Иерусалим правит - Муркок Майкл

Эль-Глауи сказал ей, что спрятал его ради безопасности. Как теперь полагала Рози, он хранил трофеи в своеобразном музее. Она была необычайно взволнована, даже после наших любовных ласк, хотя ранее в подобных случаях часто казалась холодной и равнодушной. Теперь, когда мисс фон Бек говорила об удовольствиях эль-Глауи, ее глаза наполнялись не едва угадываемой похотью, а слезами.

— Он — вроде Синей Бороды, — сказала она. — Убийство — просто одно из радикальных средств его политики. Нам не стоило пользоваться его гостеприимством, Макс.

Я был слишком благороден, чтобы напоминать, с какой готовностью она принимала все предложения паши — почти с того самого момента, как мы покинули корзину воздушного шара. Она поделилась со мной своими страхами, и я посочувствовал ей. Ее опасения были не похожи на мой ужас, возникавший при мысли о Бродманне. Они больше напоминали мой страх перед египетским Богом, безнадежный и горький, оставлявший лишь ничтожный выбор — между жизнью в унижениях и мучительной смертью. Итак, находясь в относительно свободном положении, я сумел успокоить Рози. Я не колеблясь решил, что возьму с собой ее, а не мистера Микса. Природная галантность требовала, чтобы я оказал услугу женщине.

Так или иначе, мы по-прежнему находили время для сексуальных утех, но я теперь подчинялся скорее привычке, а не похоти.

Сексуальность для нее стала почти единственным средством спасения; это было своего рода безумие. Она напоминала тех людей в «трудной» палате в новом Бетлеме[715], которые выполняют одни и те же действия снова и снова, возможно, попав в ловушку мгновения, когда они чувствовали себя свободными, независимыми или живыми. Катарсис, если он наступает, в таких случаях всегда исключительно силен. И все же я не мог уничтожить узы любви и очарования, которыми она опутала меня. Я чувствовал, что наши судьбы будут сплетены навеки.

Пока мы продолжали работу с двигателем, она не могла удержаться и сообщала мне секреты эль-Глауи, хотя я уже не испытывал к ним особого интереса. Все восточные сексуальные извращения были мне более чем знакомы; рассказы о различных удовольствиях, связанных с обрезанными и необрезанными девушками, кастрированными юношами и так далее вызывали неприятные эмоции. Паша предпочитал в основном необрезанных женщин, сказала Рози; вот почему в его гареме было так много наложниц из Европы. Ничего удивительного, заметил я, что эти владыки предпочитали держать любовниц подальше от публики. Рассказы о членовредительствах и побоях создавали у меня впечатление, что некоторые женщины в гареме напоминали боксеров после особенно тяжелых поединков. Вот, полагаю, еще одна причина для ношения вуали.

Рози говорила, что паше нравилось показывать ей все больше, чтобы она все глубже увязала в ловушке, но по-прежнему интересовалась им. Он повторял, что она остается гостьей и ее участие всегда должно быть добровольным. Как считала Рози, это доставляло эль-Глауи особое удовольствие.

— Но он уже показал, что случается с теми, кто его огорчает, — произнесла она. — Он переменился с тех пор, как увидел мой итальянский паспорт.

Как я понял, в одной из камер в Тафуэлте произошло нечто вроде казни и она присутствовала там в качестве почетной гостьи.

Я ясно представлял себе ее положение. Было бы слишком жестоко разделять мнение миссис Корнелиус. Зачем мисс фон Бек понадобилось бы клеветать на пашу? Я не единственный, кто слышал такие истории. Во Франции есть много литературы об этом. Миссис Корнелиус дала мне книгу женщины, которая была любовницей эль-Хадж Тами и работала на французскую секретную службу. И не одну эту авантюристку — или авантюриста — влек странный двор паши, тонкие интриги, опасные сплетни и волнующие открытия. О детях в железных клетках она ничего не писала.

