Стрельба по бегущему оленю - Геннадий Головин

Павел с теплым удивлением смотрел на разговорившегося Витю. Ему нравилось, как он говорит о человеке, который — и это было почти наверняка ясно — будет в скором времени квалифицироваться как преступник. Он, Макеев, человека в нем видел, вот что было самое отрадное для Павла.

— Да! — вдруг некстати вспомнил Витя. — Он ей обещал числа двадцать четвертого отдать деньги. А получка у них в совхозе в последний день месяца.

— Ага! — азартно воскликнул Павел, и сам уважительно подивился себе, воспрянувшему. — Здесь он зашевелится. Здесь вы его и постарайтесь засечь.

— А зачем метить, как вы говорили, сырье?

— Неужели не ясно? — огорчился Павел. — Химик — первое звено. А последнее — где-то в Москве. Там, кстати, очень усердно копают. Я когда был там, звонил Синяеву — вполне возможно, что они первые дотянут до нас ниточку. Ну, а наша задача — выяснить, какими путями сырье движется из совхоза в город, а из города — в Москву.

— Вы в Москву даже летали из-за этого? — спросил Макеев.

— Нет, это я по другим делам. Ковыряюсь я, понимаешь ли, в одном убийстве, — поморщился он. — Хожу и чувствую — вокруг да около. Такая игра есть: «холодно, горячо, тепло»… Так вот, «тепло» чувствую, а схватить никакие могу.

Макееву, видно было, очень хотелось расспросить, что за дело, тем более, убийство, но он промолчал. Павел поглядел ему в лицо — и все было написано на этом лице — усмехнулся:

— Расскажу, расскажу как-нибудь, не страдай…

Приблизился Наум Маркович.

— Кофе? С коньячком, с ликером?

Поглядел на стол, огорчился:

— Что-то не очень усердно пили, Павел Николаевич… Водка, между прочим, не наша — экспортный вариант, по чистейшей случайности бутылочка одна отыскалась.

— Все было отлично, Наум Маркович! Вы напомнили мне, что есть, оказывается, на свете еще одно удовольствие — удовольствие вкусно поесть.

— О чем вы говорите, Павел Николаевич? — обиделся старик. — Мы все — и я, и жена, и сын — никогда не забудем, что вы для нас сделали! — И неожиданно слезы заблестели у него на глазах. — Если я хоть этим… Кофе я сварю вам сам! — закончил он рассерженно и ушел.

— Ну вот-те раз… — смутился Павел, потом, посмотрел на взволновавшегося Макеева, добавил, уже почти серьезно: — Теперь ты, надеюсь, понимаешь, за что я так люблю нашу профессию? Ты на меня не умиляйся, не умиляйся, — рассвирепел вдруг он. — Лучше лишний раз в зоне побывай, да повнимательнее погляди, какая жизнь ждет тех, кто по следствию твоему проходит. С плеча рубить не будешь!

* * *

Они шли по главной улице города — неторопливо, сыто, хорошо. Павел сквозь довольство слушал, как потихоньку начинает подвывать в нем угомонившаяся было тоска — она еще не была такой острой, как перед встречей с Макеевым, но предстояла еще ночь, предстояла наверняка бессонница, и он боялся остаться один.

Так было славно в «Парусе», когда обговаривали предстоящее мероприятие с Химиком, когда все позабылось, когда он был прежний.

— А дело, брат, такое, — неожиданно сказал он и остановился. — Тебе будет полезно, да и вообще, если я… уеду раньше… возможно, тебе придется в нем участвовать. Я хочу, по крайней мере, чтобы ты участвовал.

Недалеко отсюда — пойдем, покажу — в доме, из которого уже выселили жильцов, поскольку дом этот должен капитально реконструироваться, — так вот, в этом доме был обнаружен труп девушки. Обнаружен случайно — экскаваторщик пришел в отделение милиции и сказал, что в доме есть опечатанная комната. Вызвали людей произвести вскрытие опечатанной комнаты и вывоз остававшихся там вещей. Люди приехали, вскрыли, а там — не менее двух недель лежит девушка, убитая. Комната принадлежит спекулянту золотом Симбирцеву, который все это время был под стражей. Интересно?

— Еще бы? — с восхищением выдохнул Макеев. — А комната опечатана?

— Ну, печати-то были липовые. Там, в этом коридоре, всегда темно. Кто-то оборвал настоящие ленты, а потом наклеил другие — от кассового автомата — карандашом нарисовал кругляшки. С первого взгляда, да еще в полутьме — не отличишь. Да эти олухи с курсов и не смотрели как следует.

— А как убита?

— Убита чем-то тяжелым в переносье. Но чем-то таким… не острым. Кастетом, например, в мягкой оболочке. Может быть, просто кулаком. Платье на ней было изорвано, трусики, даже чулки… Но — никаких следов насилия, борьбы и прочего. Уже после убийства убийца рвал на ней все это. Впечатление такое, что искал — очень торопясь — что-то.

