Люди грозных лет - Илья Маркин

Мертвой, пустынной и безлюдной казалась эта полоса. Но внешний вид почти всегда обманчив. Сложная и напряженная жизнь ни на одну секунду не замирала на этой полосе. Траншеями, проволочными заграждениями и минными полями разрезанная надвое, эта полоса была той гранью, которая разделяла два противоположных и враждебных мира.

И на той и на другой стороне круглосуточно, не прерываясь ни на секунду, настороженно следили за противником зоркие глаза командиров и наблюдателей, посменно дежурили очередные расчеты и экипажи, на командных пунктах и в штабах трудились офицеры, в тылах готовилась пища, подвозились боеприпасы, горючее, строительные материалы, курсировали колонны автомобилей, повозок, тракторов, тягачей, обучались и накапливались резервы, лечились больные и раненые, ремонтировались оружие и машины. Стоило только на одной стороне зашевелиться, зашуметь, задвигаться, как с другой стороны раздавались очереди, залпы или одиночные выстрелы и начиналось то, что на военном языке именуется перестрелкой или огневым боем. Эти огневые бои часто длились часами, втягивая целые подразделения, части и соединения.

Все это составляло понятие «фронтовая жизнь», понятие, имеющее так мало общего с сущностью жизни и в то же время действительно выражающее основу действий огромных коллективов людей. Воюя, выслеживая противника, выполняя свои обязанности по обеспечению потребностей войны, военные люди — самая молодая, деятельная и жизнеспособная часть человеческого общества, — оторванные от родных и близких, от привычных дел и занятий, продолжали жить обычными потребностями людей. Они работали, ели, спали, мечтали о будущем, тосковали в разлуке, влюблялись, ссорились, с нетерпением ожидали конца войны.

Во второй половине июня 1942 года на полях под Курском и Белгородом фронтовая жизнь начала принимать наиболее сложные и напряженные формы. Все чаще и ожесточеннее вспыхивали перестрелки и огневые бои, все настойчивее и упорнее рвались в расположение противника разведывательные группы и отряды, все меньше и меньше приходилось людям спать, все больше и больше времени сидели они в окопах и траншеях, отбивая или ожидая нападения противника.

В ночь с 22 на 23 июня 1942 года в расположении фашистских войск началось необычное оживление. По железным дорогам, по шоссейным магистралям и проселкам двинулись к фронту воинские эшелоны, колонны пехоты, артиллерии, танков, обозов; с тыловых и соседних аэродромов на прифронтовые перелетали самолеты; на станциях и в укрытых местах сосредоточивались тысячи тонн боеприпасов и горючего; к фронту подтягивались госпитали, лазареты, медицинские пункты, склады, снабженческие и ремонтные базы.

В ночь на 26 июня движение растеклось по траншеям, ходам сообщения и окопам переднего края немецкого расположения и умолкло. А в немецких штабах, снизу вверх, понеслись зашифрованные доклады: «Стратегическое развертывание для проведения операции «Бляу» закончено. Войска заняли исходное положение для наступления».

Как раз в эту самую тревожную ночь с 25 на 26 июня старшие лейтенанты Привезенцев и Бондарь прибыли в свои батальоны. Под вечер небо затуманилось, в иссиня-темных лохматых тучах скрылось солнце, и на землю спустился тревожный предгрозовой полумрак. Далеко на западе и юго-западе, откуда высокими нагромождениями башен, островов, холмов наплывали угрожающие облака, уже зигзагами и всполохами метались ослепительные молнии. Глухие раскаты грома перемежались с частыми, ахающими взрывами снарядов и мин.

Командир второго батальона капитан Лужко, как в штабе полка сказали Бондарю и Привезенцеву, находился на командном пункте командира первого батальона майора Черноярова.

— Мой все-таки майор, чин солидный, — шагая за связным, подшучивал Привезенцев, — да и фамилия солидная — Чернояров, это не то что какой-то Лужко.

— Капитан Лужко очень хороший человек, — отозвался все время молчавший связной, — его у нас в полку все уважают.

— А ты, милок, — с напускной строгостью прикрикнул Привезенцев, — помалкивай, когда старшие разговаривают.

— Да я что, я так только, правду говорю.

— Правда-то, она разная бывает, — продолжал Привезенцев, — у одного правда настоящая, а у другого правда подхалимская.

— Это как это? — обернулся удивленный связной.

— Шагай, шагай, — шутливо похлопал его по плечу Привезенцев, — после войны разберемся, а сейчас поскорее к комбатам веди, а то рубанет дождь, и будь здоров, представляйся как мокрая курица.

— Пришли, — остановился связной возле узенького хода сообщения, извивами уходящего на плоскую, поросшую редкими кустами высоту, — тут вот и располагается товарищ майор Чернояров.

