Слово о полку Игореве - Александр Зимин

Итак, на второй из поставленных вопросов можно дать более или менее определенный ответ: хронограф 1617 г. был приобретен графом от Иоиля.

У нас нет также никаких оснований отвергать сообщение Мусина-Пушкина о том, что и Слово он получил от архимандрита Спасо-Ярославского монастыря.

Отстаивая достоверность сведений Мусина-Пушкина о первом владельце Слова, Ф. Я. Прийма приводит еще следующие доводы. Сообщение Мусина-Пушкина носило частный характер и не рассчитано было на публикацию: Калайдович издал его только через 7 лет после смерти графа. К тому же Калайдович ни разу не подвергал его сомнению.[Прийма. К истории открытия. С. 52–58.] Зная Калайдовича как дотошного исследователя, граф вряд ли решился бы на заведомый обман, а видимость благожелательного отношения Калайдовича к Мусину-Пушкину и к Слову давала последнему надежду, что тот не злоупотребит его доверием. Признает достоверным сведение о приобретении Слова у Иоиля и Д. С. Лихачев.[Лихачев. Слово-1955. С. 3; Слово. Сб.-1950. С. 353.] Отвергая предположение Л. А. Дмитриева, сделанное им в 1962 г., следует признать более убедительной его гипотезу 1960 г.: «Весьма вероятно, — писал он, — что хронографы в августе 1792 г. были посланы Мусину-Пушкину в то время, когда у него на руках уже был хронограф со „Словом о полку Игореве“».[Дмитриев. История первого издания. С. 309.] Дмитриев позднее писал, что «если Иоилю было известно „Слово о полку Игореве“, то он или сам бы предпринял издание этого памятника, или сообщил бы о своей находке в печати».[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 411.] Довод серьезный, при одном условии: Слово о полку Игореве — памятник XII в. Но если Слово находилось у Иоиля и он все-таки его не издавал, то остается предположение: Иоиль знал, что это произведение не было древним памятником. Если же считать Ивана (Иоиля) Быковского автором Слова, то невозможность для ярославского архимандрита издать это произведение, проникнутое передовыми рационалистическими идеями, наполненное «Даждьбожьими внуками», станет самоочевидной.[Прийма даже считает возможным допустить «на минуту, что он (Иоиль. —А. 5.) мог, скажем, считать „Слово“ любопытным чтением лишь для немногих и небезопасным и даже совратительным для широких читательских кругов» (Прийма Ф. Я. К спорам об открытии… С. 255).] Ведь «писатели XVIII века, — пишет П. Н. Берков, — очень строго отбирали материал и сознательно оставляли за пределами издания произведения, которые считали по разным причинам неудобным выпускать в свет под своим именем».[Берков П. Об установлении авторства анонимных и псевдонимных произведений XVIII в. // РЛ. 1958. № 2. С. 181.]

Итак, ответ на третий вопрос также однозначен: Слово попало к Мусину-Пушкину от Иоиля Быковского.

О времени знакомства Мусина-Пушкина с Иоилем можно только догадываться. Скорее всего, это произошло в Ярославле (в Ярославском уезде находилась основная вотчина Мусиных-Пушкиных). Здесь екатерининский вельможа бывал не раз. Архиепископ Арсений Верещагин, например, писал о своих встречах с Мусиным-Пушкиным в Ярославле в 1786 и 1797 гг.[Прийма. К истории открытия. С. 48, 49.] Между этими деятелями существовали прочные дружеские отношения.[Филипповский Г. Ю. Дневник Арсения Верещагина. С. 61–71.]

Текст Слова о полку Игореве Мусин-Пушкин получил от Быковского, очевидно, не ранее 1788 г. (когда Иоиль ушел «на покой») и не позднее как около 1791 г. Это видно из анализа работы Мусина-Пушкина над текстом памятника и первого сведения о нем в печати, появившегося в начале 1792 г.

Камнем преткновения для тех исследователей, которые относили составление Слова о полку Игореве к позднему времени, являлась перекличка его с припиской к псковскому Апостолу 1307 г. На последнем листе Апостола (ГИМ, Синод, собр., № 722), писанного полууставом начала XIV в. на пергамене, находились краткие заметки писца Домида, помеченные 1307 г.[Напр.: «В лѣто 6815 а индик лѣт 5». Полностью текст см.: Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской Синодальной библиотеки. М., 1855. Отд. 1. С. 292–293.] Подлинность этих приписок не вызывает никаких сомнений. А на факт наличия разнообразных записей в культовых книгах XIII–XV вв. недавно обратила внимание В. П. Адрианова-Перетц.[Адрианова-Перетц В. П. Было ли известно «Слово о полку Игореве» в начале XIV века // РЛ. 1965. № 2. С. 151.] В их числе в Апостоле помещен и текст, близкий к Слову о полку Игореве.

