Внутренние семейные системы. Принципы и методы подхода от основателя IFS-терапии - Ричард Шварц

частью, вплоть до исцеления. Позже они смогут поделиться своими реакциями, высказать опасения, и, если будут готовы, придет их черед лечиться. По мере того как каждая часть отказывается от своей экстремальной роли, все они начинают менять взаимоотношения друг с другом, в итоге становясь интегрированной, гармоничной группой. Как, надеюсь, ясно из стенограммы, я призываю людей работать со своими частями так, как если бы они были внутренними людьми. Но что они собой представляют на самом деле?

Множественность личности как норма

Мои клиенты воспринимали свои части так, как если бы те были внутренними людьми – полноценными личностями, которых заставили играть неприятную им роль защитников, но они боялись уйти. Возможно ли, что они были такими на самом деле? Мои клиенты вели меня на чужую территорию – к радикальному переосмыслению природы их сознания, моего сознания, самого разума.

Позже я узнал, что был не первым, кого завели на эту территорию. Многие исследователи интрапсихики столкнулись с тем, что я называю нормальной множественностью разума, задолго до меня. Роберто Ассаджиоли, итальянский психиатр, первым на Западе распознал это явление и разработал основанный на работе с субличностями подход, который он назвал психосинтезом. Я был взволнован, увидев, насколько его понимание субличностей было похоже на то, что части моих клиентов рассказывали мне о себе. Психоаналитик начала XX века Карл Юнг также осознавал множественность внутри себя и своих клиентов и с помощью процесса, называемого активным воображением, стремился получить доступ к этому внутреннему миру. О жителях, которых он там нашел, он сказал: «Они, возникнув в моей психике, созданы не мной, а появились сами по себе и живут собственной жизнью. […] бессознательное по сути всегда в известной степени автономно и обладает некоторой внутренней целостностью. Хотим мы или нет, но присутствие некой самостоятельной единицы внутри нас приходится признать»[16]. Другие теоретики из таких областей, как гипнотерапия и травматология, поняли, что субличности присущи не только людям с диссоциативным расстройством идентичности.

Нейробиологи и специалисты по информатике признали множественность нормального разума и предложили собственные объяснения и модели. Специалисты по информатике обнаружили, что компьютеры с параллельной обработкой данных, состоящие из множества небольших процессоров, независимо работающих над решением задачи, действуют более похоже на человеческий разум, чем старые компьютеры с последовательной обработкой данных. Нейробиологи говорят о «состояниях разума» или «модулях» как о дискретных кластерах взаимосвязанных психических процессов, которые связаны в сплоченные состояния, подобные субразуму. Суть в том, что в целях повышения эффективности мозг сконструирован так, чтобы формировать эти кластеры – связи между определенными воспоминаниями, эмоциями, способами восприятия мира и поведением, – которые остаются вместе как внутренние единицы, способные активироваться при необходимости. Например, нейропсихиатр Дэниел Сигел пишет, что состояние страха объединяет в себе «состояние повышенной осторожности, сосредоточенного внимания, гипервнимательности в поведении, воспоминания о прошлых переживаниях угрозы, представление о себе как о жертве, нуждающейся в защите, и эмоциональное возбуждение, призывающее тело и разум готовиться к причинению вреда»[17]. Объединившись, эти черты становятся на защиту от будущих угроз. На другие кластеры воздействуют иные стимулы. С этой точки зрения множественность необходима мозгу, чтобы эволюционировать и эффективно справляться с изменениями в окружающей среде. Затем эти кластеры начинают жить своей внутренней жизнью.

Несмотря на эти сообщения из самых разных источников, идея о том, что разум содержит множество дискретных, автономных персонажей с целой сетью взаимоотношений, остается, как писал Юнг, «самой неудобной вещью, с которой приходится мириться». Представление о нормальной множественности осталось на периферии науки о душевном здоровье и западной культуры в целом. Можно говорить о внутреннем ребенке, суперэго или характере, но очень немногие из нас считают их внутренними существами буквально. Мы воспринимаем их как метафоры эмоциональных состояний или аспекты нашей единой личности. Труды Ассаджоли по-прежнему маргинализованы, и, хотя работа Юнга во многом повлияла и продолжает влиять на западную культуру, субличностный аспект его мыслей гораздо менее широко признан или понят. Мы по-прежнему держимся за идею единого разума, цепляясь за убеждение, что люди, у которых их больше одного, – «бедные души», страдающие диссоциативным расстройством идентичности. Нередко клиенты со страхом спрашивают: «Как вы думаете, я психически болен?» – после первого внутреннего путешествия.

