Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант

class="p1">Прошлое. Я ненавижу прошлое. У меня вырывается единственный вопрос, на который я не хочу получать ответа.

«Ты счастлива?»

«У меня все хорошо».

Снаружи кабинки ветерок теребит кленовые листья на тротуаре. Опавшие листья поднимаются в воздух, кружатся все быстрее и быстрее, затем разлетаются в стороны, расползаясь по улице.

«Ты счастлива?» – спрашиваю я снова.

«Да. А ты?»

«Я не знаю… Иногда, когда я иду по этим тропам, я чувствую себя лучше. Путешествие по разным странам, знаешь ли, выводит меня за пределы самого себя».

Поскольку я больше ничего не говорю, она рассказывает мне об урагане, пронесшемся через город на север штата Нью-Йорк. «Ветер дул со скоростью девяносто миль в час, – говорит она. – Власти даже объявили чрезвычайное положение». Она диктор новостей, зачитывающая заголовки в разгар шторма.

Я страстно желаю протянуть руку через расстояние, коснуться ее нежных пальцев, ее темных волос, мягкой внутренней стороны ее локтей, округлости ее грудей. Что-то внутри начинает болеть.

«Прости меня, – я как чертова заезженная пластинка. – Я хочу объяснить, – я делаю глубокий вдох. – Я не знаю, что я делаю. Я просто знаю, что не смог бы вернуться, что-то со мной было не так. И я подумал, что если буду бежать достаточно быстро, то сожгу все дотла».

«Ох, Амит, – тихо произносит она. – Я знаю, что с тобой не так».

«Держу пари».

«Не в этом смысле, глупышка. Что с тобой сейчас не так».

По сравнению с тем, что было раньше? Должно быть, я заслужил услышать это.

«Ты достиг дна, когда умер твой отец, – говорит она. – Ты просто не хочешь этого признавать».

Она ждет, пока я проникнусь. Если это было дно, то только что я опустился еще глубже. По-видимому, дно имеет уровни.

Затем, через тысячи миль между нами, я вновь слышу ее.

«Верил ли ты мне, когда мы были вместе? Что я была бы рядом, несмотря ни на что? Ты… верил… мне?»

Она была рядом, когда мне позвонили и сказали, что мой отец вряд ли доживет до вечера. Она обнимала меня – нежно, как будто я был хрупким. Как будто, если бы она отпустила меня, я бы разбился вдребезги.

«А как насчет этого – как-там-его-зовут?»

«Пола?»

«Без разницы».

«Ты не ответил».

«Это не имеет значения, – говорю я. – Люди все время предают. Они причиняют друг другу боль, сбегают, исчезают, умирают. Я не могу вернуться ко всему этому, – я качаю головой в кабинке, – не сейчас».

В телефоне раздается треск.

«Ты это слышал?» – спрашивает она.

«Что это за звук?»

«Снаружи сверкают молнии и гремит гром. Мне скоро нужно будет идти».

Я слышу только приглушенное эхо в своей голове.

«Хорошо».

«Еще кое-что, – говорит она. – Скажи мне хоть что-нибудь приятное».

Ее повадка. Если я становился ворчливым, она начинала меня донимать, и после того, как я наконец делился своей проблемой, я всегда чувствовал себя лучше. Делает ли она так сейчас с ним? Может, он никогда не ворчит.

Пожелтевший лист прилипает к стеклу, прожилки на нем похожи на вытянутую ладонь. Я думаю о том, как иду по расстилающимся вокруг полям, провожу руками по стеблям пшеницы, слушаю их шелест, вдыхаю их запах.

«Знаешь, в этом походе, – говорю я, – были моменты, когда я просто переставал думать, и мне казалось, что все будет хорошо».

«Ух ты, – говорит она, – звучит неплохо».

«Люди, которые меня здесь окружают, кажутся сумасшедшими. Bona fide. Но они мне нравятся».

«Я рада, что ты это испытываешь, – говорит она шепотом. – Правда, рада. Тебе это нужно».

Меня так и подмывает выпалить: «Ты мне тоже нужна», но я сдерживаюсь. Мы оба молчим, кажется, целую вечность.

Я слышу тихий голос: «Позвони мне, когда будешь возвращаться домой».

«Домой? – я издал саркастический смешок. – Мои вещи все еще у тебя дома?»

«Они в камере хранения».

«Ну разумеется, – говорю я, а затем во мне поднимается подспудный гнев. – Не плати за хранение. Пусть их выбросят. Мне все равно».

Я злюсь на себя самого. Идиот. Чертов напыщенный идиот.

«Прости. Я не знаю, когда вернусь».

«Я оплатила вперед». Ее голос звучит напряженно.

«Спасибо».

«Пока».

И я остаюсь один.

День шестой

Утром, убедившись, что все ушли, я иду в ванную. После того как ею воспользовались более тридцати паломников, там грязно, а на полу царит беспорядок. Повсюду мокрые следы. Горячая вода закончилась, и я быстро принимаю холодный душ.

На улице стаи ворон – нижняя часть их крыльев темнеет на солнце – сидят на линии электропередач, арках, крышах. Я пересекаю мост на окраине города и оглядываюсь через реку на ряды домов, окна, веревки с развешанным бельем. Это помогает мне определить хоть какое-то направление, в котором нужно двигаться, когда голова не хочет думать.

Остаток дня я иду один – в основном по двухполосной дороге через города, которые становятся все больше. Когда я добираюсь до небольшого города, мне требуется больше часа, чтобы пройти по мощеным улочкам, которые переходят в асфальтированные дороги и петляют мимо жилых кварталов, детей, шумно играющих в парках, уличных киосков со свежими продуктами, и, наконец, я оказываюсь у входа в собор.

Войдя внутрь – а это церковь с огромными арочными колоннами, высоким куполообразным потолком, свечами и витражами, через которые струятся пучки синего, красного и желтого света, – я на мгновение испытываю благоговение. Из-за этой атмосферы мне почти хочется стать верующим. Я сажусь на деревянную скамью, закрываю глаза и отдыхаю.

«Я не хочу молиться тебе, – тихо говорю я. – Это не молитва».

Люди приходят и уходят. Эхом раздаются шаги. Кашель.

«Но если там что-то есть, если ты слышишь меня, просто сделай так, чтобы все стало лучше. Это все, чего я хочу».

В этот момент я понимаю, что не прошу вернуть Сью. Если бы это случилось, я бы все равно все испортил. Все, чего я хочу, – это чтобы боль ушла.

«Пожалуйста, – шепчу я, – не позволяй мне оставаться на дне».

Когда я выхожу из дверей и щурюсь на солнце, реальный мир с его нищими и туристами за воротами шокирует меня.

Я иду в дальний конец площади, подальше от толпы, и сажусь на пустую скамейку. Позади меня какой-то человек расслабленно сидит на складном стуле у стены. Бумбокс у его ног играет нежную фортепианную музыку.

Мимо, смеясь, проходит группа паломников. Их легко опознать: загорелые, в сандалиях и шлепанцах после длинного дневного перехода, с бледными лодыжками, не тронутыми солнцем