Иерусалим правит - Муркок Майкл

Я все сильнее и сильнее мечтал о Калифорнии и о жизни, которую сам для себя устроил там. Как только я восстановлю свое состояние и репутацию в Риме, то смогу вернуться с шиком. А пока я утешался мыслями об очаровании Марракеша. Я раньше думал, что Калифорния самое эффектное место в мире — с ее цветущими кустами и огромными пальмами, океанскими закатами и пустынными восходами; но сначала Египет, а затем и Марокко превзошли Калифорнию во всем, за исключением цивилизации. Здесь, в этом варварском раю я, как ни странно, по-прежнему чувствовал себя дома, будто действительно оказался у самой колыбели истории человечества. Все наши предки пришли на запад из степей и пустынь; возможно, в моей крови осталась память об этом. Сказать, что душа моя смутилась, было бы ближе к истине, и все же опыт получился не совсем неприятный. Какая великая культура некогда существовала здесь — до того, как дикие кочевники принесли свою жестокую религию через пустыню от Мекки до Атлантики, а оттуда в Европу, до Лиона и Вены! Что они разрушили? Неужели в моей крови осталась память о рае, существовавшем до ислама? Я снова видел призраки великих городов, поднимавшиеся над равнинами. Я видел прекрасные террасы садов в предгорьях Атласа. Я слышал эхо учтивых бесед, доносившееся оттуда, из жестоко уничтоженного прошлого, от которого и остался один только шепот. Неужели Аравия стерла последние следы Атлантиды?

Лишь в Еврейском квартале я испытывал настоящее неудобство. Под властью эль-Хадж Тами, Льва Атласа, Черной Пантеры, евреи процветали. Никогда в мелле не царило такое веселье. Никогда евреи не демонстрировали так ярко свое безвкусное богатство, защищенность и силу; их родственники были ближайшими советниками паши, и поэтому все евреи находились под его опекой. В мавританском характере неизменно присутствовал оттенок филосемитизма, но обнаружить это свойство у воинственного бербера — просто удивительно. С тем же успехом можно ожидать, что казацкий гетман захочет собственными руками построить синагогу. Эти люди уважают друг друга как старых соперников. Для их примирения нужно нечто большее, чем смена флага. Конечно, обитатели меллы не напоминали жалких, полуголодных хасидов из штетля. Эти евреи были хороши собой, с пропорциональными чертами лица и чудесными глубоко посаженными глазами. Женщины слыли красавицами и, когда появлялись на рынке, всегда становились предметом интереса благородных людей. Возможно, это были те самые евреи, которые следовали за Моисеем в пустыню, подобно тем, которые следовали за Чарлтоном Хестоном[716], - достойные и чистые. Даже Геринг отличал этот тип от всех прочих, но в конце концов его аргументы остались неуслышанными. Все, наверное, думали, что он слишком сентиментален. Я тоже привык, что на меня не обращают внимания по этой причине. Именно Геринг и напомнил мне старую шутку: никогда не доверяй сытому еврею, он тебя надует быстрее и хитрее всех прочих. Не то чтобы я когда-то верил, будто Чарлтон Хестон меня обсчитал. В конце концов, именно Сесил Б. Демилль пытался сделать Голливуд духовной твердыней нашей веры. Теперь, конечно, там правит Сион. Теперь, но не в 1929 году, когда я грезил, купаясь в восточной роскоши, а западный мир резко менялся. Я провел тот год, сосредоточившись исключительно на романтических отношениях, так что лишь спустя несколько месяцев после события услышал о крахе своего калифорнийского банка. Банки валились по всему миру, от Шанхая до Стокгольма, словно кегли в боулинге; казалось, что западная цивилизация сокрушена, что предреченный Хаос наконец обрушился на нас. Прозвучал сигнал к последнему бою — и некоторое время складывалось впечатление, что силы добра побеждают. Но все возможности были упущены. Я не извиняю Гитлера, Муссолини и прочих. Они тоже повернулись спиной к спасению.

