Маяковский начинается - Николай Асеев

1936–1939.

ЗНАМЕНОСЕЦ РЕВОЛЮЦИИ[1]

Чем дальше вглубьуходят года, —острей очертания лет, —тем резче видишь,какой он тогдабыли осталсяпоэт!Не только ростаи голоса сила,не то,что тот или тавлюблена, —егона вершине своейвыносилалюдского огромного моряволна.Он понималее меры могучесть;он каплей в море был, —но какой!—стране поручивсвою звонкую участь,свой вечно взволнованныйнепокой.

Стихи до негопосвящались любви,училилюбовные сцены вести.А он,кто землю бв объятья обвил,учил насвысокой ненависти!Ненавистико всему,что на месте стало,что в мясокогтями вросло,что новых страниц бытияне листало,держасьза прочитанное число.Ненавистико всему,что реваншемгрозилореволюционной борьбе,что в лад подпевалои нашим и вашим,а в общем итогетянуло к себе.Зато и плевал онна все прописное,на все,чем питалосьупрямство тупиц.Его бы нетрудно поссоритьс весною,за вид ее общепримерныйвступись!Скривил бы губу он:«Цветочки да птички?В ежи готовитесь?Иль в хомяки?Весенниетех привлекают привычки,чьи не промокают в водебашмаки!»

Емуреволюциибыли по нраву.Живи —он бы не пропустилни одной;он каждой бы сталзнаменосцем по праву,народным восстаниямвечно родной.Он был быс рабами восставшими Рима;дубину взвивая,глазами блестя,он шел бы упорнои непокоримона рыцарейв толпах восставших крестьян.С парижскимисблизился бсанкюлотами,за спины б не скрылся,в толпе не исчез, —пред Тьера огнемозмеенными ротами,он был погребен бына Пер-Лашез.И сновапод знойною Гвадалахарою,в атаке пехоты на Террикон,восстанию верностьи ненависть яруюна белых,возникнув,обрушил бы он.Он был быотборных словполководцемв Великой Отечественной войне;он нашимвезде помогал бы бороться,фашистамущерб наносил бы вдвойне.Чтоб вновь,вдохновляяк победе влеченьем,звучало зовущее слово:«Вперед!»Чтоб выросв своем величавом значеньесоветского времени патриот.

Но что говоритьо том,что бы было, —он зова не слышалтревожной трубы;военное времяеще не трубило,а шло исступленьебезмолвной борьбы.«Идиотизм деревенской жизни…»великая мысльэтих яростных слов!Вот в этомкулацком идиотизменемало запуталосьбуйных голов.У них песнопевцемсчитался провитязь,мужицкого образаизобразист,стихи обернувшийв березовый ситец,в березахукрывшийразбойничий свист.Против Маяковскоговыставлен в драке,кудрями потряхивал,глазом блистал,в отчаянной выхвалке забиякикоровуподтягивал на пьедестал.«Бессмертнамужицкая жисть,и, покудазаветам отцовона будет верна,достанет и брагиу сельского люда,и хлеба, и сена,икон и зерна…»И, вкусам кулаческимвтайне радея,под видом естественностии простоты,готовиластарой закваскиВандеяобрезы, обломы,кнуты и кресты.Они,в Маяковском почуя преграду,взрывали петарды,пускали шутих:«Да он моссельпромщик!Да ну его к ляду!Он классики строгойковеркает стих!..»Так банда юродствующихорала,хлыстовски кликушествуяо былом,но, как их досадани разбирала,они,а не он,обрекались на слом!

А ондоверял коммунизму свято.Коммунак нему обращаласьна «ты»!Не фраза,не вызубренная цитата, —живыеее наблюдал ончерты.С ней близкою встречеюозабочен,не в блеске парадови мраморных зал,он памятник строилкурским рабочим,он голос рабочих Кузнецкаслыхал.По всем безраздельнымсоветским просторам,и в жгучих песках,и в полярных снегах,он шагом гиганта,упрямым и спорым,хотелв скороходах пройти сапогах.Он ездить любил,и летать,и плавать;он вихрился в поезде,мчался в авто!..Ни в чьютихоходную,мелкую заводьего заманитьне сумел бы никто.Огромны мечты,беспредельна фантазия!На стройке заводов,дворцов,автострад,по вышкам строительстваяростно лазая,он стих на подмогурасплавить был рад,чтоб строчки сверкали,по-новому ярки,чтоб слышал их даже,кто на ухо туг,чтоб пламя стиховэлектрической сваркилюбую детальосвещало вокруг!Он рад былновой рабочей квартире,леченью крестьянв Ливадийском дворце,всему,что в советском прибавилось мире,что рвалось впередв человеке-творце.Он знал,в чем сила народа-героя,он чувствовал,кто встает, величав,в партийном содружьесоветского строя,в заветах Владимира Ильича.И эти заветыв последней поэмебез всякой напыщенности и лжи —под марш пятилеток:«Вперед, время!» —простым языкомон сумел изложить.И эти заветыреальностью стали,когда ихиз планов, наметок и схемгода пятилетокконвейером гналии сделали ныненаглядными всем!

ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ

Ко всемуприлагая советскую мерку,он,как сказочный,созданный им жеИван,[2]по-хозяйскиобмерить и взвесить Америкуперемахивает океан.Океан ему нравится:правильный дядя,от кудрей белопенныхдо донных пят;и ложится строкойв боевые тетради:«…Моей революциистарший брат».Океан —он в трудах непрестанно,бессменно…Он плюет на блистаньезеркальных кают,и егоникоторые бизнесменыАтлантическим пактомне закуют.С океаномне раз имбеседовать запросто.Океанского голосарокот и гром,рев его несмиримости,вечности,храбростиповторен Маяковскоговечным пером.Океанский просторпароходами вспахан;волны — с дом:слез с одной —на соседнюю лезь.Ноот приторно-постнойшестерки монахинь —подступает морская болезнь.Верхоглядуони только шуткой покажутся,католическо-римскойсмиренной икрой,но в чертах лицемерия,тупости,ханжествапроступал ужеамериканский покрой.Но еще не видатьворотил с Уолл-стрита:пароход невелик,пассажир — середняк.И еще за туманомАмерика скрыта.Маяковский с ней встретитсятолько на днях.

Путь к концу…И уже, начиная с Гаваны,потянуло удушливо сладкимгнильем:то ли дух переспелыйананасно-бананный,то ли смрад от господ,принимающих ванны,прикрывающих плотьраздушенным бельем.Здесь,какие бы диваего ни дивилии какой бы природацветной ни была,—из-за пальм и банановувидел он Вилли,у которого белымразбита скула.Черной с белою костьюприметил он схватку.Как бы мог онза неграударить в ответ!Как лицо это наглоемог бы он — всмятку!Но нельзя:дипломатия,нейтралитет!

От Гаваны отчалили,двинулись к Мексике…«Раб», «лакей», «проститутка» —гнилые слова,уж давно потерявшие смыслв нашей лексике,здесьопять предъявляютсвои права…Трап опущен,он сходит с борта парохода.Все чужое,такое,к чему не привык:непохожи дома,незнакома природа,непонятны поступки,несроден язык.Мексиканскиеширокополые шляпы,плавность жестов,точеность испанистых лиц…Но повсюду Америкитянутся лапы,пальцы цепких концерновв природу впились.Дни ацтеков,земля их забытых владений,первобытной общиныуплывших веков…Поезд мчитсямеж кактусовыхпривидений,южных звезди, как звезды,больших светляков…

Ночь в вагоне.Ларедо.Подъезжаем к границе.После долгих формальностейвизы даны.Впередивпечатлений пред нимвереница,но сгибается больюи гневом страницаза индейцев —исконных хозяев страны.Спросят:«Разве вы ездили с ним?»Без отсрочкиобъяснюсь:«Да, ездил,как еду сейчас!Много летмне его дальнолетные строчкипомогают стремиться,по времени мчась».

Наконец Маяковскийв стошумном Нью-Йорке.На Бродвее светло —электрический день.А в порту,подбирая окурки да корки,безработицы клонитсятощая тень.За границу езжалии ранее наши;приходили в восторгот технических благ:дескать, нету продукциикрепче и краше,кроме той,над которой Америки флаг.Маяковскийглазами смотрелне такими:«Да, промышленность янкиналадить сумел,выжимающуюпотогонными мастерскимисоки прибылииз человеческих тел».Каждый шаг,каждый мигздесь на центы рассчитан.Маяковскийгрядущемусмотрит в лицо:«Здесь последний оплотбезнадежной защитыворотил капиталаи темных дельцов!»И в конвейере шумовбез пауз,распрямившисьво весь свой рост,озирает онБилдинг-хауз,одобряетБруклинский мост.Но куда бы ни поглядел они чего б ни привелв пример:«Это всеможет лучше быть сделанои разумнейв СССР».Он на фордовскихмощных заводах,на рекламнейшем из производств,где рабочимв мертвецкой лишь отдых:измотался —к реке и — под мост!Негры, шведы,бразильцы, евреи…Кто и как тутдруг друга поймет?А надсмотрщик:«Скорее!Скорее!Торопитесь!Дело не ждет!»Может, встретятся строчкинежней и любовнейу поэтов,поющих поля и леса.Но страшней и корочечикагские бойниникогда никомуне суметь описать.Он приметилусталые лица,черно-синие впадины глаз, —как он могс этой жизнью смириться,угнетенныйи преданный класс?!Здесь свинцовый оттеноквпиталакожа хмуро опущенных век.Анонимного капиталаобезличенный раб —человек!

Маяковскийсказал свое мненье:«Нет!Америка эта —не та!Делать деньги —одно их стремленье,их единственная мечта.Не затем каравелла Колумбаподымаласьс волны на волну,чтоб отсюдабесстыже и грубоэкспортировали войяу.Пусть жеМорганы и Дюпоны,придавившие горы горбов,не рассчитывают на законы,защищающие от рабов».Ни фотоэлементов услуги,ни дворцов их эйр-кондишенне спасутот кризисной вьюги,есливесь их строй никудышен.Перехлынет терпения мера,швед бразильца и неграпоймет,и дворца архимиллиардеране сумеет спастипулемет.В их зимних садах,среди роз и левкоев,придут опросить их,побеспокоив;придут,чтоб сказать имсурово и веско:«Вам в суд всенародныйявиться —повестка!За то,что, бессмысленно жадныи лживы,вы мир предаваливо имя наживы».«Кто ж судьи?» —нас спросят.Ответим, кто судьи:«Те судьи —простые Америки люди.Кто набраннародною волейединой.Кто был присуждаемсудьею Мединой.Двенадцать рабочих вождейнеподкупных,пред кем столбенеет,потупясь, преступник».«К чему ж их присудят?»«Не знаю,не ведаю.Я занят сейчас —с Маяковским беседою.На это бытолько он сам и ответил.Ведь чистку такуюкогда он наметил!Великое онзавещал нам событие:Америки новойвторое открытие!»

1950