Маяковский начинается - Николай Асеев

«ВПЕРЕДИ ПОЭТОВЫХ АРБ»

Любовь!

Только в моем

воспаленном

мозгу была ты!

Глупой комедии остановите ход!

Смотрите —

срываю игрушки-латы

я,

величайший Дон-Кихот!

Маяковский, «Ко всему»

Вот он возвращаетсяиз Петрограда —красивый,двадцатитрехлетний,большой…Но есть в нем какая-то горечь,утрата,какое-то облако над душой.Сказали:к друзьям он заявитсяв среду.Вошел.Маяковского —не узнать.Куда подевались —их нету и следу —его непосредственностьи новизна.Уж он не похожна фабричного парня:белье накрахмалили волос подстриг.Он стал прирученней,солидней,шикарней —по модепоследний со Сретенки крик.(На Сретенке былидешевые лавкиготовой одежи:надень и носи.Что длинно —то здесь жевозьмут на булавки;что коротко —вытянутпо оси.)Такого вот —можно поставить к барьеру:цилиндр,и визитка,и толстая трость.Весь вид —начинающий делать карьерунаездник из циркаи праздничный гость.

Они ему крыльянапрочь обкорнали,сигарой зажалисмеющийся рот,чтоб стал он картинкойв их модном журналене очень опасныхпострочных острот.Они его в шик облачилигрошовый,чтоб смех,убивающий наповал,чтоб голос егоразменять на дешевыйкадансих прислужников-запевал.

На нем же любое платьевыглядело элегантным;надетым не для фасонови великосветских врак…Он былкакого-то нового племениделегатом,носившимтак же свободно,как желтую кофту,фрак.И в блескелоснящегося цилиндраотсвечивал холод,лицо озарив;так —в порохе блещущаяселитранапоминаетпро грохот,про взрыв.И — хоть он печаталсяв «Сатириконе»,хоть впутался в лентыермольевских фильм, —весь мир егопомысловбыл далеко не тем,чем казалсядля нас,простофиль.Он законспирировалмысли и темы;расширив глаза,он высматривал год —тот год,где поймем и почувствуемвсе мы,что мир разделилсяна слуг и господ.Он больше не шелпротив ихних обрядов;он блуз полосатыхуже не носил.И только одноне укрыл он, упрятав:сердечного грохотав тысячу сил.

И сразувсе темы мельчали…Одна —до дрожи стены.И сразудрузья замолчали —так были потрясены.И после,взмывая из мрака,тянулись к нему голоса,и пестрая вязьПастернака,и хлебниковская роса;и нервный, точно котенок(к плечу завернулась пола),отряхивал лапки Крученых;Каменский пожаром пылал;и Шкловского яростная улыбка, —восторгом и больюискривленный рот,которомувся литература — ошибка,и все переделать бы — наоборот!

Комедияпревращалась в «мистерию»:он зря ее думалразвенчивать в «буфф»;все жестчепотерю ему за потереюприписывал к жизнивсесветный главбух.Все чаще и чащевпадал он в заботу,судьбы обминаятугой произвол;все гуще, как в лямки,влегал он в работуи книгу надписывал подписью:Вол.Огромнымупорным Самсоном остриженнымдо мускульных судорогвздувшихся плеч, —он речьот дворцов поворачивалк хижинам,других за собойпомышляя увлечь.

И это,и все,что в стихах его лучшего,толпа равнодушныхи сонных зевакне виделаиз-за лорнета бурлючьего,из-за скопившихся в сплетняхклоак.Но были в Россиихорошие люди:действительно —соль ее,цвет ее,вкус.Их путь, как обычно,был скромен и труден.И дом небогат,и достаток негуст.Я знаю отлично:не ими однимиспасен былтогдашней России содом.Но именно этимне стали родными,с их вкусом,с их острым событий судом.Их пятеро было,бесстрашных головок,посмевших свой взгляди сужденья иметь;отвергнувших путьханжества и уловок,сумевшихмеж волковпо-волчьи не петь.

Сюда сходились все путипоэтоввека нашего;меж них,блистательных пяти,свой лугрифмач выкашивал.Как пахнутэтих трав цветы!Как молодои зелено!Как будто бы с судьбойна «ты»им было стать повелено.Здесь Хлебников жил,здесь бывал Пастернак…Здесь —свежестьв дому служила.И Маяковскогопятерняс их легкой рукой дружила.Взмывало солнце петухомв черемуховых росах.Стояло время пастухом,опершимся о посох.Здесь начинали житьстихоммеж них —тяжелокосых.Но мне одному лишьвыпало счастьевсю жизнь с ними видетьсяи общаться.Он,заходя к нам,угрюм и рассеян,добрелво всю своих глаз ширину,басил про себя:«Счастливый Асеев —сыскал себеэтакую жену!»

