий ночь с поднятым воротником на ступеньках крыльца. Я не хочу причинять вам больше неудобств, чем это необходимо. И мне так будет гораздо спокойнее.

Позвонив в ресторан, Натаниел Хикс вернулся на балкон. Плеснув себе в бокал, он устроился в плетеном кресле в углу, задумчиво глядя на озеро.

Наступил вечер, и по всему было видно, что вечер — субботний. Большинству военных постояльцев «Олеандровой башни» не надо было вставать рано утром. Долгая неделя кончилась; следующая начнется лишь в понедельник. Гостиничные шумы и обычные звуки с наступлением вечера чуть изменились — все было вроде как прежде, но и тембр, и громкость стали другими. От желудка волной поднималось тепло. Оно успокаивало нервы и усиливало (или это так казалось?) чувствительность. Натаниел Хикс впитывал в себя ощущения и наслаждался.

До него долетали звуки: приглушенные голоса с выходящих к озеру балконов, беззаботный смех сверху и снизу. Но и он сам, как понимал Натаниел Хикс, своим сугубо личным настроением окрашивает вечер в субботние тона, улавливает многозначительные особенности даже в звучании приемников. Вот томным голосом, каким-то образом напоминающим о блаженной возможности поваляться утром в постели, одинокая певица сетует на кого-то, кто заставил ее полюбить — о, против ее собственной воли. А мужской голос, решительный и резкий, подводит итог новостям дня, словно торопясь побыстрее разделаться с этим делом и тоже отдаться субботнему вечеру…

С нижнего балкона донесся взрыв хохота.