Я начинал понимать, что в мире творятся серьезные беспорядки, и чувствовал, что мне повезло, поскольку я наслаждался безопасностью при дворе эль-Глауи, а моей следующей целью должен был стать Рим, тогда, очевидно, самая могущественная столица в Европе. Я наблюдал ясные подтверждения всего того, о чем предупреждал Муссолини. Позднее такие доказательства послужили наилучшими основаниями для требований Гитлера. Большевизм и большой бизнес были осуждены. Век диктаторов стал не заблуждением, а попыткой вылечить болезнь. Все мы хотели, чтобы этот век существовал. Но болезнь в конце концов одержала победу. Теперь гиганты, ставшие братьями в финансовом мире, шагают, взявшись за руки; победил не капитализм и не коммунизм, а централизованный монополизм. Как раз об этом говорил мне мистер Уикс, когда мы еще поддерживали отношения. Он предсказал мрачное будущее, и теперь в нем я живу. И, кажется, никого, кроме меня, это не заботит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Самолет был почти готов, и я опять представил ходатайство ко двору эль-Глауи. Хадж Иддер словно бы удивился, увидев меня. Он спросил, как продвигается работа. Я решил, что это добрый знак, и сказал, что дела идут очень хорошо. Мы приближались к финалу.

— Он будет как новый? — слегка таинственно спросил Хадж Иддер.

Я подумал, что это арабское выражение и он имел в виду, что мы начнем все с чистого листа, как говорят американцы. Я поддержал его настрой.

— Совсем как новый, — согласился я.

Он взял мое письмо и деньги, а потом пошел туда, где сидел мрачный мистер Микс, и, обменявшись с ним дружескими фразами, принял и его конверт.

Но едва он ушел, Микс пробрался сквозь толпу бормотавших просителей, подношения которых отвергли, и быстро произнес:

— Я не шутил, когда с тобой разговаривал. Соберись с мыслями, Макс, ты в глубоком дерьме! Встретимся с тобой здесь сегодня вечером, в восемь. Постарайся замаскироваться, если сможешь.

Он протянул мне записку.

Шпионские приемы мистера Микса меня беспокоили примерно так же, как позаимствованные словно из французского фарса манеры мисс фон Бек. Я хотел забыться в собственном, особом, восточном романе. Но Бродманн постарался, чтобы я лишился даже этого маленького утешения. Тем вечером я проник в меллу около Бэб-Беррима[717], чуть поодаль от французского почтового отделения, позади тюрьмы. Адрес был знакомый. Я направлялся в дом одного из евреев паши, по-прежнему поддерживавшего меня молодого человека, величайшим героем которого стал Ковбой в маске. Да, речь шла о месье Жозефе. Я очень не хотел углубляться в эти мрачные закоулки, особенно ночью. Что мне требовалось из того, что они могут продать? Я утешал себя тем, что, по крайней мере, здесь мне не угрожает смертельная опасность. Отыскав дом еврея, я испытал облегчение. Месье Жозеф был одним из самых незаметных советников эль-Глауи, но он ценил европейский стиль и манеры и мечтал выбраться за пределы меллы, даже за пределы Марокко. Он по-прежнему восхищался моими фильмами, и я отчасти верил в его дружбу. Мистер Микс был довольно хорошо знаком с евреем и нередко навещал его. Я пришел, истекая потом в тяжелой зимней джеллабе (погода внезапно улучшилась). Меня приветствовал сильно взволнованный месье Жозеф. Он утратил весь свой европейский светский лоск и стал похож на обычного украинского еврея, напуганного и затравленного. Внезапно я сложил два и два. В этом деле почти наверняка участвовал Бродманн. Где он прятался? Здесь, в мелле, или, возможно, в резиденции паши? Месье Жозеф повел меня по темным проходам и безмолвным внутренним дворам, все глубже и глубже в этот чуждый район, пока мы наконец не достигли маленькой комнаты без окон, где меня дожидался мистер Микс; тень от его массивного тела заполнила все помещение, когда он поднялся, заслонив лампу, стоявшую поодаль на полке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я рад, что тебе удалось прийти, — серьезно сказал он. — Я не знаю, как ты выходишь сухим из воды, Макс, но это не единственное, чего я не знаю. Послушай, паша умнее всех нас. Ему известно о вас с Рози уже много месяцев, но он ждал, чтобы проверить, насколько полезным ты окажешься. Ты отремонтировал его автомобиль?