После 1956 года все члены семьи Глауи стали квалифицированными специалистами и бизнесменами и очень легко приспособились к существованию западных обывателей среднего класса. У нас есть привычка прощать тиранам их преступления при жизни и полностью забывать об этих преступлениях, едва тираны умирают. Неужели мы так низко ценим человеческие страдания? И все мы — только скоты, которые щиплют траву на пастбище, медленно приближаясь к бойне? Так же ситуация обстояла и в лагерях. Я мог выбрать этот путь, но я находил практические решения проблем. Я максимально использовал то, что было мне доступно. Я отказался становиться музельманом. Я — инженер. Я — гражданин двадцатого столетия. И то, что меня унижают разные скоты, — неправильно. Я несу в себе великую духовную традицию Рима и Византии. У неверных нет ни честолюбия, ни интеллекта. Они отвергают всякий анализ. А я — ученый. Я исследую, и я творю. Я управляю своей судьбой. Бог помогает тому, кто помогает себе. Таков был тайный уговор англосаксов с их Творцом — не тратить впустую Его время. Если Его помощь не приходила сразу, они продолжали трудиться сами. Иногда им хватало сил, чтобы подать руку Богу в тот момент, когда Он, казалось, ослабевал. Англосакс — творец чудес великого христианского союза. Славянин — душа этого союза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Рози фон Бек, несмотря на все неприятности, по-прежнему романтизировала меня, превращая нашу связь в какую-то мелодраму. Это тоже пугало меня.

— Ты и впрямь Ястреб, — сказала она, когда я, переводя дух, лежал на куче стеганых одеял. — Ты похож на одну из охотничьих птиц Сая Хаммона. Есть веские причины, чтобы ты прятался весь остаток жизни. Тебя будут выслеживать. Тебе больше не нужна свобода. Тебя к ней никогда не готовили, не приучивали. Тот, кто освободил тебя, совершил серьезную ошибку. Думаю, это сделала революция. Если бы не большевики, ты наверняка стоял бы сейчас на набережной в Одессе, сдавал в аренду велосипеды и был вполне доволен жизнью.

Я мягко заметил ей, что мои притязания несколько больше.

— Слишком многих из вас выпустили в мир, — сказала она. — Девятнадцатый век поглотил век двадцатый. Слишком много безумных птиц прилетает из России, чтобы охотиться на толстых и беззаботных голубей Запада.

Полагаю, она шутила, ведь она все время улыбалась и смеялась. Я думал, что безумна именно она, а не я. Ей очень нравились мои грузинские пистолеты, привезенные мною с Украины, из странствий с казаками. Она была не первой женщиной, которая с удовольствием размышляла о том, как их использовали, при этом упоминая о евреях. Я объяснил Рози: все, что ей следовало знать, — я никогда не нацеливал эти пистолеты на живого человека.

— Они старинные, — сказал я ей. — Они принадлежат мне по праву рождения.

Я не захотел использовать пистолеты так, как она предлагала.

Гашиш, который я поглощал в больших количествах, чтобы успокоить нервы, начал на меня действовать. Я взял пистолеты у нее из рук и убрал в футляр, а потом и в сумку. Эта сумка оставалась со мной всюду. Грязная и штопаная, она была моей единственной связью с прошлым, единственным доказательством моих достижений. В двадцать девять лет я стал успешным ученым и изобретателем, звездой и художником-декоратором множества голливудских фильмов высшего качества; я до последней возможности сражался с красными в дни гражданской войны; я оставил след в американской политике и финансовом мире. Я сделал намного больше, чем любой обычный смертный, — и однако я не был удовлетворен. Вдобавок меня все сильнее изводило неизбежное знание: где-то на грязных, мерцающих настенных экранах, в черно-белом туманном мире, я много раз повторял сцену изнасилования. Я очень плохо помнил, что было на прочих египетских пленках, но я знаю, что мое лицо не всегда оставалось под маской. Неужели мой измученный взгляд до сих пор впечатляет мастурбирующих бизнесменов в Афинах и Франкфурте? Может, он кажется им признаком экстаза? И это — мое единственное бессмертие? Неужели я — иллюзия правды, подтверждающая неприглядную ложь? И потомство запомнит меня как простую фальшивку? Я пытаюсь купить эти фильмы, но никогда не нахожу нужных. Посмотрев их, я могу только молиться о том, чтобы знатокам все задницы казались похожими. Впрочем, мне всегда представлялось странным, что эти фильмы, независимо от запечатленного в них, очень далеки от печальной действительности. Но я слышал, что теперь в Америке доступны и более реалистические картины.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})