Первая формула - Р. Р. Вирди

ничего хорошего.

Танцор напрягается, мрачнеет и все же быстро берет себя в руки. Снова сияет белоснежными зубами:

– Позволь тебя проводить. Скажи, ты знаешь, что такое наша борьба? – кивает он на свисающий с левой руки длинный красный шнур, свернутый кольцом.

Элойн кладет руку ему на предплечье, сжимает мышцу и ведет пальцы вниз, пока не доходит до основания ладони, удерживающей шнур.

– Знаю.

Она сдавливает запястье мужчины, словно клещами, просовывает ножку между его ног и бьет каблучком по икроножной мышце. Подсекает, толкает – и танцор, мигом перестав скалиться, оказывается на ковре. Элойн прижимает его ногой к полу и наклоняется:

– Годится?

Шира весело хихикает и запоздало зажимает рот руками. Не успела – на нее удивленно оглядываются.

– Что ж, оказаться под каблучком такой женщины – не самый плохой вариант, – выдавливает мужчина новую улыбку.

Надо же, и падение ему нипочем. Элойн молча обходит поверженного танцора, протягивает руку Шире, и та ведет ее прочь из главного шатра. Они пробираются сквозь заросли высокой травы, раздвигая длинные стебли, и подходят к маленькой палатке.

Обиталище Маман отличается от прочих богатыми оттенками сапфира, замешенного на темной ночной синеве. Золотая вышивка завивается в длинные замысловатые петли, притягивающие взгляд и словно требующие продолжить узор. Круглый купол поддерживает обруч, сплетенный из гибких древесных стволов. Элойн знает, что изнутри он опирается на длинные шесты. Устройство может показаться необычным кому угодно, только не странствующему народу.

– Давно ли ты живешь в этой семье, Шира?

Девушка отводит глаза, обдумывая ответ:

– Много лет. Я тогда была еще совсем ребенком. Мы пришли сюда с мамой и со всей нашей маленькой семьей.

Элойн улыбается – ведь Шира до сих пор ребенок.

Они подходят к занавешенному входу, и девушка поднимает руку, предлагая Элойн остановиться.

– Ты – родственная нам душа, и все же Маман тебя не знает. Мне надо спросить, готовы ли тебя принять.

Она гордо выпрямляется, своим видом показывая, что спорить с ней не надо.

– Конечно, малышка, – отвечает Элойн, скрывая удивление. – Спроси, я подожду.

Шира проскальзывает в палатку. Внутри звучат приглушенные голоса, затем наступает тишина, и девушка появляется у входа. Отдергивает занавеску, приглашая Элойн войти:

– Она готова с тобой увидеться. – Девушка мнется, поглядывая себе под ноги.

– Что-то не так?

– Мне остаться нельзя, – корчит она грустную рожицу и смотрит на свою спутницу то ли умоляюще, то ли с любопытством. – А может, все-таки…

Элойн кладет руку ей на плечо и нежно сжимает пальцы:

– Может, в другой раз? У нас очень личный разговор. – Она тихонько похлопывает Ширу по спине и мягко подталкивает: – Беги, а то все пропустишь: и танцы, и музыку, и песни.

Ее слова бьют в самую точку, и девушка, встряхнувшись, весело бежит к большому шатру, словно и не собиралась присутствовать при встрече.

Элойн не оглядывается, хотя на миг у нее становится тяжело на душе. Ей бы ту же свободу, которой наслаждается эта девочка… Она отодвигает занавес.

На полу лежит толстый шерстяной ковер, также окрашенный в цвета сапфира с кремовым оттенком. В углу кровать – узкая, словно рассчитанная на подростка. В самом центре палатки стоит маленький каменный ящик с вырезанными на боку письменами на незнакомом Элойн языке. Пространство между стенками засыпано песком. На песке – плюющийся паром чайник.

– Прекрасные вещи делают в Мутри, правда? – говорит женщина лет пятидесяти с хвостиком.

Волосы ее еще сохраняют натуральный черный цвет, седины совсем немного. И морщин на загорелом лице куда меньше, чем предполагает возраст, – разве что в углах рта да вокруг глаз. Платье простое – светло-коричневое, слегка золотистое. Ни браслетов, ни прочих украшений.

Странно. Все же Маман… не производит впечатления главы большого семейства. Бабушка и бабушка.

– Как же давно я тебя не видела… – вздыхает Маман.

Наконец Элойн узнает ее голос, видит знакомые черты в тронутом дыханием времени лице – и молча бросается в объятия немолодой женщины.

– Ты… ты – Маман другой семьи? Когда мы виделись последний раз…

Женщина встречает ее взгляд без улыбки, хотя в ее глазах теплится добрый огонек.

– Да, много лет прошло. Все в нашем мире меняется, но так и должно быть, сама знаешь. Я рада, что пути двух бродяг пересеклись, милая… – Расчувствовавшись, она переводит дух. – Скажи, какое имя ты теперь носишь? – Маман хмурится, словно готовясь отчитать нашкодившего ребенка.

– У меня их несколько, но больше всего нравится Элойн, Маман Аша.

Аша недовольно хмыкает, и все же в ее голосе проскальзывает смешливая нотка:

– Хм… Я помню тебя как Элиану. Ну, Элойн так Элойн. – Она шевелит губами, словно пробуя имя на вкус. – Сама придумала? – Похоже, ответ Маман знает заранее.

Элойн бормочет себе под нос нечто неразборчивое и щелкает суставами пальцев. Новая привычка… Через некоторое время к ней возвращается дар речи:

– Я все еще в поиске.

– Продолжаешь искать Песнь? – кивает Маман Аша. – Ведь столько воды утекло…

Элойн выпрямляется, однако в глаза собеседнице не смотрит.

– Не веришь?

– Почему же, верю, дитя мое. Мы знаем – она существует. – Аша мягко приподнимает ее голову за подбородок. – Жаль, что эта доля выпала именно тебе.

Элойн высвобождается и отвечает:

– Кто, если не я? Кстати, похоже, у меня кое-что есть. Кое-что или скорее кое-кто.

Маман удивленно поднимает брови, однако молча ждет продолжения.

– Человек, о котором ходит множество легенд. Помнишь наши догадки?

Аша кивает.

– Цветочек мой, нальешь чаю? Наверное, разговор нам предстоит долгий, а я немного замерзла.

Элойн вскакивает, не дослушав:

– Не называй меня так, я уже выросла.

Маман тихо хихикает и прижимает руку к груди, словно пытаясь подавить смешинку.

– Ах, а я все мечтаю, как вплету его тебе в волосы. Даже сейчас мечтаю. – Она замолкает и шарит рукой по кровати. Наконец находит маленькую кожаную сумку и вытаскивает из нее большой белоснежный цветок.

Элойн разливает чай и подносит одну чашку Маман. Сама не пьет – дожидается, когда Аша сделает первый глоток.

Та вдруг поднимается с кровати и подходит к Элойн:

– Посмотри на меня, дитя.

Элойн поднимает голову и едва сдерживается, чтобы не отпрянуть, когда Аша берет в руки ее локон и вплетает в него цветок. Не зная, что сказать, спрашивает:

– Это дурман?

– Ты знаешь, как он называется, – качает головой Аша, – только не хочешь произносить его имя. По-прежнему упрямая девчонка… По-моему, здесь это растение известно как «Спокойной ночи». Правда, стебель у него немного другой, однако, пусть с натяжкой, цветок тот же самый.

– Да, Маман, – кивает Элойн, сгоняя с лица недовольную гримасу.

– Не дуйся, дитя. Иди ко мне. – Аша