Пятая труба; Тень власти - Поль Бертрам

же и времени в нашем распоряжении было очень мало. Никакого сообщения между домами и башней не было, иначе мы бы заметили его.

У некоторых из моих людей были аркебузы и пистолеты, и они старались попасть в защитников ворот сквозь бойницы. Но немцы никогда не были хорошими стрелками. Кроме того, было очень темно, люди нервничали, зная, что каждую минуту враг может нагрянуть сзади, и тогда мы окажемся в мышеловке.

Минута шла за минутой. В первый раз в моей жизни я почувствовал, что такое страх. Я боялся не за себя. Мне стало жутко из-за того, что я буду не в состоянии сдержать своё слово, что те, кого я обещал спасти, и люди, доверившиеся моей ловкости и моему счастью, будут перебиты v меня на глазах.

Второй залп с башни повалил ещё несколько человек. Я потерял своё обычное хладнокровие. Соскочив с коня, я выхватил топор у одного из солдат и подбежал к воротам. Я ударил им в ворота со всей силы, но ворота были дубовые, твёрдые, как железо. Каким-то чудом ни один выстрел не попал в меня. Может, стрелявшие из башни нарочно хотели оставить меня в живых. Не все, конечно, ибо вдруг я почувствовал страшный удар по голове, сопровождавшийся таким грохотом, как будто на меня обрушился целый город.

Я без чувств упал на землю.

Когда я пришёл в себя, то почувствовал, что по моему лицу течёт что-то тёплое, и услышал голос фон Виллингера, который говорил:

— Вы с ума сошли, дон Хаим? Если вы падёте в битве, то всё погибло. Мои люди пойдут за вами куда угодно, ибо они убеждены, что вы всё можете сделать и что вы заключили договор с дьяволом. Но если вас не будет перед ними, то нельзя будет их удержать, ибо наше положение не из приятных. Надеюсь, вы не пострадали? Сначала я думал, что они убили вас этим тяжёлым горшком.

— Кажется, нет, — отвечал я, всё ещё ошеломлённый. Через минуту я окончательно пришёл в себя. Мой шлем выручил меня. Небольшое кровотечение ничего не значит.

Барон фон Виллингер был прав. Я велел принести лестницы и связал их вместе, но, как я и предполагал, они оказались коротки.

— Разнесите вдребезги ворота ближайшего к нам дома, — приказал я, — и принесите сучьев для огня. Нам нужно их выкурить.

Моё распоряжение было исполнено немедленно. Жители дома, вероятно, умирали от ужаса. Но население Голландии должно было бы уже привыкнуть к таким происшествиям. Когда зажгли огонь и дым потянулся вверх, к бойницам, мы пододвинули лестницы ближе к башне. Теперь они оказались достаточно длинны.

Люди быстро полезли по ним. Но потому ли, что дым недостаточно затянул бойницы, или потому, что защищавшие башню стреляли наудачу, но первый же солдат, ступивший на башню, испустил крик и, поражённый, упал вниз, увлекая за собой других. Все боялись лезть вверх на башню, ибо это значило идти на верную смерть. Но кому-нибудь же нужно было подниматься. Забравшись наверх, он мог бы бросить вниз верёвку и поднять за собой следующего. Если б удалось подняться двоим, то один всегда мог рассчитывать уцелеть, особенно если дым будет густ и защитники башни не разглядят, что мы предпринимаем.

— Дайте мне верёвок, барон Виллингер, и прикажите поддерживать хорошенько огонь. Так. Хорошо. Теперь я попробую подняться.

— Дон Хаим, не забывайте, что если вы будете убиты…

— Знаю. Но ничего другого не остаётся. Нельзя медлить.

Я полез по лестнице, обвязав себя верёвкой вокруг туловища. Она также могла служить защитой от пуль. Подниматься было крайне неприятно: дым лез в глаза, и лестница шаталась у меня под ногами. Одну минуту я почувствовал, что падаю в обморок. Я, очевидно, ещё не оправился от удара. Тем не менее я продолжал подниматься, стараясь миновать опасные места в промежутках между двумя выстрелами.

Поднявшись наверх, я вздохнул свободнее. Но минуты, в течение которых я поднимался на башню, показались мне вечностью. Лестница достигала теперь даже второго окна, и я стал подниматься на второй этаж, расположенный над первым на высоте человеческого роста. Я сообразил, что главные силы врагов находятся именно на первом этаже.

Сделав над собой последнее усилие, я поднялся к окну. Ударом кулака в перчатке я вышиб его. Впрыгнув в башню, я бросился к двери и запер её. Тут только я мог вздохнуть свободно. Когда я подошёл к окну, в нём показалась чья-то голова, а через минуту в башню впрыгнул барон фон Виллингер.

— Там внизу нечего было делать, дон Хаим! — вскричал он со смехом. — Теперь мои люди лезут сюда целой толпой. Им это кажется просто потехой. Что касается их уверенности в том, о чём я вам говорил, то теперь они готовы поклясться в этом.

— Я рад, что дело нравится им. Сказать по правде, я не разделяю их радости.

— Я тоже, дон Хаим. Но я не люблю оставаться позади. Привязав верёвку, мы спустили её вниз как раз вовремя.

Едва Виллингер успел договорить, как на внутренней лестнице, ведущей на второй этаж башни, послышался шум шагов. Раздался страшный удар в дверь. К счастью, она была достаточно крепка, и задвижки были целы. Когда они были выломаны, нас в комнате было уже двенадцать человек, и нападавшие не могли одолеть нас; лестница была довольно тесна, и по ней можно было подниматься только поодиночке. По залитой кровью лестнице, через трупы, мы медленно, но неуклонно прокладывали себе путь вниз, к главному помещению башни. Защитники её не успели забаррикадироваться и укрывались только за горой трупов. Но это не спасло их. Я был взбешён промедлением, а немцы ожесточены потерями.

Жутко было сражаться в темноте и в дыму. Колеблющийся свет факела или двух только увеличивал смятение. Но вскоре всё было кончено, и башня очищена. Я поднёс факел к лицу офицера — то был Валлехо. Я не думаю, чтобы это отчаянное сопротивление было оказано им с лёгким сердцем. Он, вероятно, сам жалел об этом, но решил исполнять свой долг. Затем я окинул взором убитых — все мои люди. Неужели и эта кровь падёт на мою голову? Я не знал. Только Бог решит это в великий день последнего суда. Но донна Изабелла может гордиться — ей принесена, словно древней богине, настоящая гекатомба.

Но жертвоприношение ещё не кончилось.

Мы спустились вниз и отперли ворота, чтобы пропустить всё наше шествие. Раненых мы усадили, как могли,