Возлюбивший войну - Джон Херси

Но так было в прошлом. Теперь же я принуждал себя проделывать все необходимые операции.

Мерроу продолжал свой яростный обличительный монолог по адресу штаба авиакрыла. Лучше чем все остальные он понимал, что означало для нас решение командования отправить первой группу самолетов для удара по Регенсбургу. Как сообщил ему Кудрявый Джоунз, командование исходило из того, что нельзя задерживать вылет этого соединения, поскольку в противном случае его самолеты не супеют до наступления темноты добраться до незнакомых аэродромов в Северной Африке. Между тем весь смысл двухэтапного рейда как раз в том и заключался, что действующие против Регенсбурга бомбардировщики, сопровождаемые мощным подразделением наших истребителей, отвлекут и вымотают немецкие истребители, и наше соединение, следуя в хвосте первого, сможет беспрепятственно выполнить свое задание. Джоунз добавил, что наш вылет задержан на три часа для того, чтобы истребители, сопровождающие бомбардировщики на Регенсбург, могли возвратиться, заправиться горючим и снова вылететь с нами. Но и ведь и немцы получали такую же возможность!

Путаясь от злости и обильно пересыпая свою речь ругательствами, Базз рассказал нам обо всем этом и еще о многом другом. Он был так взбешен, что я боялся, как бы он не напутал что-нибудь с топливными кранами или приборами управления.

Но в конце концов он кивнул мне, я нажа пусковую кнопку двигателя номер один и почти сразу услышал завывание инерционного стартера. Включив заливной шприц, я поставил его на первый двигатель и подкачал солидную порцию горбчего. Базз отсчитывал секунды, потом, все еще продолжая возмущаться убийцами из штаба, снова кивнул мне, я включил сцепления, добавил горючего и увидел, как в воздушной струе от винта промелькнула струйка голубого дыма; двигатель заработал, мы услышали его рев и почувствовали мощное сотрясение мотора.

Затем мы занялись вторым двигателем. Я испытывал странное чувство одиночества. Мне вспомнился тот день, двадцать восьмое июня, когда наш самолет принимал участие в довольно безопасном рейде на Сен-Назер и вместо меня Мерроу взял вторым пилотом Малтица - нужно было проверить его в боевой обстановке, прежде чем назначить командиром корабля; я стоял на диспетчерской вышке, вцепившись в поручни, и, слушая, как из разбросанных на огромной территории зон рассредоточения доносятся беспорядочные выстрелы заводимых двигателей, как эти звуки постепенно сливаются в нарастающий рев, чувствовал себя одиноким альпинистом, замерзающим на склоне горы под гул далекой лавины.

Вскоре дружно заработали все четыре двигателя, и я не спускал взгляда с указателей температуры масла и с манометров - двух многозначительных кружочков на каждый двигатель на пульте управления прямо перед моими глазами; двигатели еще прогревались, когда в наушниках телефона послышался раздраженный голос Мерроу:

- Лемб, а ты не забыл о проверке?

Далеко не впервые наш радист Батчер Лемб, умудрявшийся порой выполнять свои обязанности так, словно никакой войны нет, забывал перед выруливанием проверить приводное устройство.

- О-о! - послышался его ответ.

Но вот в наушниках - все мы десятеро были соединены внутренней телефонной связью - прозвучало восклицание Мерроу, одно из тех его ободряющих бранных восклицаний, которые все мы так любили в прошлом, в тяжелые минуты, и которые, по-моему, и в это утро нравились всем, кроме меня, - сейчас я ненавидел их до того, что, услышав, ощутил во рту вкус ржавчины:

- Не знаю, как вы, мерзавцы, вернулись бы домой, если бы не я!

Вот чем брал нас Базз. Он часто говаривал, что с нашим самолетом ничего не произойдет, пока Мерроу с нами. "Вы видите? - крикнул он, когда самолет Бреддока взорвался буквально перед самым нашим носом. - Такое с нами не случится. Нет, нет, пока я управляю этим корытом!" А потом вспышка негодования: "В чем дело с этим сукиным сыном Бреддоком? Он что, совсем не знал, как маневрировать под огнем зениток?.. Я должен переговорить с этими ублюдками. - Базз имел в виду пилотов других машин. - Они же погубят себя!" Наша машина была неуязвима, а Базз был нашим амулетом. "Такое не произойдет с нашим корытом, сынок". И экипаж, особенно сержанты, верил Баззу. О неуязвимости самолета Мерроу в казармах рядового состава ходили легенды. Случались, конечно, и с нами неприятности - например, зажигательные бомбы со своих же самолетов во время восьмого, на Киль, рейда, - однако факт оставался фактом, нашей машине действительно везло. Там, наверху, существовало нечто, именуемое везением. Это была одна из тех особенностей войны, которые я ненавидел. Мне был нужен мир, где бы не везение управляло каждым шагом человека, а сам человек.

Но из всех, кто сотрясался сейчас в недрах самолета, только я, и один я, знал истину. Никаким волшебством Мерроу не обладал. Все это сплошное бахвальство. Не был он наделен силой, способной передаваться другим и гарантировать нашу безопасность, как мы воображали. Я знал это от Дэфни.

Мы были уязвимы, да еще как!

И тем не менее я обнаружил, что даже сейчас испытываю перед Баззом если не восхищение, то похмелье после восхищения, какую-то зависть, и готов признать его превосходство.

По внутреннему телефону Мерроу вызвал Сейлина и спросил, закреплена ли его турель. Малыш Сейлин - мы все звали его "Малышом", он был мне по пояс - находился в турельной установке, подвешенной под фюзеляжем, где он сидел, скорчившись, как дитя во чреве матери, и если турель, с ее направленными в сторону хвоста пулеметами, не была закреплена, когда самолет выруливал, слышался громкий царапающий звук, а потом стволы оказывались погнутыми. Настоящий командир, Базз знал, о чем должен заботиться в ту или иную минуту каждый член экипажа. Малыш Сейлин не забыл. О нем можно было не тревожиться - недаром он слыл аккуратистом. И все же Мерроу, хотя в этом отношении ему было далеко до Сейлина, захотел его проверить.

Как только Мерроу прикасался к секторам газа вы не могли не восхищаться им. Нравилось вам или нет, но оставалось только признать, что выглядел он так, словно это из него исходит поступающая в самолет энергия. Он устанавливал регуляторы состава смеси на автоматическое обогащение, регулировал сектор газа, выверял регуляторы оборотов винтов, а затем - именно в это мгновение казалось, что какой-то ток из его рук течет в неистовые двигатели - выпрямлялся, наклонял набок голову и прислушивался, потом переводил каждый двигатель на максимальный режим в две тысячи пятсот оборотов в минуту и с поразительной сноровкой, точностью и быстротой ставил приборы управления нагнетателями на сорок шесть дюймов наддува.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});