Слово: Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась.

Приписка к псковскому Апостолу 1307 г.: Сего же лѣта быс(ть) бой на Русьской земли, Михаиль съ Юрьемь о княженье Новгородское! При сихъ князѣхъ сѣяшется и ростяще усобицами, гыняше жизнь наша въ князѣхъ которы, и вѣцы скоротишася человѣкомъ.

В отличие от приписки, в Слове говорится, что усобицы происходили не при «сихъ князѣхъ», а при «Олзѣ Гориславличи». «Жизнь наша» приписки соответствует выражение «жизнь Даждьбожа внука».[Ниже в Слове находим выражение «въ силахъ Даждьбожа внука». Форма («Дажьбожа») здесь сходна с летописной (ср. Ипатьевская летопись под 980, 1114 гг.), но отличная от вставки, где добавлено «д».] Д. С. Лихачев полагал, что слово «Гориславич» встречается еще только в одном из сохранившихся памятников — в Академическом списке Новгородской I летописи, где под 1285 г. упоминается псковский наместник Вячислав Гориславич.[НПЛ. С. 71, 72, 280, 281.] А так как в соответствующем тексте Синодального списка этого отчества нет, то Д. С. Лихачев предположил, что «вставка в начале XV в. (время составления протографа младшего извода Новгородской первой летописи) иронического отчества „Гориславичь“ могла быть вызвана литературными реминисценциями летописца, сравнившего Вячеслава с Олегом Святославичем Слова о полку Игореве: и тут и там оба героя, несчастные лично, были вместе с тем причиной междоусобиц».[Лихачев Д. С. О русской летописи, находившейся в одном сборнике со «Словом о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1947. Т. 5. С. 441.]

Однако это стройное на первый взгляд построение уже вскоре оказалось просто ошибкой. Дело в том, что в Новгородской 1 летописи упоминаются не один, а три «Гориславича». Кроме Вячеслава под 1240 г. — пскович Гаврила Гориславич[НПЛ. С. 77, 294, 449.] и под 1229 г. новгородец Богу слов Гориславич.[НПЛ. С. 68, 275.] Так как Богуслов был братом «тысяцкого Вячеслава»,[НПЛ. С. 68, 275.] то можно полагать, что трое Гориславичей были братьями.[Творогов Л. А. Новое доказательство псковского происхождения непосредственного оригинала Мусин-Пушкинского списка текста «Слова о полку Игореве». Псков, 1949. С. 17–18.] Но поскольку и Богуслав и Гаврила именуются «Гориславичами» как в Академическом, так и в Синодальном списке, то это слово появилось раньше составления протографа Новгородской I летописи младшего извода, т. е. начала XV в. А раз трое братьев назывались Гориславичами, то перед нами не личное прозвище, не «реминисценция», а самое обыкновенное отчество. Если же так, то у нас есть основание реминисценцией считать «Гориславича» не в Новгородской I летописи, а в Слове о полку Игореве. За севернорусское происхождение отчества «Гориславич» говорит и то, что оно недавно было обнаружено в новгородской берестяной грамоте второй половины XIV в. («от Горислалица»[Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1956–1957 гг.). М., 1963. С. 89. Игру на слове «Гореславль» находим и в Молении Даниила Заточника: «Кому Переславль, а мне Гореславль» (Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам / Приготовил к печати H. Н. Зарубин. Л., 1932. С. 61). Ф. Я. Прийма пишет, что «имя „Гориславлич“ в качестве эпитета могло получить самое широкое и выходящее далеко за пределы Новгородского княжества значение» (Прийма Ф Я. О гипотезе А. А. Зимина //РЛ. 1966. № 2. С. 77). Ни одного факта, подтверждающего бытование отчества «Гориславич» где-либо вне Северной Руси, Ф. Я. Прийма не привел.]).

Непосредственно перед упоминанием Олега Гориславича в Слове рассказывается о том, как князь Святополк, «съ тоя же Каялы… полелѣя (в изд.: повелѣя) отца своего къ святѣй Софии къ Киеву». Обычно выражение «съ тоя же Каялы» (не соответствующее дальнейшему тексту памятника) считают иносказанием и переводят «с такой же Каялы», т. е. с места поражения русских войск.[Слово о полку Игореве. Л., 1967. С. 59 (Б-ка поэта. Большая серия).] В последнее время А. И. Попов, а вслед за ним и В. П. Адрианова-Перетц пытаются воскресить конъектуру М. А. Максимовича: «с тое же Канины», считая «Каялы» опиской.[Попов А. И. «Каяла» и «Канина» в «Слове о полку Игореве»//РЛ. 1967. № 4. С. 217–218; Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 103–104.]