Я всё больше узнавал о традициях различных коренных народов, и мне становилось всё очевиднее, что идея единства разума – относительно недавнее изобретение. Культуры коренных народов по всему миру хорошо знакомы и близки не только с миром духов, но и с внутренним царством, населенным множеством разных голосов и характеров. Возможно, идея о множественности нормального разума – не столько радикальный отход от устоявшихся теорий, сколько возвращение к вековой мудрости, от которой радикально отошла наша нынешняя парадигма.

Я не пытаюсь преуменьшить трудность смещения наших убеждений в сторону нормальной множественности. Несмотря на накопленные свидетельства, мне потребовалось по меньшей мере пять лет после тех ранних исследований с Аней, прежде чем я смог полностью принять такую возможность. В отличие от таких людей, как Аня и Магда, я всё еще не ощущаю это в себе интуитивно, если намеренно не фокусирую свое осознание внутри. В обычном состоянии сознания я не замечаю тонких изменений в восприятии и поведении или в привычных голосах по мере того, как части приходят и уходят. Всё это сливается воедино в мозаику моего опыта, и я отождествляю себя с ее целостным образом, не подозревая о ее фрагментах – до тех пор, пока один из них не расстроится и не возьмет верх. Тогда я могу почувствовать, насколько сильно я меняюсь. Например, можете ли вы вспомнить случай, когда член семьи или партнер причинил вам боль и вы разозлились на него? Как изменились ваши мысли не только об этом человеке, но и в целом? А ваше зрение, осанка и движения, голос? Лично у меня возникает ощущение, словно моим телом временно завладел другой человек. Я начинаю мыслить в категориях черного и белого, хорошего и плохого. Я чувствую себя моложе, импульсивнее и энергичнее. Моя любовь или сочувствие к другому человеку исчезают; я могу видеть только свою сторону, у меня возникает непреодолимое желание добиться своего. Я могу быть безрассудным, мало заботясь о последствиях своих действий или слов. Мой противник меняется физически, становясь всё уродливее и отвратительнее. Я внезапно становлюсь демонстративным, широко жестикулирую, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Я склонен громко ныть и говорить с презрением или снисходительностью. В общем, я превращаюсь из разумного подобия человеческого существа в полного гормонов, эгоцентричного подростка.

Сосредоточившись на этом гневе и задавая ему вопросы, я узнал, что это действительно была подростковая личность во мне, которая не только злилась, но и страдала, боялась. Подросток во мне верил, что должен защитить меня от вредного воздействия людей, с которыми я сблизился, поэтому в минуты опасности он проявлял свой гнев. Однако гнев – не его сущность, он просто приходит вместе с его защитной ролью. Он героически закрывает собой молодую часть меня, несущую боль прошлых отказов, и противостоит моей испуганной части, которая боится противостоять кому бы то ни было. Если вы сможете сосредоточиться на своем гневе с позиции любопытства, вы удивитесь, узнав, что он – тоже гораздо больше, чем просто набор эмоций. Возможно, вы даже поймаете себя на том, что испытываете сострадание и благодарность за это.

Всесторонняя система внутренних частей

Таким образом, термин «части» кратко описывает это явление. Я взял это слово, потому что оно удобнее для пользователя, чем «субличность». Все говорят что-то вроде: «Часть меня хочет пойти сегодня на работу, но другая предпочла бы остаться в постели». Но я говорю о полном спектре внутренних личностей, мало чем отличающихся от изменений, обнаруживаемых при диссоциативном расстройстве. Из-за того что люди с таким диагнозом подвергались жестокому обращению в детстве, у них есть части, которые настолько изолированы друг от друга и поляризованы, что, когда одна из них берет верх, происходит резкое изменение поведения, а иногда и потеря памяти о времени, когда другие части были на месте. Такие клиенты нуждались в максимальной внутренней изоляции, чтобы выжить. У тех из нас, чье детство не было наполнено ужасными переживаниями, есть части, соотносящиеся более гармонично, поэтому мы чувствуем себя и выглядим более интегрированными. В этом контексте наличие целостной личности не означает отсутствия частей. Части лучше ладят и работают вместе, но они не исчезают. Они всплывают на поверхность и удаляются, и мы ощущаем их присутствие, но наша идентичность меняется не так резко, ведь остальные на месте, когда