— Ну, спасибо, — пожал руку связного Привезенцев и обернулся к Бондарю. — Ну, Федя, спасай нас боже от плохих начальников, а от хороших мы сами спасемся.

Теперь уже сплошные, почти непроницаемые тучи закрыли половину неба, и все вокруг стало мрачным, тяжелым, почти ночным. Только все чаще и ослепительнее полыхали молнии, на мгновение озаряя землю тревожными синими отблесками. Из низины, изрезанной в разных направлениях траншеями и ходами сообщения, рванулся буйный ветер, и все на земле зашуршало, зашумело, забилось под этим напором. Пожелтевшая трава, сорванные листья, горькая раскаленная пыль вихрем взметнулись в небо, и сразу же этот высокий рыжий столб расколол оглушительный удар грома.

— Ох, Федька, не враз мы попали! — закрывая лицо от ветра, выкрикнул Привезенцев. — Бывать беде…

— Кто там беду кличет? — прогудел впереди густой бас. — У нас на всякую беду управа найдется.

— По голосу слышу, мой, — шепнул Бондарю Привезенцев и громко спросил: — Разрешите узнать, где находится майор товарищ Чернояров?

— Ну, я Чернояров, — ответил тот же бас, и старшие лейтенанты увидели стоявшего у входа в землянку высокого плотного майора, с трудом умещающегося в ходе сообщения.

— Товарищ майор, старший лейтенант Привезенцев прибыл в ваше распоряжение, — незамедлительно доложил Привезенцев.

— Вот, Петро, и пополнение мне, — подавая Привезенцеву огромную руку, сказал майор выступившему из-за его спины белокурому капитану с расстегнутым воротом гимнастерки.

Бондарь догадался: капитан был, несомненно, Лужко, и нерешительно стоял, раздумывая, то ли обратиться к майору или прямо доложить своему комбату.

Выручил Чернояров. Взглянув на него сверху вниз, он строго спросил:

— А вы, старший лейтенант, тоже ко мне?

— Никак нет! Старший лейтенант Бондарь назначен на должность командира второй пулеметной роты.

— Вот видишь, и мне пополнение, — кивая головой Черноярову и дружески улыбаясь Бондарю, сказал капитан. — Здравствуйте, товарищ Бондарь, я командир второго батальона Лужко.

Буйный порыв ветра и гулкий раскат грома заглушили его последние слова.

— Черт знает, что творится, — бормотал Чернояров и задом, вслед за Лужко, протиснулся в землянку.

— Дверь захлопните, — на ходу крикнул он старшим лейтенантам и, схватив телефонную трубку, заговорил: — Первая, вторая, третья! Слышите меня? Усилить наблюдение, дежурные расчеты держать на местах. Война и в бурю не прекращается.

— Сейчас-то они, пожалуй, не сунутся, — сказал Лужко, — они плохую погоду не жалуют.

— Ну, это еще как сказать, — не согласился Чернояров, — так рванут, что только держись.

Он зажег лампу из сплюснутой артиллерийской гильзы и, показывая на нее, спросил:

— Знакомы с этой чудо-техникой?

— Да, да. Приходилось, — ответил Привезенцев, и Бондарь не узнал своего приятеля, смотрел на Черноярова, как обычно смотрят дети на сердитого отца.

Лужко сидел молча, из-под густых, сросшихся бровей поглядывая на Бондаря и о чем-то сосредоточенно думая. Его простое, курносое лицо и широкий лоб нравились Бондарю, и он с первого взгляда решил, что его начальник человек душевный, но, очевидно, требовательный и упрямый, как бывают упрямы многие украинцы. Чернояров же, наоборот, своим грубовато небрежным видом и особенно то неоправданно строгим, то покровительственно-снисходительным тоном разговора не понравился Бондарю, и он внутренне радовался, что попал в подчинение не к Черноярову, а к Лужко.

— А вы, собственно говоря, — продолжал Чернояров, — как раз вовремя прибыли. Тут немцы замышляют что-то. Шумят каждую ночь, батарей новых понаставили, танки подводят. Вот-вот ударят, а где и чем, пока неизвестно.

— Сегодня узнаем, — сказал Лужко.

— Не верю я этим разведчикам, — пренебрежительно махнул рукой Чернояров, — сунутся, наделают шуму, а толку нуль. Людей только потеряют, да и нам из-за них достанется.

— Сейчас они всерьез подготовились, — возразил Лужко. — Да и обеспечение солидное, не то что раньше.

— Слушай, Петро, почему ты всегда такой уверенный во всем? Все у тебя чисто, гладко, идет как по маслу.