М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание - Михаил Садовяну

Тоадер Стрымбу поднялся на цыпочки и отчаянно закричал:

— По старинке нам уж невмоготу, господин префект, нет никакого проку от такой работы, все одно убивает нас нищета!

— Стало быть, вы хотите подрядиться на других условиях? — невинно спросил Боереску. — Так погодите, ребята, ведь…

— Не хотим мы больше подряжаться!.. Пусть отдадут нам землю насовсем, ведь мы на ней работаем! — перебили его громкие голоса.

Недовольный таким оборотом разговора, Мирон Юга взмахнул рукой в знак того, что тоже хочет что-то сказать. Крестьяне притихли. Старый барин был для них истинным хозяином, которого они уважали и чьи слова всегда было положено свято выслушивать.

— Что ж это получается, горлодеры? — спросил Мирон Юга, окидывая взглядом толпу. — Значит, вы хотите, чтобы я отдал вам свою землю?.. Стало быть, в награду за то, что я, отец мой и дед приютили на наших землях вас, отцов и дедов ваших, дали вам работу, чтобы вы могли жить, и делили с вами радость и горе, вам сейчас взбрело в голову совсем лишить нас даже той земли, что еще осталась за нами, выжить из домов наших, прогнать, как чужаков?.. Да слыхано ли такое? И это вы называете справедливостью?.. Вот ты, Тоадер, я слышу, орешь громче всех, ты-то поделишь свое достояние с другими? Говори прямо, чтобы все слышали!

Те, кто стоял поближе, со смехом повернулись к Тоадеру Стрымбу, но тот твердо возразил:

— Я бы поделился, барин, было бы чем, только нет у меня ничего!

— Как так нет? — продолжал настаивать Мирон. — А разве нет у тебя своего дома или земля, на которой он стоит, не твоя?

— Лачуга нам на голову валится, — ответил так же неуступчиво Тоадер.

— Значит, ты дом не поделишь, потому что он рушится! — продолжал Мирон Юга. — А я либо кто другой за то, что не сидели без дела, а трудились не покладая рук и не дали нашему дому порушиться, должны сейчас делить его с тобой? Так выходит, по-твоему?.. Нет, мужики, это расчет неправильный! Кто вас подучил и сбил с пути истинного, недоброе дело затеял. Потеряли вы голову и прошлогодний снег ищете, вместо того чтобы делом заниматься, как все порядочные люди. А тот, кто вас подбивает и дальше упорствовать подзуживает, просто насмехается над вами, так и знайте! Я вас никогда не обманывал, никогда не давал пустых обещаний. Я признаю только справедливость и честность. Вы недовольны условиями, на которых работали до сих пор? Мы могли бы об этом потолковать, и, убедись я, что правда на вашей стороне, мы бы их изменили. Только все это без угроз, а по-хорошему, по-людски. Угроз я не боюсь и перед ними не отступлю, от кого бы они ни исходили. Кто прав, тот к угрозам не прибегает, так как правда всегда берет верх. С кривдой можешь раз-другой перебраться через речушку, но в большой реке обязательно утонешь, а с правдой и море переплывешь. Вот так-то! Я вам это говорю, потому что уже стар, много в жизни трудного пережил, много горя хлебнул. Вы одумайтесь и смиритесь, только так вы сможете дальше жить!

Наступило нерешительное молчание. Лишь через несколько мгновений его, словно всеобщий вздох, нарушил плаксивый смиренный голос Игната Черчела, стоявшего в первых рядах:

— Чем такая жизнь, уж лучше смерть!

Возглас Игната подбодрил остальных; то здесь, то там послышалось:

— Лучше убейте нас всех и совсем от нас избавитесь!

— Все одно от чего помирать — от голода или от чего другого!

— Работаем до кровавого пота, так хоть бы прокормиться дали!

— Так тоже не по справедливости — одни обжираются, чуть не лопаются, а у других кишки с голоду ссохлись!

Префекту показалось, что обстановка меняется в благоприятную сторону. Раз человек, охваченный гневом, вступает в спор, значит, он начинает одумываться. Поэтому он снова, еще пространнее, как маленьким детям, принялся разъяснять крестьянам, что приехал сюда, чтобы всех помирить, ибо самый худой мир лучше самого геройского боя. Он для того и привез сюда господина Югу, чтобы быстрей и верней добиться всеобщего согласия.

— С барином-то мы столкуемся, господин префект! — промолвил Лупу Кирицою, шагнув к господам, словно чувствуя себя обязанным, как старейший, досконально им все объяснить. — Но только теперь, раз уж начался бунт, крестьяне наши тоже хотят получить хоть чуток земли, потому что нет у них почти ничего и все мужики так делают в тех краях, где пожар уже занялся. Наш барин правильно и честно сказал, господин префект, что негоже зариться на землю того, который трудится и мается на ней, как мы, да и получил-то ее от дедов и прадедов. Я так думаю, что никто из этих вот честных людей, что здесь собрались, не замышляет отобрать землю старого барина. С ним мы всегда вместе жили и друг другу помогали. Но есть много имений, которые бояре забросили, и попали они в руки чужаков, а те только деньги из земли выжимают и над нашим трудом измываются. Мужики не злыдни какие и живут смирно, только вы им дайте землю, потому что без земли нет им житья! Вот я вам высказал, чего хочет деревня, а то, ежели все разом галдят, нипочем мы не столкуемся!

