Возлюбивший войну - Джон Херси

Мы с Брандтом и Хеверстроу сидели в глубине комнаты и наблюдали, как Мерроу начинает проявлять себя. Обычно он разговаривал громко, никого и ничего не стесняясь. В этот вечер он, казалось, сдерживался и, потягивая сигару, ждал своей очереди. За столиками в баре летчики играли в кости на выпивку, лениво листали истрепанные журналы, потом вокруг одного из пилотов, помешанного на технике, постепенно собралась группа слушателей, и он пустился рассказывать, как приспомобил обычный киноаппарат для прокручивания звуковых фильмов, как сделал фотоэлемент из цоколя радиолампы и применил дешевенький карманный телескоп для фокусирования луча возбудителя на фотоэлементе; я ничего не понимал. Однако Мерроу наблюдал за ним, как охотничья собака, и едва парень замолчал и наступила короткая пауза, он откашлялся и звенящим голосом заговорил:

- Я познакомился однажды с дамочкой, затянутой в корсет от пояса до горла.

Мерроу помолчал, позволяя слушателям вникнуть в смысл его слов.

- Дело было так, - продолжал он. - Я, понимаете, ждал пассажирский самолет из Ньюарка на Денвер и у билетной кассы...

Я уже не раз слышал эту историю. Она производила впечатление и казалась весьма забавной. В ней, как бы между прочим, выставлялась на первый план молодецкая удаль Мерроу. Опытные люди наслаждались ею. Нет, Мерроу нельзя было отказать в ловкости. Закончив свой рассказ, он снова замолчал.

От дверей внезапно послышался (я чуть не подпрыгнул в кресле) оглушающий металлический голос, словно сама пилотская наша судьба окликнула нас из облаков. Голос сообщил, что на аэродроме объявлено состояние боевой готовности, поскольку наутро назначен боевой вылет. Нашего экипажа это не касалось. Я внимательно наблюдал за теми, кому предстояло лететь, но ничего не обнаружил, разве что усталость во всех их движениях стала чуточку заметнее. Бар закрылся. Мы стали расходиться. По дороге один из парней объяснил мне, что оглушившее нас своим голосом привидение называлось "Танной" и представляло английскую разновидность местной радиовещательной сети; ее динамики висели на деревьях и столбах по всей территории базы.

Я долго не мог заснуть, вспоминая и этот гулкий голос, и тех, кто сидел вместе с нами в клубе и должен был завтра умереть.

2

Я мог бы и не утруждать себя подобным рвением. Мерроу спал крепко и долго, я же встал рано, прослушал предполетный инструктаж, а потом поднялся на командно-диспетчерскую вышку понаблюдать за взлетом машин. Самолеты начали выруливать в девять сорок пять, и как раз в тот момент, когда последняя "летающая крепость" подошла к взлетно-посадочной полосе, штаб авиакрыла отменил боевой вылет. Никаких объяснений не последовало. Очередной каприз штаба явился настоящим ударом для летчиков, и я почувствовал первый спазм гнева, того гнева, которому предстояло в последующие месяцы стать моим постоянным спутником.

Потребовалось немнго времени, чтобы с нас сошла вся спесь; мы получили направление в школу. Наше самомнение сильно поубавилось, когда однажды утром один из пилотов, давно уже протиравших брюки на штабной работе, объявил, что в Штатах нас научили неплохо водить детские автомобили, а вот до полноценных летчиков мы еще далеко не доросли и что предстоит не меньше месяца боевой учебы, прежде чем нам разрешат участвовать в боевых вылетах.

Мерроу прямо-таки пришел в ярость. Как я уже рассказывал, он был староват - двадцать шесть лет и несколько месяцев, успел налетать немало часов, хотя и не на тяжелых машинах, и считал, что к рождеству вернется домой победителем.

Как только у нас закончилась лекция об английских кодах, он отправился к полковнику Уэлену с жалобой. Наш командир поднялся в четыре тридцать утра, провел инструктаж, а потом укрылся в своем самолете и просидел там часа два, почти до самого несостоявшегося вылета: он, разумеется, устал, а тут вваливается Базз и провозглашает, что не намерен просиживать зад и целый месяц слушать всяких там инструкторов, он приехал сюда драться, бомбить этих тупоголовых фрицев.

Базз так никогда и не рассказал нам, что ответил ему полковник, хотя догадаться было нетрудно: прошло шесть недель, прежде чем мы вылетели на боевое задание.

К вечеру Мерроу придумал, какие последствия будет иметь для него визит к Уэлену, вызванный, в общем-то, внезапным порывом. Послушать Базза, так большое начальство отныне считает его настоящим воякой и ждет только случая, чтобы выдвинуть на командную должность. Во всяком случае, так он полагал.

Все то время, что мы пробыли в летной школе, Мерроу выезжал на других, лебезил перед инструкторами, резкими жирными штрихами рисовал в своих тетрадях больших пучеглазых жуков и пауков или глазел в окно, мысленно навещая, по-видимому, жертв своих любовных побед. А вот я, искренний и способный молодой человек ("Гм!"), хотя, правда, не совсем вышедший ростом, проявлял прямо-таки поразительную сознательность. Я зубрил, тянул на лекциях руку, не скрывал своего желания учиться - в общем, "горел патриотизмом". Меня поражало полное безразличие Мерроу к лекциям, и однажды я даже высказал ему свое удивление, заметив, что когда-нибудь он поставит экипаж в тяжелое положение.

- Боумен, - ответил Базз, - он называл меня только по фамилии, и никогда "Боу" либо "сынок", тогда как для других членов экипажа всегда находил разные прозвища, что удивляло, а иногда и бесило меня, - Боумен, ты уж изучай свои учебники, а я буду летать.

И все же к концу нашего пребывания в школе он знал раз в десять больше меня обо всем, что мы изучали, - вернее, что изучал я.

Все объяснялось просто: Мерроу был гением. Во всяком случае, гением в одной узкой области - в области управления самолетом. Позднее на меня иногда находило желание стать пилотом высшего класса и самому командовать самолетом. Линч, перед тем как его убили, говорил, что когда он брал на себя управление машиной, то выполнял все функции командира. Мерроу тоже позволял мне заменять его, но с условием оставаться на сиденье второго пилота, и после рассказа Кида это меня раздражало; мне было противно играть роль не то помощника, не то туриста, я весь закипал при одной мысли, пока не вспоминал, что будь я командиром, мне пришлось бы самостоятельно осущствлять посадку, и я сразу представлял себе, как делает это Мерроу. Базз считал, что гениальность в летном деле, как и в музыке, состоит не столько в слепом следовании установленным правилам и неукоснительном их соблюдении, сколько в том, чтобы, в нужный момент отбросив всякие правила, действовать по вдохновению и подняться до подлинного совершенства. Гений всегда поступает так, как до него никто не поступал, и Базз управлял машиной, постоянно импровизируя. Мне тогда казалось, что каждая посадка Базза была своего рода экспериментом, вдохновенным поиском нового и лучшего способа установить тот захватывающий момент, когда воздух перестает нести все эти тонны металла и мать-земля снова принимает их в свои объятия. Он держал штурвал кончиками пальцев и, казалось, ощущал, как ощущает слепец текст, напечатанный по методу Брайля, самый, самый, самый конец полета.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});