Алая Вуаль - Шелби Махёрин

не хочешь его спрашивать. Однако в Цезарине тебе рады в любое время. Мой дом всегда открыт.

— Как и замок, — говорит Коко. — Мы с Бо будем относиться к тебе как к королевской особе.

Не удержавшись, Лу озорно сверкнула глазами.

— Но Шато ле Блан в это время года прекраснее…

— А ты бывала в летнем дворце Бо в Амандине? Там все усыпано розами…

Я успеваю рассмеяться, прежде чем эти двое успевают схватить меня за руки и вступить в полномасштабный поединок по перетягиванию каната.

— Но у меня есть один вопрос. — Когда они обе повернулись ко мне в ожидании, я спросила: — Откуда ты знаешь, что солнечный свет вредит вампирам? И про внушение? Я не упоминала ни о том, ни о другом в своей записке.

— О. — Лу сияет, и по щелчку ее запястья ставни на окнах мезонина слегка вздрагивают, а затем распахиваются. Когда с карниза слетает трехглазая ворона и, постукивая, стук, стук, стучит по окну, Лу открывает его еще одним щелчком. Птица влетает в комнату и садится на ее протянутую руку. — Познакомьтесь с моим маленьким шпионом, Тэлоном. Как выяснилось, он последовал за мной в Бриндель Парк в ночь твоего похищения и за тобой на тот злосчастный корабль. Думаю, он хотел помочь. — Она поглаживает его клюв, и он закрывает глаза в ленивой благодарности. — Однако отвратительный человек по имени Гастон запер его в клетке, прежде чем он смог прилететь ко мне. Когда ты его освободила, он доставил нам не только твою записку. Ты не знала? — Она смотрит на меня с любопытством. — Трехглазый ворон — символ рода Ле Блан.

Отставив пустую чашку в сторону, я зеваю и присоединяюсь к Лу, поглаживая клюв птицы.

— Приятно познакомиться, Тэлон. И спасибо вам. — Подняв голову, я встречаюсь взглядом с глазами Лу и Коко. — Всем вам.

Птица клюет мои пальцы, а затем взлетает и садится на люстру.

— Тебе нужно отдохнуть. — Коко тоже поднимается, собирает наши чашки и ставит их на камин, подавляя зевок. — Если сегодня ночью Некромант покажет свое лицо, я лично разрежу его на ленточки.

Лу взмахивает рукой, и окно снова закрывается, а ставни задвигаются на место. Они закрываются с успокаивающим щелчком. Затем она вскакивает, достает из-под кресла ковровую сумку и извлекает из нее эластичный кусок кожи. Подмигнув, она протягивает его мне.

— На всякий случай.

— Что… это?

— Это ножны на бедро, Селия. Они должны быть у каждого.

Коко хихикает.

— Ну вот.

— Я отказываюсь извиняться. Покажите мне человека, который выглядит менее привлекательно в набедренной повязке, и мы поговорим. — Усевшись обратно в кресло, она махнула рукой в сторону кровати. — Вы двое идите. Мы с Тэлоном будем дежурить первыми.

Натянув одеяла на голову, Коко почти сразу же засыпает, но, несмотря на усталость, я еще долго лежу без сна. Достаточно долго, чтобы видеть, как в конце концов поникла голова Лу, как книга в ее руках соскользнула на ковер. Я долго смотрел, как огонь в очаге догорает до угольков. Однако глаза Тэлона остаются яркими и острыми в свете камина.

Они бы убили тебя, Селия.

Я переворачиваюсь на бок, беспокойный и дрожащий. Каждый раз, когда я закрываю глаза, в моем подсознании вспыхивает образ лица Присциллы и раздаются ее крики, когда вампиры отрывают от нее конечности.

Медальон Филиппы давит мне на горло, когда я снова поворачиваюсь и зарываюсь поглубже под одеяла. Пытаюсь забыться. Часть меня задается вопросом, где сейчас Некромант, а другая боится покидать эту комнату.

Ужас.

Вот что это такое.

Повернувшись к камину, я на чистом инстинкте проскальзываю сквозь вуаль, и — как я и надеялась — Мила садится в кресло напротив Лу. Хотя я ничего не говорю, она, кажется, чувствует мое присутствие; глаза необычно напряженные, серьезные, она смотрит на меня и говорит:

— Твои друзья правы, ты знаешь. Вампиры не остановились бы, пока не убили бы тебя.

Не желая будить Лу и Коко, я киваю.

— Спи, Селия. — Мила со скорбной улыбкой переходит к Тэлону, сидящему у чайного сервиза. — Ты похожа на смерть.

Словно все это время ожидая разрешения, я погружаюсь в тяжелый сон.

Этой ночью мне снятся розы — десятки роз, покрытых инеем, каждый лепесток которых медленно синеет. Мое дыхание тоже сгущается в маленькие облачка снега, когда я, покачивая на локте корзинку для пикника, спускаюсь по каменным ступеням в спальню Михаля. Внутри чудесной плетеной корзины по стеклу двух бутылок ползет лед. Он окрашивает их лица в белый цвет и кристаллизует алую жидкость внутри. Вырвав розу из корзины, я заправляю увядший цветок в волосы.

Я должна выглядеть лучше всех для вечеринки в саду.

С островка в центре грота льется необычный белый свет, сверкающий на темной воде, на вкраплениях слюды в стенах пещеры. При виде его я чувствую легкое потягивание за пупок и не могу удержаться, чтобы не подойти поближе, с каждым шагом оставляя на земле осколки льда. Михаль никогда не упоминал в сказке о колдовском свете.

Возможно, он уже поджидает меня там.

Когда позади меня что-то сдвигается с места, я бросаю взгляд на кровать в центре комнаты. На ней ворочается бледная фигура, дыхание короткое и судорожное, изумрудное одеяло спутывается вокруг бедер. Я наклоняю голову, испытывая любопытство. Потому что я никогда раньше не видела Михаля спящим. Я никогда не думала, что вампиры могут спать, но, конечно, если они могут дышать, если они могут есть, то вполне логично, что они могут и видеть сны. Не обращая внимания на настойчивое тянущее чувство в животе, я прижимаю корзину к груди и подползаю ближе — но корзина исчезла, и розы, и кровь, оставив меня хвататься за воздух. Я в замешательстве смотрю на свои ладони. Странно.

Однако вскоре Михаль сжимает в кулаке простыню и катится ко мне с бормочущим

— Селия.

Я вздрагиваю от этого звука, отрывая взгляд от своих рук, и вижу, что он закрывает глаза, словно от боли. Хотя следы укусов на его горле уже зажили, превратившись в идеальный алебастр, его дыхание остается поверхностным. Его тело напряжено. Как и раньше, на нем нет рубашки, обнажая всю грудь, плечи, спину.

И он прекрасен.

Не знаю, сколько я простояла так, глядя на него, страстно желая его, но здесь, в этой странной стране грез, я могу наконец признать, что никогда не буду выглядеть достаточно. Я никогда не налюбуюсь этим человеком, и часть меня всегда будет удивляться. Часть меня всегда будет скорбеть.

Часть меня всегда будет скучать по