Королевская канарейка (СИ) - Анна Кокарева

расставании, но волосы обрезала только потому, что мне так удобнее. Эру Ганконер любезен со мной и никакого вреда не причинил.

— Ты выражала своё согласие на то, чтобы он тебя похитил? — голос почти холоден, и губы всё белее.

Помолчала, пытаясь понять — он что, верит, что я могла согласиться? Светлый принц беспокоился не о том, что я могла быть сожранной чудовищем (могла! Ганконер сам сказал!), а о том, что я слаба, так сказать, на передок. Чувствуя, как гнев застит окружающее, как кровь приливает к щекам, сдержалась и процедила:

— Он не спрашивал согласия… — хотела ещё что-нибудь сказать, но горло перемкнуло.

Отвернулась и отошла от зеркала, стараясь не упасть — руки-ноги затряслись. И, сквозь гнев и тяжёлую обиду, всё равно ощущала неудобство, что на виду у толпы это происходит. Коротко глянула на Ганконера — он с удовлетворением, молча смотрел, не собираясь вмешиваться.

Безвольно опустила плечи, думая, что могу просто уйти — что мне в их разговорах? Что война готовится, я догадываюсь, но сделать с этим вряд ли что смогу. Видела как-то химический опыт, когда в спокойную жидкость закинули малую щепочку катализатора, и последующую реакцию. Вот и меня, малую щепочку, закинуло в мир чудовищ, и началось бурление, не побоюсь этого слова, говн. И меня на этих волнах подкидывает. Жизнь полна событий. Дедушка Гэндальф, кстати, говорил, что Трандуил нарушил законы миропорядка, и это может вызвать дракона из тьмы. Посмотрела ещё раз на Ганконера — что ж, Трандуил сам этого дракона и создал. Ушла бы, но ступить хоть шаг тяжело было, и я без церемоний (богине можно всё!) присела на ступеньку, чувствуя головную боль, внутреннее опустошение и тоску, и, внезапно, — что холодно до озноба. Внизу-то тропическая ночь, а здесь холод высокогорья, это как-то вдруг ощутилось.

Почувствовала, как окутывает теплом пушистая накидка, и как одновременно с этим руки Ганконера сжимают плечи, заставляя подняться:

— Душа моя, не надо здесь сидеть, холодно…

Молчала, не в силах говорить — если разожму зубы, начну рыдать. Ни к чему. Позволила себя поднять и усадить на трон.

— Выпей. Это просто горячее красное вино. Не из яблок Дэркето, — Ганконер, подавая бокал, усмехнулся.

Кое-как, трясущимися руками взяла, с трудом расцепила челюсти и выпила глоток. Немного отпустило:

— Не думала, что когда-нибудь посижу на троне Тёмного Властелина. Кстати, а кто такая Дэркето?

— Ну, должно же иногда случаться хоть что-то хорошее, — Ганконер поддержал шутку, — Дэркето богиня животной страсти.

И, без перехода:

— Блодьювидд, какой иной реакции ты ожидала от аристократишки, что эта тебя так подкосила? — и посмотрел с сочувствием, и бровки домиком состроил.

Боже, какие у меня ледяные руки и как пылает голова! Я промолчала, но он и не ждал ответа, легко сбегая по ступеням к зеркалу:

— Блодьювидд я украл без её согласия. Святотатством больше, святотатством меньше… Она была рада меня видеть, но до последней секунды верила, что я пришёл к ней только для того, чтобы что-то передать владыке Трандуилу. Так мило и забавно… Я хаживал к женщинам, да только не за покровительством их любовников.

Трандуил, вспыхнув, на квенья выплюнул:

— Грязнокровка! Приняли, вырастили, воспитали — а ему всё красть надо! Вместо того, чтобы вызвать меня, пока была возможность — и умереть, сохранив честь! — и побелевшими пальцами сжал драгоценный посох.

Эльфийское сборище, такое, казалось бы, сдержанное, такое приличное, моментом стало напоминать воронью слободку, дружно разразившись разномастными оскорблениями на квенья в адрес Ганконера.

Тому это всё, судя по позитивной спине и довольному квохчущему смеху, казалось ещё более милым и забавным, чем моя вчерашняя наивность. Когда эльфы выдохлись, Ганконер величаво, похоже, пародируя Трандуила, произнёс:

— Владыка, где достоинство, с которым должен принимать поражение эльфийский аристократ? — и снова закис от смеха.

Я страдать забыла, глядя на эту по-деревенски вульгарную перепалку. Ганконеру надо было не винишка мне дать, а ведро с поп-корном.

Однако Трандуил быстро собрался и вернул себе невозмутимый вид. Неожиданно тепло, с насмешечкой спросил, глядя поверх головы Ганконера на меня:

— Что, valie, оклемалась твоя королева чужих? Отказывает направо и налево?

Поражённая, спросила непослушными губами у обернувшегося Ганконера:

— Откуда он… знает?

— Божественная, он, как и любой шаман, видит твоё фэар, пламя… видно, что ты несчастлива и в определённом смысле голодна. Если бы Лаэголас видел, он бы не утопил себя так удачно, что хотелось бы лучше, да некуда.

И, повернувшись к Трандуилу, мягко, с шутливой укоризной протянул:

— Владыка, ну осенний сидр тоже не сразу пьют? Дают постоять, затомиться?

Лицо короля заледенело.

Ганконер, вдруг разом сдёрнув с себя веселье, бесцветно, с оттенком гнева спросил:

— О чём вы хотели со мной говорить? Зная, что богиню я не отдам, и что мира между нами нет и быть не может⁈ — и с каждым словом голос его становился всё морознее. — Митрандир хотел поговорить, верно? Говори, старик, я слушаю! — последние слова раскатились в похолодевшем от его гнева воздухе потусторонним рычанием, раздающимся из меняющегося горла существа, которому не была привычна человеческая речь.

События катились стремительно — вот как будто с горки на лыжах едешь, всё быстрее и быстрее, и ничего с этим сделать не можешь.

— Блодьювидд… — голос Леголаса был полон муки, но договорить Ганконер ему не дал, прорычав:

— Huerindo*, с богиней — ни слова больше!!! Иначе разобью зеркало!!!

Лица Ганконера я не видела, но, судя по тому, как всё стихло и какими бесстрастными стали лица эльфов, это было очень хорошо. Для меня.

Гэндальф по-прежнему никуда не торопился и всё-таки исполнил пантомиму «немощный старец, кряхтя и мудро улыбаясь, обвисает на поддерживающей его всего лишь палочке». В этот раз никто его не прерывал, все почтительно ожидали, и волшебник, наконец, изволил заговорить:

— Владыка Ганконер… — он говорил медленно, как будто примериваясь к этому словосочетанию, — что ж… я помню тебя маленьким, и ста лет не достигшим… Каково это, Великий Дракон, быть Драконом? Не жмёт ли, не давит ли? — и он упёрся сверлящим взглядом.

На что получил вполне благодушный ответ:

— В самый раз. Сила не приходит рано, сила не приходит поздно — она приходит строго тогда, когда нужно. Кому, как не тебе, знать это. Тёмный, светлый — разница невелика.

Гэндальф странно поглядел на него, как будто из своего какого-то ужасного далёка, оттуда, где он сам из Серого становился Белым:

— Я… понимаю. То, что ты сделал, — деяние, достойное богов. Моё восхищение и уважение, — Гэндальф слегка поклонился, — какая чудовищная воля… да, я понимаю. Но похищение богини против её