Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

Его волосы были недавно вымыты, и чистый запах опьянял меня. Теплота его тела согревала меня. Чем ближе я придвигался, тем становился смелее. Иногда, когда я оглядываюсь назад и думаю об этой ночи, я вижу, как она формировала мои сексуальные вкусы и фантазии на всю оставшуюся жизнь. С тех пор молодые блондины с кудрявыми свежевымытыми волосами и крепкими телами сводят меня с ума. Для меня всё еще эротичен секс в дождливую ночь. Говорят, что наши первые опыты наслаждения пролагают направления нашей сексуальной жизни на всю оставшуюся жизнь, и я этому верю.

Медленно я продвигал свою руку к намеченной цели. Я задержал дыхание, как бы обманывая себя. Когда я дотронулся до этой мягкой хлопчатобумажной ткани, что-то во мне изменилось, что-то глубокое. Я сделал жизненный выбор. Возможно, я не сознавал этого в то время, но моя жизнь должна была навсегда измениться с этого момента. Это было то, о чем я всегда мечтал, что оно должно произойти. Это было возбуждающим и желанным, и ощущение этой промежности привело меня в полное смятение.

Он со вздохом пошевелился, и я с чувством вины отдернул свою руку. Я лежал, боясь, что он проснется и рассердится на меня. Я ждал, потом набрался храбрости на еще одно мгновенное ощущение. В эту ночь я жил опасностью. Когда моя рука вернулась на то самое место, я наткнулся не на ту же самую ткань, а на пульсирующую юную плоть. Я держал в своей руке очень большой, очень возбужденный член. Я хотел убрать свою руку, но Д положил свою руку на мою и хмыкнул: «Что же ты так долго не решался?»

Он начал дрочиться моей рукой. Потом он убрал свою руку и я продолжил это сам. Он потянулся вниз и снял теперь уже до конца свои плавки, потом мои. Его пальцы нашли мой уже выпрямленный член и стали манипулировать им тем же манером. Он убрал свою руку и взял меня в объятья, глубоко целуя, сперва несколько неуклюже (мы быстро научились). Мы провели остаток ночи в объятиях друг друга. Оба мы находили естественным быть как активными, так и пассивными во всех формах секса. Не было исполнения ролей, игр, просто хорошая взаимная склонность. Это практика продолжалась несколько месяцев» (Grubbs 1995).

Рассказывает Мэтью, не указавший своей фамилии, американец.

В 1969 г., когда он был в восьмом классе, он влюбился в красивого одноклассника Джона, с которым они стали приятелями. «У него было особенно привлекательное тело». Поскольку он любил долго мыться в душе после тренировок в гимнастическом зале, он оставался последним в душе. «Я замедлял свои дела так, чтобы под конец подсматривать за ним в душевой, когда он одевался. Его шкафчик был в пятнадцати футах от моего, и я старался стать так, чтобы незаметно наблюдать, как он натягивает на себя свои одежки.

Однажды, когда все ушли, его член попал под эластичную резинку его спортивных трусов, когда он натягивал их. Джон оставил его как есть, так что он торчал сверху трусов, когда Джон прилаживал тугой пояс трусов, охватывающий талию. Он поймал меня за тем, как я подсматривал за ним, бросил на меня загадочный взгляд и только после этого подсунул член на место.

Мои глаза, вероятно, выскочили из орбит. Я в сущности ничего не знал о сексе. Я еще не выучился мастурбировать. У меня было какое-то слабое представление, что я хочу этого мальчика, но я не имел ни малейшего понятия, что я буду с ним делать, если заполучу его. Всё же образ его, стоящего там с этим членом, торчащим из его трусов сверху, воспроизводился после этого в моей голове десяток раз в день в течение ряда недель».

Однажды, когда Мэтью был дома у Джона, тот предложил сыграть в стрип-покер (игра в карты на раздевание. — Л. К.). Хоть комната родителей находилась на другом конце дома, Джон предусмотрительно запер дверь спальни. Он достал колоду карт, и каждый стал набирать несколько карт. У кого окажется больше очков, тот выигрывал. Побежденный снимал какую-то деталь одежды.

«Я скоро заметил, что Джон удовлетворялся одной-двумя картами и объявлял, что ему хватит. Он явно хотел проигрывать. Каждый из нас начинал, конечно, со снятия ботинок, пояса, потом футболки. Скоро Джон был раздет до белых плавок и носков, тогда как я еще оставался в джинсах и обоих носках. У меня уже стоял во всю, так что я сидел поджав ноги коленями кверху. Джон проиграл следующий ход. Я полагал, что он снимет носок, но он без колебания вылез из своих трусов — со своим юным членом, стоящим навесу. Мой собственный стоял так, что было больно. Еще через несколько ходов я тоже был полностью обнажен.

«Ой, я ужасно хочу, — сказал он. — Как насчет такой идеи: кто проиграет следующий ход, тот отсосет другому». Он сделал паузу. «А потом мы поменяемся».

