Азиатская Европа (сборник) - Мурад Аджи

В свете этого становится понятным, почему на вульгате написано много документов средневековой Италии. Например, в аббатстве Монте-Кассино, где в начале VI века Бенедикт Нурсийский основал свой монастырь по тюркскому образцу. Там в VIII веке был центр «латино-варварского просвещения». И разумеется, как это бывало в истории тюрков, они сами выработали новый, искусственный, язык, которым пользовались «для записи своих хроник и для богослужения». Хотя их родной язык, по свидетельству Павла Диакона, в начале IX века «был живым языком».

«Народная латынь» продолжала ряд, который складывался от санскрита в Индии, от пехлеви в Иране, наконец, от «греко-варварского» языка в Византии.

Тогда, в Средние века, слово «латынь» передавало один-единственный смысл — речь, язык католиков. Это и вводит сейчас в заблуждение. Классическая, или «римская» латынь совсем иная, там, наоборот, в основе лежит язык аборигенов провинции Лацио, к которому добавлены тюркские слова… Здесь своя долгая история, в которой «еретики» тоже уступили позиции.

На юге Франции тюркский язык назвали «народной латынью» или языком Прованса, он был широко в ходу. Но называть его алтайским неправильно, то был уже европейский диалект тюркского языка, вернее, один из диалектов. Интересны в этой связи наблюдения знаменитого Мишеля Монтеня, потомственного гасконца.

Он жил в XVI веке, родной язык изучал в деревне, куда его, ребенка, отправил отец. Монтень прославился философскими работами, в которых воспел человека и величие исторического факта. Его книгу «Опыты» Церковь приняла в штыки. И было за что. Вот цитата (речь идет о «народной латыни»): «Латинский язык для меня родной; я понимаю его лучше, чем французский, но вот уже сорок лет совершенно не пользуюсь им как языком разговорным и совсем не пишу на нем; и все же при сильных и внезапных душевных движениях, которые мне довелось пережить раза два-три за мою жизнь, особенно в тот раз, когда я увидел, что мой отец, перед тем совершенно здоровый, валится на меня, теряя сознание, первые вырвавшиеся из глубин памяти и произнесенные мною слова были латинскими. Природа сама собой пробивается наружу и выражает себя, вопреки долгой привычке». Фраза очень глубокомысленна.

Из нее видно, как тяжело иные французы становились французами, как тяжело они забывали родной язык… Европейские тюрки напоминали львов, которые смирились с неволей, но стоило им почувствовать запах родины, как открывались глубины памяти… И вырывалась «народная латынь». Как лава из жерла вдруг проснувшегося вулкана.

Наверняка и язык был причиной разлада в среде католиков. Иначе чем объяснить, что во французском языке написание слов и их произношение абсолютно разное? Почему в транскрипции угадываются тюркские слова и фразы? Почему древнефранцузский язык непонятен современным французам? Он им совершенно чужой…

Само так случилось бы?

Церковь с VIII века начала переход на «римскую» латынь, чтобы обойти еретиков, — никто не смог бы тогда читать их книги, написанные по-тюркски, а значит, сомневаться в истинности христианских книг. Папе многое удалось, отход от народной латыни — итог скрытой политики Церкви. Поэтому-то на исходе Средних веков тюркский язык на Западе перестали замечать. Но он был. Язык, который французы знают теперь как диалект «ок».

О том таинственном диалекте написаны статьи и книги, но ни в одной не сказано, откуда он появился и куда исчез. Цензура! Церковная цензура, веками редактировавшая христианскую науку, даже разделы, не имевшие отношения к Церкви. В результате слово «тюрк» исчезло из обихода… Однако и его «запах остался».

Диалект «ок» — признанный язык трубадуров (поэтов-певцов), на нем состязались острословы Испании, Франции, Северной Италии. Традиции диалекта «ок» древние, на нем написаны первые в Европе поэтические труды, которые сохранились, их признала наука. С диалекта «ок» начались прованское, ломбардское, венецианское, генуэзское, каталонское и другие наречия Запада.

Казалось бы, диалект, состязания поэтов, что они расскажут? Многое.

В Римской империи рифмованной поэзии не было, это факт. Алтай же проводил турниры поэтов-певцов, ашугов (по-тюркски «влюбленные»), всегда. Лирика трубадуров очень напоминает лирику ашугов. Пригвоздить противника словом, словно стрелой, на лету сразить подброшенную рифму и приручить ее могли лишь избранные.

«Ок» на тюркском языке означало «стрела». Слово очень точное для искрометной и разящей поэзии трубадура.