Ив. М. Кудрявцев убедительно доказал, что сообщение о похоронах князя Изяслава в Святой Софии в 1078 г. встречается только в Софийской 1 и Новгородской 4 летописях.[ПСРЛ. Л., 1925. Т. 5, вып. 1. С. 147; ПСРЛ. Пг., 1915. Т. 4, вып. 1. С. 134; Кудрявцев Ив. М. Заметка к тексту «С тоя же Каялы Святоплък…» в «Слове о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 407–409.] Судя по киевской традиции, выдающей показания очевидца похорон, князь Изяслав был похоронен в каменной раке в Десятинной церкви, а не в Святой Софии.[ПСРЛ. Л., 1926. Т. 1. Стб. 202; ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 2. Стб. 193. Никаких данных для утверждения о том, что место похорон Изяслава названо Повестью временных лет «ошибочно» (Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 36; Рыбаков. Русские летописцы. С. 465), у нас нет. Ошибкой является сведение Слова о полку Игореве, как то считали М. Д. Приселков (Приселков М. Д. История русского летописания, XI–XV вв. Л., 1940. С. 52) и Ив. М. Кудрявцев. Пытаясь примирить две версии, С. Н. Плаутин пишет: «Отпевание Изяслава, по-видимому, состоялось в кафедральном соборе Святой Софии, а погребение в княжеской усыпальнице в Десятинной церкви» (Плаутин. Слово. С. 41). Ср.: Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. С. 79. Построение очень искусственно. {См. суждения В. А. Кучкина, изложенные в статье: Изяслав Ярославич//Энциклопедия. Т. 2. С. 278–280.}] К тому же Святополк, находившийся в описываемое время в Новгороде, на похоронах своего отца не присутствовал.[Некоторые исследователи (В. Миллер, С. Шамбинаго и др.) предлагают другую конъектуру: вместо «повелся» — «повеле яти». Тогда оказывается, что Святополк просто приказал доставить тело своего отца в Киев. Эта конъектура неудачна. Во-первых, глагол «яти» не согласуется с контекстом фразы («яти отца своего междю угорьскими иноходьцы»). Однако именно «лелеять» в Слове употребляется в сходных контекстах («лелѣючи корабли на синѣ море… взлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ… лелѣяль еси на себѣ Святославли носады…»).] А. А. Шахматов этот текст возводит к Начальному своду.[Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916. Т. 1. С. 256.] Как можно было бы судить по хроникальной заметке, «В. А. Кучкин показал, что в Десятинной церкви киевских князей и княгинь хоронили лишь в начале XI в., а потом использовали эту церковь как место захоронения только с 1097 г. После постройки в Киеве в 1037 г. Софийского собора и основания митрополии там стали хоронить представителей княжеской фамилии».[Обсуждение одной концепции. С. 128.] Но в Десятинной церкви похоронен Ростислав Мстиславич в 1093 г.[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 216.] В том же году в Софии погребли Всеволода Ярославича и его сына Ростислава.[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 207, 212.] Умерший в 1076 г. Святослав Ярославич «положен бысть у Спаса».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 190.] В 1063 г. его брата Судислава «погребоша… во церкви святого Георгия».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 152.] Как мы видим, в 60-х — начале 90-х гг. местом захоронения киевских князей была не только София, но и другие храмы Киева, в том числе Десятинная церковь. Поэтому вывод В. А. Кучкина о том, что князь Изяслав не мог быть в 1078 г. захоронен в Десятинной церкви, ибо в это время усыпальницей киевских князей была София, — не подкреплен фактическим материалом: данных о том, где погребали князей (кроме Изяслава) в Киеве в 70-х гг. — 1092 г., у нас вовсе нет, а с 1093 г. захоронения в Десятинной церкви прямо известны летописи. Как показал А. Поппэ, Десятинная церковь в XI в. была княжеским собором.[Рорре A. Uwagi о najstarszych dziejach kościoła na Rusi // Przegląd Historyczny. 1964. T. 55. Sesz. 3 S. 390.] Так что захоронение там князя Изяслава более чем правдоподобно. Рассказ Начального свода 90-х гг. XI в. о гибели Изяслава и о похоронах его в Десятинной церкви принадлежит современнику событий, запись же 6586 и 6587 (1078/79) гг Софийской 1 и Новгородской 4 летописей не имеет никакого древнего летописного источника. Но именно она и совпадает со Словом. И для нас важно не столько то, что в данном случае в Слове погрешность «против исторической действительности»,[Прийма Ф. Я О гипотезе А. А. Зимина. C. 78.] а то, что эта «погрешность» совпадает с поздней летописной традицией.