Другая музыка нужна - Антал Гидаш

в шлюхи пошли, а коли постарше, так в ночные сторожа подались. А земля? Пора кончать уже эту сволочную войну, иначе, сударыня, мы не ручаемся за себя!

Графиня побледнела.

— Que me veut-il, cet homme?! («Чего хочет от меня этот человек?!»)

Русский генерал кивнул в ответ на вопросительный взгляд казачьего полковника; и тогда полковник вместе с пленным венгерским офицером подошли к Габору Чордашу и так толкнули его, что Чордаш отлетел к пленным солдатам и, опрокинув двоих ослабевших товарищей, распластался на снегу.

Трое пленных лежали на замерзшей земле. Потом медленно встали и молча, с ненавистью посмотрели на офицеров, столь неожиданно ставших союзниками. Пленный австрийский полковник, старший по лагерю, истерически заорал:

— Wer ist dieser Rebell? Фамилию его. Нам не нужны тут бунтари… Ach, das ist eine Nation, — задыхаясь от злости, говорил он русскому генералу, — diese Ungarn! Rákóczi! Kossuth![42]

— Разойтись! — приказал начальник конвоя. — В барак! По местам!

Пленные уже отлично понимали слова русской команды, но никто не тронулся с места. Дёрдь Новак вышел на пять шагов вперед и крикнул:

— Графиня, примите к сведению и передайте дома, что мы еще вернемся. И тогда горе господам!..

Конвойные хотели кинуться на Новака, но пленные солдаты выскочили вперед, сломали строй и стеной оградили Новака.

— В барак! — гаркнул австрийский офицер.

Он испугался, что солдаты бросятся на них.

Но никто не бросился. Пленные только возмущенно кричали, крики их переросли в единый вопль, похожий на вой паровозного свистка. Лица исчезли. Графиня видела одни кричащие рты. Рты, рты, одни рты зияли кругом…

Шатаясь, почти теряя сознание, она повернулась и торопливо удалилась вместе со свитой.

Слышались французские, немецкие и русские слова, но вслед графине летели и венгерские ругательства: «Мать твою!.. И отца тоже!.. Шлюха!»

По милости Хорвата Махонького обо всем случившемся прознали и в соседних бараках. Там уже и слушать не стали графиню. Едва она появлялась, сразу же поднимался шум и кавардак.

8

Русское командование втайне потешалось над смутой в рядах неприятеля и поручило вести следствие австрийскому пленному полковнику: пусть, мол, разбираются в своих делах сами.

Новака, Чордаша, Хорвата и Чонгради полковник передал «внутрилагерному военному трибуналу». Главным обвиняемым был Чонгради. По утверждению полковника, он первый нарушил порядок.

Хорошо еще, что не окопали кругом ту желтоватую дырочку на снегу, которая дымилась лишь несколько секунд и тут же замерзла от стужи. Хорошо, что не вырубили ее и не поместили на стол трибунала в качестве улики и вещественного доказательства!

Заседание военного трибунала проходило в офицерском бараке. За несколько дней до заседания прапорщик заявил на офицерском собрании, что обвиняемым должны разрешить пригласить адвокатов. Полковник запротестовал:

— В плену адвокаты не положены.

— Положены! — отвечал прапорщик. — Иначе приговор не действителен.

— Не действителен? — спросил туповатый полковник.

— Согласно параграфам уголовного процессуального кодекса, — прапорщик уверенно называл параграфы, на самом деле не имея о них ни малейшего представления, — без адвоката…

Полковник согласился. Прапорщик уговорил его «во имя поддержания дисциплины и воспитания рядовых» пригласить на заседание трибунала двух-трех представителей от каждого солдатского барака.

На заседании трибунала прапорщик произнес получасовую речь, прослушав которую члены трибунала заявили, что будут судить его самого.

— Ну что же, — ответил прапорщик. — Момент подходящий. Я как раз не занят.

И его вывели из офицерского барака.

Обвиняемых приговорили за бунт к смертной казни через повешение. Потом трибунал преобразовался в совет по помилованию и смягчил приговор, заменив повешение расстрелом, который должен быть приведен в исполнение, когда пленные вернутся из плена домой.

Прапорщик, возвратившись снова в офицерский барак, пробился сквозь кольцо офицеров как раз в тот миг, когда приговоренные к смерти и солдатские представители бранились и смеялись до упаду. Дело в том, что после оглашения приговора Дёрдь Новак бросил трибуналу такое ругательство, какое даже андялфельдские рабочие употребляют редко, да и то лишь в величайшем гневе.

Прапорщик быстрым шагом подошел к столу. Хотел что-то сказать, но полковник, увидев, что он снова здесь, заорал:

— В карцер! В темницу! Всех! И вас тоже, Бела Кун!

— Хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет притронуться ко мне! — крикнул прапорщик, и голос его раскатился по всему бараку. — Товарищи! — обратился он к представителям солдат. — Выставьте у солдатских бараков свой караул. И если кто-нибудь из них посмеет… тогда…

— Погодите, мы тут наведем порядок! — кричал полковник, окончательно выйдя из себя.

И все-таки на другой день он предложил офицерам «пожертвовать» по двадцать рублей и к собранной сумме прибавить из резервной офицерской казны столько, чтобы каждый солдат получил по рублю в подарок на рождество.

— Вчера смертный приговор, а сегодня подарки, — ворчали некоторые офицеры.

— Смертный приговор остается в силе, — ответил полковник. — Но пока его нельзя привести в исполнение, надо успокоить эту банду!

9

Из полученных рублей солдаты отдали по пятьдесят копеек на украшение рождественских елок. Счастливчикам, имевшим пропуск и работавшим в городе, поручили накупить в Томске свечей, постного сахару и сдобных булочек.

Русские конвоиры с любопытством наблюдали за рождественскими приготовлениями и с удивлением установили, что у венгерцев младенец Иисус родился на тринадцать дней раньше, чем у них.

Пробегали самые короткие дни года. Еще в девять часов утра на дворе было темно, а к трем часам дня опять темнело, особенно в бараках.

Зажгли свечи. Пять рождественских елок выстроилось в проходах между нарами. Все плыло в сиянии. Барак приукрасился. Было тепло. На стене метались обрывки теней, то наскакивая друг на друга, то ускользая.

На елках висели пакетики с подарками. Все это устроил «папа Новак». Оборванные, небритые дети окружили сияющие елки. Только Антал Франк не мог, встать. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже: он умирал…

У одной из елок зазвучала песня. Тихим чистым голосом затянул ее Чонгради:

Ангел с неба

Снизошел к вам,

Пастухи, пастухи.

Католики, протестанты, магометане, верующие и атеисты — все они пели, подтягивали песне. Ведь вовсе не об ангелах говорилось в ней, а о семье, о доме, о родине, о мире — обо всем, что было сейчас от них в шести тысячах километров, за проволочными заграждениями, за пушками и пулеметами. Старинная венгерская песня звучала здесь, в далекой Сибири; по щекам солдат катились слезы. Один за другим обрывались голоса, люди крепче брались за руки. И вот уже не слышно песни про ангелов и пастухов, раздаются одни лишь рыдания. В незатейливом сиянии свечей стоят обросшие, ободранные, плачущие мужчины.

10

Сняли пакетики с именами. Разлили по котелкам