У меня было только слабое представление, что значит отсосать, но я хотел узнать больше».

Тут в комнату ворвался младший братец Джона, Скотт, который подсматривал сквозь какую-то щель. Пришлось включить его в игру. Вскоре все трое сидели голые в кружок, оба брата со стоячими, у Мэтью от неожиданного вмешательства упал. Игра определила, что Джон должен отсасывать у своего брата Скотта, а Мэтью только наблюдал, чему он был очень рад: не хотел показать свое незнание. Оказалось, что отсасывание Джон понимал своеобразно: лизнуть несколько раз языком для увлажнения, а потом дрочить. «Это было то, что он делал своему брату, а я наблюдал, и мой собственный член аж болел от нетерпения. Потом Джон обратился ко мне. Я лег на кровать, как Скотт передо тем. Джон взял мой член в рот, гораздо полнее, чем он это делал у своего братца, и коротко пососал, потом стал скользить рукой вверх и вниз по моему стволу. Какое-либо неудобство, если я его и чувствовал перед тем, давно прошло, когда я сосредоточился исключительно на прикосновении его руки. Вскоре я почувствовал надвигающееся освобождение, которое я заранее распознал по опыту моих мокрых снов, и тут я излился на свой живот.

Я хотел отплатить Джону тем же, но вместо того получил удовольствие наблюдать, как он бешено мастурбирует, и его член вскоре стал выбрасывать сперму струю за струёй». С тех пор они неоднократно повторяли вдвоем этот вид секса года два (Matthew 1995).

Так любопытство к скрытым, запретным частям тела, к гениталиям особей своего пола незаметно и естественно перерастает в сексуальное возбуждение от этих особей и их гениталий, создавая вклад в формирование гомосексуальной ориентации. Вполне возможно, что как раз пуританство, как раз запреты на обнажение гениталий, на прикосновение к ним, распространенные на взаимоотношения особей одного пола, только повышают половое любопытство и направляют его на особей своего пола.

Эту неясную жажду знать хорошо передает еще один эпизод из романа Геннадия Трифонова «Два балета Джорджа Баланчина». Тот самый Илья, которого не впечатлило близкое знакомство с девочкой на чердаке, подружился с соседом по даче, шестнадцатилетним атлетом Юрой.

«Начавшаяся между мальчиками дружба… с самой первой минуты была окрашена для Ильи рано проснувшейся в нем чувственностью. Любое слово рослого и спортивного друга, любое его движение, каждый поступок, мимолетная улыбка, складки его рубашек и брюк, даже запах мыла — обыкновенного туалетного мыла, исходящий от рук и лица Ирсанова — всё это неизъяснимо тревожило и волновало Илью, а в каждом рукопожатии он читал для себя нечто очень важное, тайное для Ирсанова и очевидное для самого Ильи. Что это? Что это такое? Любовь? Очевидно да, потому что даже случайно встречаясь с Ирсановым там, в Озерках, в булочной или в молочной лавке, Илья, провожая Ирсанова глазами, засматриваясь на его фигуру, выхватывал зрением нечто для себя в ней наиболее значительное и притягательное (обычно это были ноги Ирсанова, его узкие бедра и сильная спина пловца)… А по утрам Илья специально убегал на озера, чтобы там, ища глазами Юру, сесть возле печальной ивы и беспрестанно наблюдать за тем, как Юра входит в воду и выходит из нее, как лежит под солнцем на своем полосатом махровом полотенце, в своих красных плавках и как эти блестящие нейлоновые плавки точно и жадно обнимают это уже почти мужское, но всё еще юношеское тело…

В один из таких дней в Озерках, еще в самом начале их знакомства, Илья случайно увидел, как, выйдя из воды, Ирсанов в кустах переодевался. Он был совсем рядом. Илья всё-всё видел в приятеле, всё-всё в нем рассмотрел и с тех пор каждую ночь засыпал «с разными мыслями» о приятеле. И тогда всё происходящее с его собственным телом в такие мгновения он, силой своего воображения, переносил на наготу Ирсанова, вполне догадываясь о том, как мог бы сейчас выглядеть Юра. Эти догадки кружили ему голову, вызывали во всем теле сладкую боль, длительное томление и желание прикоснуться к Юре ладонями и губами, тесно прижаться к нему всем своим существом…

И эти мысли о Юре, оставаясь фантастическими, требовали незамедлительной реализации. Но какой? Какой именно? Илья этого еще не знал… Но вот стоя однажды под душем и намыливая себя кусочком душистого мыла, он сделал вдруг открытие: он вообразил, что это не он сам, а Юра водит вдоль его тела своей рукой… И когда обмылок вдруг выскочил из пальцев Ильи и они, его собственные пальцы, все в мыле, неожиданно задержались на его собственных ягодицах, Илья догадался, что было бы ему приятно с Юрой совершить под этим теплым душем в этом их яблоневом саду» (Трифонов 1994: 105–106).