— Личность убитой опознана?

— Да. Некая Ксана Мартынова. Десятиклассница. Ушла к подруге готовиться к экзаменам — и пропала.

Они стояли на перекрестке Красногвардейской и Садовой. Павел вдруг замолчал надолго, курил. Витя почтительно ждал.

— Ну так вот… — вернулся, наконец, Павел. — Представь себе вот это же место, на котором мы стоим, но некоторое время назад. Месяц назад — день в день. Точно так же, наверное, вон те мальчишки сидели, цепляли девчонок, проходящих мимо. Наверняка, проехались и по адресу той, о которой я рассказываю. Некоторые из них, когда я показывал фотографию, вроде бы даже припомнили ее, но это не очень-то достоверно. А девушка была, скажу я тебе, Витя — необыкновенно прелестная девушка! За всю свою жизнь не видел я таких девушек! Так. Прошла мимо них… Пойдем и мы.

Вечер был, я думаю. Скорее даже не вечер, а сумерки. Но это — домысел мой. Солнце заходит вон там — это тебе для воображения…

Они пошли через улицу к длинному четырехэтажному дому с большими воротами — мимо мальчишек, которые, как белые нахохленные птицы, сидели в рядок на железной перекладине уличного ограждения. Все они были в белых рубашках, загорелые, и огоньки их сигарет казались в темноте ярко-малиновыми. Некоторые из ребят, к удивлению Макеева, поздоровались с Павлом.

Они перешли улицу и вошли в ворота. Ворота были несуразно большими — занимали два, по крайней мере, этажа из четырех.

Под сводами Павел опять остановился. Здесь было почти совсем темно. Голос его резонировал:

— Никак не могу понять, почему она выбрала именно этот путь. Она шла вот в тот дом, видишь, чуть пониже двора, за забором. Гораздо проще было пройти со стороны Садовой, а она полезла сквозь дырку в заборе, отсюда… Туфли на ней были белые, на шпильках — все перемазала в угле.

Павел с Макеевым подошли к забору. Один прут был выломан, под лазом в соседнем дворе, который был расположен двумя метрами ниже, возвышалась груда угля для котельной.

— Но она спустилась во двор именно здесь, не пощадила свои английские туфли… Пошла вон туда.

Они тоже пролезли в заборную щель, спустились по угольной куче в соседний двор, пошли среди песочниц, качелей, грибов-мухоморов.

Двор был освещен единственно светом окон соседнего дома. Барак «24-а» темнел перед ними, несуразный, кривобокий. Чуть поодаль, уныло уронив ковш, чернел силуэт экскаватора.

Павел хмыкнул:

— Я думал, что дом давно уже растребушили… Впрочем, тем лучше! Итак, она шла вот в этот дом. Поднялась по лестнице… Пойдем, пойдем, — вдруг пригляделся к Вите и засмеялся:

— Что, брат, жутковато? А каково, представь, было этой девочке? Идти одной в незнакомое, заметь, место? Никто из жильцов ее здесь раньше не видел. Ради чего идти?

Витя помалкивал, двигаясь следом за Павлом. Учитель, как всегда, был прав: Макееву было не по себе.

Половицы взвизгивали под их ногами, и почему-то казалось, что этот визг выдает их присутствие кому-то, кто подстерегает.

Макеев вдруг шарахнулся и едва не вскрикнул, когда справа возникло матово-серое окно комнаты, дверь в которую была распахнута.

Витя оглянулся и тоскливо посмотрел в конец коридора, на вход, который мерцал невнятно и серо, очень, казалось, далеко от них.

И вдруг ему показалось, что серый квадрат входа быстро и как-то хищно пересекла чья-то тень.

Он чуть было не окликнул Павла Николаевича, но вовремя одумался. И все-таки остановился, стал внимательно вглядываться. Если бы тень возникла еще раз, он, конечно же, позвал бы начальника без боязни показаться смешным. Но тень больше не появлялась.

— Ты чего остановился? — негромко позвал его Павел, и Макеев удивился тому, что тот говорит почти шепотом.

— А? — непонимающе переспросил Витя и густо закраснелся в темноте. — Просто так… Почему вы не продолжаете?

— Продолжить? — более громко сказал Павел. — Пожалуйста. Она шла вот по этому коридору к двери, которая вон за тем поворотом, ты сейчас ее увидишь. Не известно, ради чего она шла сюда, но, наверное, не ожидала того, что случится через мгновение, после того, как она откроет дверь. Вот эту дверь…

Павел почему-то медлил, хотя уже держался за ручку. Стоял по-настоящему встревоженный и, чего-то не понимая, озирался, прислушиваясь.