Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

поскачут целые эскадроны, их шум уже не потревожит меня. Я готовился жизнью уплатить долг королю и своей жене. Но пока она была ещё в Гертруденберге, я не мог сдержать этого последнего обещания. Я должен жить — если смерть не решит иначе.

Итак, мы сидели на конях и ждали. На наших шлемах от снега образовались маленькие белые горки. Перед нами стлалась белая пустынная дорога.

Вдруг на том месте, откуда дорога начинает спускаться, появился тёмным пятном авангард неприятеля. Увидев нас, они приостановили лошадей; потом, не дав им передохнуть и не дожидаясь, пока все выстроятся в боевой порядок, они разом ринулись вниз по дороге. Дон Альвар был молод и нетерпелив, но, когда преследуешь тигра, эти качества не приводят к добру.

Мы ждали, пока они полным карьером проскакали половину дороги от начала склона до нас. Затем, вдруг разделившись на правый и левый фланг, бросились на них с возвышенности, поднимавшейся по обеим сторонам дороги. Столкновение было ужасно, но длилось недолго: они попали как бы в железные тиски, из которых нельзя было вырваться.

Лишь немногим удалось последовать за доном Альваром, который едва спас свою жизнь и пытался соединиться с остальными войсками, показавшимися на гребне дороги. Длинные сабли немцев сделали своё ужасное дело. В этой схватке было проявлено немало храбрости, много старых счетов было сведено в этот день!

Но уже неслись свежие войска, встречая на полдороге остатки своего разбитого авангарда. У нас едва хватило времени передохнуть и вытереть кровь.

Мы бросились на них вторично. На этот раз они встретили нас на ровном месте: дорога была завалена трупами.

Мы ещё раз выдержали бурю, но это стоило нам дорого. Ветер дул нам в лицо, снег бил прямо в глаза, и я сам принуждён был вести в бой своих людей. Дважды я становился во главе моего отряда, и мы врезались в ряды врагов, как железный клин, и дважды мы были отброшены. Только на третий раз удалось нам сломить их, но это обошлось нам дорого. Я не обращал внимания на число убитых — их было много.

На дороге показались новые силы, и сквозь падающий снег мы видели, как вдали они выстраивали свои ряды в боевой порядок.

— Чёрт побери! Они, кажется, выслали сюда весь гарнизон Гертруденберга! — пробурчал себе в бороду фон Шварцау, подъехавший ко мне за приказаниями. — Кажется, они не оставили в городе ни одного человека, который может сидеть в седле. Это большая честь для нас, или, скорее, для вас, сеньор. Что касается меня, то я не желал бы таких отличий.

Ветер немного стих, пространство между нами было чисто, и я ясно различал каталонцев дона Альвара, которые скучились, готовясь к атаке. Это была лучшая часть моего войска, и я обыкновенно сам водил их в бой. Если бы они бросились на нас сейчас же, нам был бы конец. Лошади наши были утомлены, да и сами мы ослабли от напряжения и потери крови. Я стал махать рукой барону фон Виллингеру, командовавшему на левом фланге, и он ответил мне тем же: он понял значение моего жеста.

Сзади меня был старый Родриго, который вчера вечером выступил парламентёром от моей бывшей гвардии. О себе я не заботился, но их участь тревожила меня.

— Глупо ты сделал, Родриго, что пошёл со мной, — сказал я, повернувшись к нему.

— Ничего, сеньор. Для нас это лучше. Не правда ли, товарищи? Да здравствует дон Хаим де Хоркевера, или смерть!

Сабли поднялись вверх, и моё поредевшее войско энергично повторило этот возглас.

Я поклонился и поблагодарил их. Если б только не было с моей стороны измены, я и не желал бы для себя лучшего конца.

Так ждали мы последней атаки, а с нею смерти. Но смерть не явилась.

Я видел, как дон Альвар и его офицеры подняли шпаги и скомандовали атаку, но ряды сзади них остались неподвижны. Он ещё раз приказал двигаться вперёд, но и на этот раз солдаты не тронулись с места. Тут снег пошёл прямо нам в лицо, и я не мог видеть, что было дальше.

Мы продолжали ждать. Но всё было тихо. Только снег по-прежнему летел на нас густыми хлопьями да слышны были крики ворон, усевшихся на мёртвые тела.

— Вы одержали огромную победу, дон Хаим, — послышался около меня голос Шварцау. — Это больше, чем отразить атаку. Этим можно гордиться.

И я действительно гордился. Не знаю, имел ли я на это право. Ведь я был изменником, а мои бывшие войска возмутились против начальства из-за меня. А всё произошло из-за одной женщины, которая оскорбила меня, насмеялась надо мной и сторонилась меня при всякой попытке приближения.

Мы подняли раненых и медленно двинулись дальше к реке. Тут мы стали кричать отплывшим в лодках, чтобы они вернулись и захватили нас с собой.

На другом берегу беглецы сбились в жалкую продрогшую кучу. Но здесь они были в безопасности. Конечно, это чего-нибудь да стоило.

Тут действовал высший закон, и не простая присяга королю, который тысячами жёг своих подданных только за то, что они поклонялись Господу Богу не так, как это было установлено его духовенством.

Может быть, больше позора для меня было в том, что я так долго служил ему, чем в том, что я нарушил наконец свою присягу.

Чувство стыда перестало мучить меня, когда я увидел тех, кого спас. И в час битвы не проклятие, а благословение снизошло на меня.

Мы перевязали наши раны и остановились для отдыха. Печальная то была остановка среди крутившегося снега. Я подошёл к женщинам, чтобы взглянуть, что им нужно. Тут ко мне бросился старик ван дер Веерен.

— Дочери моей, вашей жены, дон Хаим, её нет здесь! — кричал он. — Никто ничего не может сообщить о ней!

Час объяснения настал.

— Я знаю это, дон Гендрик. Сначала позвольте мне осмотреть этих несчастных, а потом мы поговорим с вами.

Кое-как мы развели несколько костров и стали готовить пищу. Пока другие ели, я отвёл ван дер Веерена в сторону и открыл ему всю правду.

— О, бедное дитя моё! — закричал он, закрывая лицо руками.

— Я сделал всё, что было в моих силах. И сделал бы ещё больше, если бы она не покинула меня. Последуй она за мной, она теперь была бы свободна. Теперь же я должен жить.

— Я не обвиняю вас, дон Хаим.