Крестьяне шумно поддержали старика, повторяя на все лады слово «земли», так что гул толпы слился в многоголосый хор, бесконечно повторявший один и тот же припев:

— Земли!.. Земли!.. Земли!..

Боереску немного растерялся и снова пустился в многословные объяснения, повторяя, что он, конечно, разделяет их любовь к земле, понимает и то, что они в ней нуждаются, ведь он тоже землевладелец и любит отцовскую землю. Но пожелание крестьян невозможно выполнить сразу, с ходу: ведь в стране существуют законы и все обязаны поступать сообразно с ними. Пусть крестьяне наберутся терпения и ведут себя смирно, он же, как только вернется в Питешти, доложит правительству, а уж правительство, мудрое и пекущееся о нуждах крестьян, выработает необходимые законы и раздаст землю тем, кто вел себя благоразумно и пристойно… Мысль обмануть крестьян этим лживым посулом осенила Боереску в эту минуту. Он даже пожалел, что не сказал того же и в других селах, где уже побывал. Ведь интересы соблюдения порядка и безопасности в стране не только оправдывают подобные богоугодные методы, но даже обязывают к ним прибегать. Когда порядок будет восстановлен, никто не вспомнит слов, брошенных им на ветер, или его даже похвалят за то, что он нашел нужные слова для разговора с мужиками, которые, по существу, большие дети.

Но крестьяне перебивали обещания префекта шутками и смехом. Кто-то пронзительно выкрикнул, что им осточертела болтовня, другой сказал, что господа всегда их обманывали, третий добавил, что стоит барину открыть рот, как оттуда вылетает вранье. Мирон Юга почувствовал, что задыхается под градом дерзостей. Даже префект покраснел в замешательстве, не зная, что предпринять. Правилэ, увидев, что дело принимает дурной оборот, повелительно крикнул:

— А ну, помолчите, ребята, помолчите!

Лука Талабэ, который стоял рядом с ним, тут же возразил старосте:

— Лучше пусть выскажут все, чтоб и господа знали, какие у народа нужды да горести!

Все-таки крестьяне утихомирились, и Боереску, полагая, что его недостаточно хорошо поняли, решил еще раз попытаться умаслить их обещаниями.

Едва он успел открыть рот, как его оборвал Серафим Могош:

— Хватит, поиздевались над нами, хуже, чем над скотиной!

— А над моим братом почему измываются? Почему арестовали его безо всякой вины? — мрачно спросил Николае Драгош.

Его поддержал старый Драгош, правда, тише и почтительнее:

— Очень уж это большая несправедливость, господин префект! Да и село осталось без учителя.

Пока крестьяне кричали, без конца повторяя: «За что измываетесь?» — префект в недоумении нагнулся к старосте, чтобы узнать, о чем идет речь, и, поняв, торопливо воскликнул:

— Погодите! Погодите!.. Давайте разберемся по-хорошему, ребята!.. Дело учителя Драгоша не в моих руках и никак от меня не зависит. Им занимаются органы правосудия и потому…

Так как шум не утихал, Боереску повысил голос:

— Несмотря на это, я попрошу господина прокурора немедленно освободить его и вести следствие, оставив учителя на свободе. Понятно?.. Ну теперь вы довольны, люди добрые?

Николае Драгош в ответ что-то буркнул, но, так как все кричали наперебой, слова парня потонули в общем гуле, и только блеснули его белые, сильные зубы, похожие на клыки ощерившегося пса. Хотя шум все возрастал, можно было услышать, как люди подговаривают Павла Тунсу выйти к префекту и потребовать возмещения за то, что господа покалечили его ребенка. Павел пробивался теперь сквозь толпу, подбадриваемый настойчивыми голосами:

— Да выходи ты, Павел, не бойся! Пропустите его, люди добрые, жалоба у него!..

Добравшись наконец до господ, Павел Тунсу стал плаксивым голосом, со страдальческим выражением лица, расписывать, как злодейски обошлись с его сыном, и требовать денег за пережитую обиду. Подобное отклонение от существа дела вполне устраивало префекта, который считал, что, если удовлетворить мелкие требования мужиков, они забудут, ради чего хотели бунтовать. Он подробно расспросил Павла, посочувствовал ему и приказал старосте немедленно произвести официальное расследование, зарегистрировать жалобу пострадавшего и его справедливые притязания, — а уж тогда он, префект, заставит господ автомобилистов выплатить положенную сумму и накажет их на законном основании. Все это было высказано веским, торжественным тоном и, видно, в самом деле удовлетворило толпу — напряжение как будто спало, голоса приутихли.