Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

есть главного человека по распределению «Давидов».

16 июня: «Работали с Тонино. Сделали Разговор у ручья и Письмо Березовского. Надо ещё сделать два внутренних монолога Горчакова». Примечательно: названия эпизодов режиссёр пишет с большой буквы и даже выделяет начертанием. 17 июня он в очередной раз постулировал, что сценарий закончен.

Каждый день приносил множество новостей, и ожидание того, как решится судьба фильма, конечно, становилось мучительным. В «RAI» были готовы увеличить бюджет до миллиарда двухсот миллионов. Очень похоже, что это — абсолютный максимум из возможного, но в данном случае под нож пошла бы и сцена с «Мадонной дель Парто». Гуэрра советовал соглашаться на запуск, отдавая себе отчёт, что в смету они не уложатся. Тарковский записал: «Идти на заведомый обман. Ну что ж. Они сами меня толкали на это». Удивительно нервная пунктуация.

Режиссёр давно пытался сэкономить суточные на проживании. Он уже почти решился переехать из дорогого отеля «Леонардо да Винчи» в гостиницу возле дома Тонино — она была дешевле вдвое — но 17 июня Норман Моццато предложил ему свою квартиру. Тарковский согласился с радостью и после осмотра помещения записал: «Мило, лучше, чем в гостинице, хотя бы потому, что бесплатно». Дело уже казалось решённым, опомнился Андрей на следующий день: переезжать к Норману категорически нельзя! Что подумают сначала посольские, а потом — московские? Он пугался всего.

18 июня по итальянскому телевидению официально объявили о присуждении режиссёру премии Висконти, а от Сизова пришёл телекс, вызывающий Тарковского в Москву для подготовки контракта. Как трудно было решить, возвращаться или уже нет… А семья? Да и вообще… В самом начале «Андрея Рублёва» звучат слова: «Берёза… ходил, десять лет не замечал, а знаешь, что не увидишь больше и вон какая стоит». Кирилл за глаза пеняет главному герою, мол, страха в нём нет. В Феофане Греке есть, а в Рублёве нет совсем. Ясно, что речь идёт о боязни Бога. Но ведь Феофан был мирским человеком, а Андрей — истинным, в отличие от Кирилла, монахом. Так чего ж ему тогда бояться? Тарковский тоже очень хотел не бояться, но не мог. Потому и наградил своего персонажа этим заветным качеством.

Режиссёр попросил «RAI» отправить телеграмму, указав на невозможность его приезда в настоящий момент из-за грядущей церемонии вручения премии, а также текущих дел по подготовке, но 19 июня уже состоялся разговор с Сизовым по телефону. Директор «Мосфильма» объяснил, что пребывание Андрея одобрено до 8 июля. Тарковский настаивал, что 22 июля — торжественное награждение. Всё это удивительным образом противоречило планам Ронди пригласить в Таормину высоких гостей.

20 июня: «Поработали с Тонино и отказались от Лошади. Сократили сроки съёмок в Италии на четыре недели[413]… И, тем не менее нам, кажется, недостаточно этих жертв. Теперь у нас умирает Доменико, а Горчаков — неизвестно… Очень поработали. Выжаты, как лимоны, после всех этих душеспасительных бесед. Ситуация ужасная, вроде петли на шее. Да, здесь деньги на ветер не бросают! Трудно здесь». Сравните с заметкой от 11 сентября 1979 года: «Так можно жить!»

В дневниках всё чаще возникали противоречия, ведущие к выводу, что ме́ста для себя режиссёр не видит нигде, а выбор между семьёй и работой немыслим. Да и этим выбором неоднозначность ситуации не исчерпывалась. Трудности, связанные с капиталистическими взаимоотношениями, будто специально выводились на передний план, как объяснение самому себе, что решения нет. 21 июня Тарковский резюмировал: «Всё-таки невозможно русскому жить здесь с нашей ностальгией — русской», — мысль по большей части самозащитная. Мол, не могу остаться, ну да тут к тому же и невозможно. Формулировку, отражающую ситуацию точнее, режиссёр внесёт в дневник 25 мая 1983 года: «Тяжелые мысли. Страх… Пропал я… Мне и в России не жить, и здесь не жить». Вот она, ностальгия Тарковского! Это не односторонний магнетизм, а куда более сложное и невыносимое явление.

Едва ли не ключевую проблему западного общества он лаконично сформулирует позже в книге «Запечатлённое время», в той главе, которая будет написана уже в ходе разработки «Жертвоприношения»: «Здесь, на Западе, люди особенно обеспокоены собственной персоной. Попробуйте им сказать, что смысл человеческого существования в жертвенности во имя другого, то они, наверное, засмеются и не поверят — также они не поверят, если сказать им, что человек рожден совсем не для счастья и что есть вещи гораздо более важные, чем личный успех и личное меркантильное преуспеяние. Никто, видно, не верит, что душа бессмертна!» Это высказывание наводит мосты между двумя последними фильмами режиссёра.

21 июня соавторы достигли предела возможных сокращений, но этого было недостаточно, поскольку бюджет составлял миллиард четыреста пятьдесят миллионов. В тот же день они поехали в гости к Антониони, на этот раз — на виллу в пригороде Рима. Тарковский в отчаянии, картина рушится, и 22 июня, собираясь уезжать от Микеланджело, он записал: «Странно живут люди. Будто бы они хозяева положения — и не понимают, что им дан шанс прожить её так, чтобы воспользоваться возможностью быть свободным. В этой жизни всё ужасно, кроме принадлежащей нам свободы воли. Когда мы соединимся с Богом, тогда мы уже не сможем ею воспользоваться, она будет у нас отнята. Я понимаю, почему А. А. Ахматова так странно вела себя тогда. Её грызла ностальгия по этой жизни — ужасной, плотской, духовной и свободной, если вдуматься в её смысл». Заметим, сколь часто, безотносительно фильма, слово «ностальгия» фигурирует в записях этого времени.

Вернувшись в Рим, режиссёр сразу отправился в Николаевскую церковь к отцу Виктору на виа Палестро. 23 июня пришли обнадёживающие вести: «RAI» совсем не хочет рвать контракт и всячески пытается изыскать средства для увеличения бюджета. Вдобавок опытный Кристальди, изучивший обновлённую смету, заметил, что она чрезвычайно жёстко сокращена. Это тоже не позволит снять хороший фильм.

26 июня Тарковский и Гуэрра переключились на работу над московскими сценами будущей картины. Режиссёр записал идею снимать дом Горчакова в Тучково, где они с мамой и сестрой в начале тридцатых снимали хутор на лето. Идея поражает своей смысловой полифонией. Даже дважды встречающийся в предпоследнем предложении глагол «снимать» не кажется случайностью. Как отмечалось выше, упомянутые места уже были запечатлены в «Зеркале». По воспоминаниям Анатолия Солоницына, несколько кадров, снятых там, вошли и в «Андрея Рублёва». В каком-то смысле Тучково — ядро планеты памяти Тарковского. Формулировка «дом Горчакова» в данном случае выглядит поразительно амбивалентной, поскольку невозможно определить, в какой пропорции в ней присутствует Андрей Горчаков, герой «Ностальгии», а в какой — Павел Петрович Горчаков, хозяин хутора. При этом,