Кроме поэтической метафоры, существует и прямой перевод слова «ок». В странах, где говорили на «диалектах старопровансальского языка» (родственный ему «старокаталонский»), «да» произносили как «ок», в отличие от Северной Франции, где оно звучало как «ойль». Отсюда Окситания (Лангедок) — страна языка «ок» и Северная Франция — страна языка «ойль».

Поразительно, но в древнетюркском языке выражение «ок» тоже носило утвердительный характер. А чуваши, язык которых сохранил много архаизмов, еще в прошлом веке отвечали на вопрос так же, как в Провансе: «Ок». Это не совсем «да», скорее, «неужели», «неужто». В коротком словечке, как в капле воды, отражался характер народа, который во всем искал собственное лицо.

Кстати, старинное название Южной Франции Окситания, которое считают «старопровансальским», на самом деле чисто тюркское: ок-ситан — ок-стан — «страна [языка] „ок“. После этого стоит ли удивляться, что в современных тюркских языках сохранилась и другая древняя форма утвердительного ответа „йа[х]“ (хорошо, ладно, да), которая очень близка германскому „йа“».

И сам «трубадур» хорошо выводится от тюркского корня, хотя его начинают ныне от французского «trobar» (tro-bar — слагать стихи). Прекрасно. Но как оно попало во французский язык и во Францию? Не иначе как вместе с поэзией трубадуров.

В Древнетюркском словаре есть выражение «tori-bar», значит, не просто «творить», «слагать стихи», а делать это на ходу, непринужденно, например странствуя или бродя. Ну, когда душа поет и сил нет молчать. «Бродячий певец», «бродячий поэт» — вот перевод слова, которое в Южной Франции появилось вместе с ашугами. В тюркских поселениях только и слышалась та мелодия души, рвущейся наружу.

В искусстве «Trobar» было много стилей, один из них в Европе назвали Trobar clus, «закрытая поэзия». То — высшее искусство, утонченная поэзия, предназначенная самым изысканным ценителям слова. Лучшим ее мастером был Арнаут Даниэль из Риберака, его имя гремело с 1180 по 1210 год. Поэт, как истинный тюрк, поражал слушателей редкими и трудными рифмами, его поэмы были хитроумными загадками, в них каждый находил свой ответ.

Двойственность смысла вообще характерна для трубадуров. Не случайно исследователи этой поэзии заметили, что «их любовные стихи… выражают совершенно не то, что, как нам кажется, в них сказано». Не наблюдение — правда. Иные тюркские стихи невозможно перевести на другой язык. Там едва ли не в каждой строчке непереводимая игра слов и звуков. Во всяком случае, за «целиком мирскими помыслами» знаменитой «веселой учености (gai saber) скрывались какие-то иные, очень глубокие образы и символы». О том же свидетельствует древнетюркское выражение «печальное пророчество», «печальная история» — qajgu sab, которое созвучно «старопровансальскому» gai saber. Отсюда и Рыцарь Печального Образа!

Это в духе тюрков, которые даже на похоронах правителей за «дикими» плясками и песнями скрывали свои печаль и горе.

Великий Данте, испытывая уважение к этому поэтическому гению, в «Божественной комедии» в двадцать шестую песню «Чистилища» вложил восемь стихов на диалекте «ок». Петрарка тоже уделил Арнауту место в своих «Триумфах». Чем не исторические документы?.. «Арнаут» по-тюркски означает «стражник», «охранник». Поныне это имя не забыто народом, но о поэте, конечно, люди уже не знают. Отучили. А в Европе имя стало звучать как Арнольд.

Слово «trobar» не французское, оно было в «греко-варварском» языке. Но там, а потом и у русских зазвучало как «тропарь» — молитвенные стихи. Их читал проповедник, аккомпанируя на музыкальном инструменте.

В Германии (в Священной Римской империи) странствующих поэтов и музыкантов называли «миннезингеры» (от древнетюркского минги — «веселье», «радость», джангир — «звучи», «звени»). И они устраивали в точности такие поэтические турниры, как ашуги Дешт-и-Кипчака, Средней Азии, Закавказья или трубадуры Южной Франции, Италии, Испании. То знаки одной культуры, ягоды одной грозди.

Естественно, миннезингеры, жители севера, предпочитали иные мелодии, чем ашуги или трубадуры, но выступления и тех, и тех сопровождали жонглеры и просто бродячие музыканты (акыны) — тоже традиция Алтая. Здесь все очевидно. Просто об этом давно не вспоминали. И не сравнивали. А историки XIX века, рассматривая тот культурный феномен, писали: «Музыка, которую мы теперь знаем, с ее бесконечной негой, с ее удивительной гибкостью, с ее многочисленными средствами выразительности и колорита, эта музыка — варварского происхождения». Только мало кто по-настоящему понял их правдивые слова.