Куклы Барби (сборник) - Людмила Загоруйко

Расходиться никто не спешит, хотя давно пора и надвигается гроза. Дождь? Какой дождь? Причём здесь вообще дождь? Перестаньте. Нам всё нипочём. Ведь мы же живы. Мы получились давно, образовались из пучка этих проныр сперматозоидов, каким-то чудом случились, завязались, а ведь могли и не попасть в избранные, не увидеть этот мир, осечка творца, вечная темнота космической неизвестности, неизбежность, холод небытия. Ты подумай своей старой головой. Ты – избранник на этой земле, неузнаваемо трансформированный результат меткого стрелка – сперматозоида. К тому же не всё ещё потеряно: можешь с утра, сам, без помощи других, пописять, и не только, понимаешь мою мысль? Понимаю. Скоро ночь, мгла и мука, будет ли день завтра для нас? Побаливает, колет, кости ломит, на ноги не встать. С первой попытки это уж точно. Рядом старушки, плачут, что уже не женщины, бабушки. Трудно свыкнуться с мыслью потери женского естества. Погладь, друг, её ногу под столом. Ну же, не робей, а то дай я это сделаю. У меня получится. Выпьем ещё чуть-чуть. Такси довезёт. Кстати, у тебя деньги есть? Я так и думал, поедем вместе. Держись, старичок, не падай. Прости нас господи, мы ропщем. Ты нас создал, спасибо, но закинул не туда, ошибся, дорогой. Кто-то завязал в ту минуты тебе глаза, и ты сыграл вслепую. Мы понимаем. Мы бы тоже баловались в гольф, путешествовали и маялись от скуки, но ты высадил наш десант на эту землю не с той стороны, фактически промазал. Теперь мы пьём от бедности и тоски, но в воскресенье обязательно придём в церковь помолиться и воздать тебе хвалу.

Небеса, наконец, разверзлись, пошёл ливень с громом и молниями. Они остались. Сидели и просто смотрели на дождь.

Роковая женщина

– Что с вами, Михаил Иванович? На вас лица нет. Вы случайно не заболели, – набрасывается на вошедшего в магазин мужчину Степанида Ивановна.

– С чего вы взяли? – цедит он слова через зубное сито и хмурит плиссированный лоб.

– Выглядите уж больно плохо, – с размаху отвешивает оплеуху-комплимент заведующая продмагом.

– Да-а-а? – удивляется мужчина.

– Да, – храбро подтверждает Степанида Ивановна изначальную мысль и, не тратя времени на лишние реверансы, переходит к расспросам по существу.

– Ирма Тиберьевна когда возвращается? Праздники на носу. Пора.

– К католическому рождеству не поспеет, а вот к нашему, православному – уже будет дома, – держит обстоятельный ответ Михаил Иванович.

– Как она там, часто звонит? – снова банным листом прилипает заведующая.

– Звонит. – Он нейтрально-уклончив.

– Вообще-то я за покупками пришёл, – робко напоминает мужчина о своём статусе покупателя.

– Ах да, простите, что вы хотели?

– Свечи у вас, Степанида Ивановна, есть?

– Какие свечи? – не понимает она вопроса.

– Обыкновенные, стеариновые.

– Есть, конечно.

– Вам потоньше, потолще? – думает, что шутка, и подыгрывает Степанида Ивановна.

– Потолще, конечно, и десять штук. – Он явно сегодня не склонен к игривости.

Она больше не расспрашивает, подаёт товар и отходит к другому покупателю. Через три дня он снова покупает свечи, спички и намеревается уже было уйти, но не успевает, попадает на крючок Степаниды Ивановны.

– Свечи? Откройте секрет: может, вы клад нашли, и по ночам где-то роете?

– Нашёл, нашёл, – отмахивается он, направляясь к выходу, но тут его обступают «свои» и тянут в сторонку. Люд в продмаге трётся колоритный, с особми мужскими стограммовыми понятиями о чести и достоинстве. Михаила Ивановича, коммерческого директора завода на пенсии, все хорошо знают. Каждый считает своим долгом угостить и обласкать, но он и тут отбивается, ссылается на важные дела, выскальзывает из магазина на улицу.

Стоит декабрь, слякотно и мерзко, к тому же моросит дождь. Михаил Иванович идёт по тропинке к дому, курит, о чём-то думает. Он похудел, осунулся, мешки под глазами и синева щетины придают лицу болезненный вид.

Степанида Ивановна в тот самый момент принимает эстафету за барной стойкой и задумывается. В торговле она стреляный воробей. Золотые капли горькой сорокоградусной льются из-под её белой в широком рукаве кисти, превращаются в сказочные кисельные берега и молочные реки. Кап-кап – холодильник, кап-кап – стиралка-автомат, кап-кап – автомобиль. Тихий, едва слышный умиротворяющий, вкрадчивый звук торгового вдохновения. Рай вечной весны. Торжества духа материального. Ни тебе лета, ни осени, ни зимней стужи. Всегда весенняя радостная капель, её метаморфозы, сосульки сбережений, бриллиантовый блеск мечты. Правда, чуть выбил из колеи созидания недостроенный особнячок. Коробка ввысь на этажи, без окон, дверей, крыши, следствие перестроечной менопаузы – её осечка.