Я больше теперьникуда не хочу выходитьиз дому:пускайвсе люстры в лампахгорят зажжены.Чего мне искатьи глазами мелькать по-пустому,когда — ничего на светенетнежнее моей жены.Я мало писал про нее:про плечи ее молодые;про то,как она справедлива,доверчива и храбра;про взоры ее голубые,про волосы золотые,про руки ее,что сделали в жизни мнестолько добра.Про то,как она страдает,не подавая вида;про то,как сердечно веселее ребяческий смех;про то,что ее веселье,как и ее обида,душевней и человечнейиз встреченных мною всех.Про то,как на помощь онаприходит быстрее света,сама никогда не требуяпомощи у других;про то,как она служилаопорою для поэта,сама для себя не делаяни из кого слуги.И каждоесвежего воздуха к кожекасанье,и каждаяясного утрапросторная тишина,и каждаясветлая строчкаобязана ей,Оксане, —котораяиз воспетыхединственнаяжена!

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ГОД

«Что задумался, отец?

Али больше не боец?

Дай, затянем полковую,

А затем — на боковую!»

Хлебников

Война разразиласьвнезапно,как ливень;свинцовой волнойподступила ко рту…Был посвист снарядов и пульзаунывен,как взвывытревожной лебедки в порту.Еще не успелииз сумрака сонногоко лбу донести —окрестить —кулаки,как гибли ужепод командой Самсоноварязанцы,владимирцы,туляки.Мы крови хлебнули,почувствовав вкус еена мирных,доверчивых,добрых губах.Мы сумрачно вторглисьв Восточную Пруссиюзеленой волнойпропотелых рубах.И хоть мы не знали,в чем фокус,в чем штука,какая нам выгодаи барыш, —но мы задержалидвиженье фон Клука,зашедшего правым плечом —на Париж!И хоть нами не былознамо и слыханопро рейнскую сталь,«цеппелины»и газ,но мы опрокинулипланы фон Шлиффена, —как мы о нем, —знавшего мало о нас.Мы видели скупоза дымкою сизой,подставив телапод ревущую медь,но —снятые с фронтадвенадцать дивизийпозволилиФранции уцелеть.

Из всех обнародованныхматериаловтех сумрачныхбестолковых годин —известно,как много Россия теряла.И все жмне припомнилсяновый один.Одиниз бесчисленных эпизодов,которыйневидимой силой идейприводит в движениемассы народов,владеющих судьбамицарств и людей.Министры — казну обирали.Шакальифигуры ихрвали у трупов куски.А парни с крестами —шагали, шагали,разбитые пополняя полки…Я ехал в вагоне,забритый и забранныйв народную повесть,в большую беду.Я видел,как учащенными жабрамидержава дышала,как рыба на льду.Вагон третьеклассный.В нем — чуйки, тулупы,тенями подрагивающимипод бросок,огарок оплывшийи въедливый, глупый,нахально надсаживающийся голосок.Заученных словне удержишь потока:«За матушку Русь!За крушенье врага!»А сверху гляделапапаха,винтовкаи туго бинтованнаянога.Ораторзахлебывался, подбоченясь,про крест над Софией,про русский народ.Но хмуро и скучноглядел ополченецна пьющий и врущийбез удержу рот.Оратор — ярился:«За серых героев!Наш дух православный —неутомим!Мы дружно сплотимся,усилья утроив,и диких тевтоноввконец разгромим!»Когда ждо «жидов»и до «социалистов»добралсяказенных мастейпиджачок, —не то обнаружилсяпросто в нем пристав,не то этопоезд сделал толчок,но раненый ясно,отчетливо,строго,с какой-тобрезгливостью ледянойотрезал:«Мы не идиоты!» —и, ногуподдерживая,повернулся спиной.«Мы не идиоты!» —вот в чем было делоу всех этих раненыхбез числа;вот чтои на стеклах вагонных нальделои на сердцевьюга в полях нанесла.На скошенных лезвияхмаршевой ротымелькало,неуловимо, как ртуть,холодное это:«Мы не идиоты!» —и штык угрожалоназад повернуть.И, правда,кому б это стало по нраву, —пока наживаласьвсесветная знать, —на Саву, Моравуи Русскую-Равусвоими скелетамипуть устилать?!Вагон тот —давно укатился в былое,окопызапаханы в ровную гладь,но памятьне меркнетоб этом герое,сумевшемв три словавсю правду собрать,Три слова —плевком по назойливой роже!Три слова —где зоркая прищурь видна!Три слова —морозным ознобом по коже,презрениевыцедившие до дна!

И в это же время, —две капли таковский, —с правдивостьютой жесродненный вдвойне,бросал свои репликиМаяковскийКащеихе стальнозубой —Войне.Он так же мостилвсероссийскую тинубулыжником слов —не цветочной пыльцой;ханже и лгунуповорачивал спину,в пощечиныс маху хлеща подлецов.И понял яв черных бризантных вихрях,что в этойтревожной браваде юнцарастетвсенародныйроссийский выкрик,еще не додуманныйдо конца.Я понял —не призрак поэта модный,не вешалкадля чувствительных дев, —что это великий,реальный,народный,пропитанныйсмехом и горечьюгнев.Я понял,что, сердце сверяя по тыщам,шинель рядовогосносив до рядна,мы новую родинув будущемищем,котораявсем материнскиродна.

Спросите теперьу любого парнишки:«Мила тебе родина?Дорог Союз?» —и грозно сверкнутпограничные вышки,в бинокль озираяграницу свою.Ту, за которуюдраться не стыдно,которойпонятны нам целии путь,с которойи житьи умереть —не обидноничуть!

НЕВСКИЙ ПЕРЕД ОКТЯБРЕМ