Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

(в Европе считают около тысячи дам, на руках которых он испустил дух)». Ср. также пример с автоматом в ЗТ 14//23.

Приложение

Отпускная страда

Юмореска Исидора Гуревича (в сокращении)

Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад, — знайте, что это отпускник.

Бросьте беседу с ним и, отойдя в сторону, поглядите на него. На его столе лежит протокол. Он опускает глаза вправо, в «постановили», читает; «…оборудовать новейшей и самой усовершенствованной аппаратурой для исследования дна и для биологических и химических изысканий»… и ничего не понимает. Он далек от этих изысканий, он уже видит себя на пляже, в трусиках, а рядом с собой не свою благоверную Варвару Петровну, а какую-то блондиночку «загсового» типа, молоденькую, хорошенькую, ужасно похожую на ту, что сегодня повстречалась в трамвае.

— Иван Иваныч, у вас отношение наркомата?

Иван Иванович с трудом отрывает глаза от протокола, а мысль — от блондиночки, морщит лоб и говорит:

— А я сегодня еду в отпуск, спросите Михаила Петровича!

— В Сочи?

— В Сочи.

— Счастливый, а я только в сентябре. Вы — в Сочи, а у меня мочи нет сидеть тут… Жарища!

Когда Иван Иванович возвращается домой, в коммунальную квартиру, он сразу попадает в атмосферу, раскаленную отпускным вопросом добела. Ядро атмосферы — в кухне.

Товарищ Чугунов сидит на корточках подле опрокинутой набок корзины и заменяет порванные «природные» плетеные ушки самодельными проволочными.

— Инвалидную корзину в чувство приводите, товарищ? — спрашивает Иван Иванович.

— Именно, ее здесь, а себя — там, на курорте. Как начну в себя солнце вбирать, — кожа даже треснет на мне и сползать начнет…

В кухню вбегает еще одна обитательница квартиры, Ларионова, нагруженная пакетами. Она швыряет их на холодную плиту и говорит:

— Измучилась! Муж в Кисловодск, я — в дом отдыха под Москвой. Володя — в Ялту, Женя — в Гагры, Петя — на кумыс… Мужу — трусы, мне — сандалии, Володе — трусы и сандалии, Жене — туфли, Пете— купальный костюм… Ах, заболталась я с вами, товарищи, а мне опять бежать: мужу — зубную пасту, Володе — порошку для бритья, Жене — пудры, Пете — камень для белых ботинок, и всем — мыла!

— Хлопочешь, хлопочешь перед отпуском, — заметил Иван Иванович, — а только во вкус войдешь — поезжай обратно!..

…Если вы в учреждении разговариваете с человеком, который глядит куда-то мимо вас и отвечает невпопад — знайте, что это отпускник, только что вернувшийся из отпуска и еще находящийся во власти отпускных впечатлений и переживаний… [Or 11.08.29].

37. Зеленый Мыс

37//1

Инженер Брунс. — В. Катаев утверждает, что какие-то черты этого инженера списаны с него [Алмазный мой венец, 166]. Можно поверить, что буржуазный комфорт, бытовая благоустроенность их маститого собрата могли быть мишенью дружеского шаржа соавторов. Фамилия «Брунс» восходит к годам одесской юности писателей: до революции в Одессе была пивная Брунса, «считавшаяся первой на земном шаре: подавали там единственные в мире сосиски и настоящее мюнхенское пиво» [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути]. Об «амброзии в виде сосисок с картофельным салатом» в таверне Брунса вспоминает также В. Жаботинский [Пятеро, 96]. Заведение Брунса было одним из мест, где собиралась одесская литературная молодежь в предвоенные годы [Скорино, Писатель и его время, 38; со слов И. Бобовича].

37//2

— Мусик!!! Готов гусик?!.. Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика [с ударением на у]. — Ср. «Котик! Ну, поцелуй меня в носик!» [В. Катаев, Квадратура круга (1927–1928), д. 1, явл. 2]. Видимо, идет от Гоголя: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек» [Мертвые души]; «Вставай, пульпультик! слышишь ли? гости!.. Протяни, моньмуня, свою шейку! я тебя поцелую» [Коляска].

Встречаются подобные диалоги и в сатириконовской литературе: «Здравствуй, котеночек, — поцеловал Иван Иванович Иванов мадам Иванову в щеку и потрепал по плечу. — Здравствуй, цыпленочек, — отвечает она… — Готов обед у котеночка? — Готов, цыпочка» [Б. Гейер, Иван Иванович дома, Ст 34.1913 — из тематической подборки, посвященной обывателю «Ивану Ивановичу Иванову»]; о других возможных реминисценциях из этого номера «Сатирикона» см. ДС 16//12.

37//3

Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор. — Отец Федор, на коленях умоляющий Брунса продать ему стулья ради больной жены, напоминает рассказ Тоцкого в «Идиоте» Достоевского: там речь идет о редких красных камелиях, которые Тоцкий достает у цветовода-купца, чтобы угодить даме. Он также валяется в ногах у владельца камелий: «Я бух ему в ноги! Так-таки и растянулся! «Что вы, батюшка, что вы, отец?» — испугался даже. «Да ведь тут жизнь человеческая!» — кричу ему» [1.14].

37//4

— На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю. — Формула молитв и псалмов, например: «Бог мой, на которого я уповаю», «Господь — упование мое» [псалом 90]; «Все упование мое на Тя возлагаю» [Кондак Богородице, Молитвослов, 53]; «Уповахом на Тя» [Славословие великое, Молитвослов, 74].

37//5

…Не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопоставленных особ. — Ср.: «Городничий: Чин такой, что еще можно и постоять» [Гоголь, Ревизор].

37//6

Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То выбегала она из тени криптомерии, то возникала она в мандариновой роще, то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому саду… В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора. — Сто тридцать восемь! — кричал он откуда-то с неба. — Один из прецедентов этого густо литературного пассажа находим в комедии Козьмы Пруткова «Любовь и Силин», где действие развертывается в усадьбе помещика Силина, а на дальнем фоне все время мелькает фигура «немой, но сладострастной» вдовы-генеральши Кислозвездовой. Делая персонажам на сцене различные знаки («Она мне сейчас показала [избирательный] шар…») и явно чего-то добиваясь, она в конце концов похищает желаемое — дона Алонзо-Мерзавеца («Кислозвездова показывается с ношею в горах» — гласит одна из последних ремарок). Другая, более отдаленная ассоциация тянется от о. Федора к пушкинскому утопленнику: И до утра все стучались / Под окном и у ворот...

37//7

Послышались шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и удаляющиеся шаги. Потом все смолкло. — Мотивы из описаний природы в русской литературе. Ср., например: «Часа через два, когда все на пристани умолкло…» [Лермонтов, Тамань]; «…Прибрежный тростник слабо зашуршит, поколебленный набежавшей волной» и далее: «…все совершенно затихло кругом…» [Тургенев, Бежин луг]; «.. все весело зашумит… но вот уж он [ветерок] опять замер, и все опять стихло» [Касьян с Красивой Мечи]; «Все замолкло кругом» [Затишье, гл. 2]; «Потом затихло…» [Чехов, Случай из практики].

37//8

— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги! — Перифразы из Нового Завета. Ср.: «Пасите Божие стадо… не для гнусной корысти, но из усердия» [I Петр. 5.2]; «Мы… ни от