Степанида Ивановна знает цену себе и клиентам. Старая нахохлившаяся сова, яркий ободок очков-глаз. Видит насквозь, сверлит буравчиком, зоб под перьями роскошной блузы в рюшах ходуном туда – сюда, коготки цепкие, чтоб удержаться на ветке. Одни ушли – другие пришли, она – останется. Факт. Аксиома. В любую политическую погоду хороший торгаш – сила и мысль. Были времена брожения и неопределённости. Она потеряла работу, сидела несколько лет на кухне, курила дешёвые сигареты, играла в преферанс, но в поражение не верила. «Тук-тук» – дождалась, за ней пришли. Красная дорожка, почести и «совковый» гастроном в награду на старость, огромный, холодный, облезлый внутри и снаружи, полупустой, больше смахивающий на морг, чем на солидную торговую точку. Она, кудесница, вдохнула в него жизнь. Каждый клиент обласкан, облизан, как новорождённый котёнок. Раньше он шёл, согнувшись в три погибели, заискивал. Она была королевой дефицита. Подсобка – её тронный зал. Сюда допускались избранные, элита: профессура, чиновники, а сейчас падай ниц перед каждым пьянчужкой, изучай буддизм, внедряйся в иудаизм, словом, иди на всё, чтоб заманить, чтоб забыл дорогу к конкурентам. Ноу-хау Степаниды Ивановны состояло в создании уголков для длительного времяпровождения самых разношерстных клиентов. Здесь был даже уголок с несколькими компьютерами, за которыми допоздна сидела детвора, но главная ставка делалась на любителях выпить. Купил хлеб – спрятался от супруги за столиком в глубине магазина, быстренько выпил, а уж потом к жене, которая зацепилась в отделе сладостей или мясном. Встречай, родная! Страждущие приносили в кассу вроде немного, но за день…бешеные деньги. При этом некоторые ещё и закусывали. В ход шло всё. Изобретательная Степанида Ивановна делала ставку на просроченный товар. Оказалось, Клондайк! Она умудрилась продавать желающим перебить запах только что принятого «на грудь» жвачки поштучно. Они улетали, как осенью стаи журавлей.

Летом на лужайке перед магазином разбивали городок из столиков под грибками. Здесь засиживались до поздней ночи любители поговорить и выпить. Один микрорайон, одна большая семья, все друг друга знают, на виду, так что новостей уйма.

Сенсация. Недавно взяли с поличным военного пенсионера. В квартире нашли наркотики. Не может быть! Подставили. Порядочный человек, но вот сын – дрянь, бездельник. Жена Х – ушла к Y во второй подъезд и вывезла дорогущий спальный гарнитур. Теперь молодожёны прогуливаются под ручку, а покинутый муж следит за ними из-за занавески. Скандал! Афганец Z умер за столиком на террасе кафе «Три танкиста». Отказала поджелудочная. Из близких никого нет. Похоронила улица.

Михаил Иванович выходит из душной, опалённой летним солнцем клетки-квартиры расслабиться, почитать утреннюю газету, потолковать о политике и застревает. Его жена, Ирма Тиберьевна, ждёт, посматривает на часы в прихожей, потом появляется на балконе, кричит что-то, уцепившись за перекладину, вниз. Её кудахчущий голос сливается со звонкими голосами молодых мам, зовущих малышей обедать, ударяется о стены домов и растворяется в дворовом многоголосье.

Потом она звонит в магазин и спрашивает Степаниду Ивановну, там ли её горе-пьяница, которого она два часа назад послала за десятком яиц, майонезом, сметаной и пачкой молока. Степанида Ивановна моментально «сдаёт» с потрохами загулявшего, тогда ещё коммерческого директора при исполнении, приглашает супругу зайти, удостовериться лично. Переваливаясь на ножках-коротышках и тяжело дыша, Ирма Тиберьевна через минуту появляется в магазине. Она явно спешила и не успела переодеться во что-то более приличное: стоптанные комнатные тапочки мужа – на босу ногу, засаленный халат, поверх которого пламенеет аспид ажурной накидки. Ирма Тиберьевна занимает у столика странную позицию. Она столбиком стоит за спиной мужа и канючит отвратительно протяжно: «Опу, эридь гозо». Он ненавидит это её сентиментально-неуместное, неприличное, вульгарное, бесстыдно-наглое «опу», то есть «папочка», при чужих людях. Сколько можно просить, объяснять, тем не менее, он сдерживается, встаёт с места, целует ей руку, выдвигает свободный стул и приглашает присесть, но она продолжает торчать и время от времени поскуливать. У Михаила Ивановича появляется дрожь в руках, он прикрывает глаза и замолкает. Его собеседники чувствуют неловкость, прощаются и уходят. Теперь за столиком он один. Ирма Тиберьевна с авоськой на отлёте демонстративно проходит по магазину. Сначала жалуется его хозяйке на жизнь и дороговизну, потом пакует, закупает провизию, возвращается к мужу и передаёт ему авоську.