Казарма - Николай Наседкин

Однако, естественно, не автоматически. Необходимо с самого начала, пусть несравненно меньшей кровью, чем в случаях, уже рассказанных мною, но показать и доказать свою гордость. Потому что имеются всегда в толпе такие блатные, приземлённые, злые, ограниченные животные, которые как раз возненавидевают именно "шибко грамотных", "теллигентов", "очкариков" и стараются поначалу всячески таких унизить, задеть, ткнуть лицом в грязь. И, как правило, окружающие до поры не вмешиваются: поддался ты такому шакалу сразу, никто потом не будет мешать ему ездить на тебе верхом. Не поддался, осадил дебила - он сам не найдёт поддержки у остальных, отстанет.

Как я вроде бы уже писал, ребят с образованием оказалось в наших рядах маловато. Но человека три-четыре попали даже и с вузовскими дипломами, служить им предстояло всего год, да ещё человек десять-пятнадцать сумели до армии закончить десятилетку.

В стройбат ведь забирают в первую очередь всех тех, кто для нормальной армии по тем или иным причинам не подходит. Это и в полном смысле слова полудебилы с трех-, шестиклассным образованием, и нацмены в основном из азиатских республик, почти совсем не знающие русского языка, и типы, похлебавшие уже тюремной баланды... Встречались у нас даже экземпляры с физическими дефектами - заики, косенькие, у одного двух пальцев на левой руке не хватало. Ещё один - это вообще анекдот! - по фамилии Тимохин, по прозвищу Дядька, жирный глуповатый мужик со старообразным бабьим безволосым лицом, похожий на гермафродита, признался как-то, что ему уже стукнуло 32 (!) года, что он однажды для каких-то нужд подделал год рождения в паспорте и умудрился загреметь на старости лет в стройбат, хотя в свое время его не призвали в армию по состоянию здоровья.

Поэтому, повторяю, на таком фоне выделиться было весьма и весьма нетрудно.

Не всех из нас, образованных, разумеется, можно было назвать интеллигентами (даже в том вульгарном понимании, какое распространилось в последнее время), но несколько человек заметно выделялись интеллектом. Так вот, двоим их них данное выделение из толпы не облегчило, а, наоборот, усугубило первые шаги в стройбатовской жизни. Притом у обоях волею случая к слабым характерам присовокупились ещё и отягощающие судьбу чисто внешние обстоятельства.

Один, по фамилии Аксельрод, умудрился с ходу попасть в гансы, то есть в гарнизонную патрульно-караульную роту. А другой, Ермилов, угодил в ситуацию и того хлеще: прельстившись, видимо, его высшим образованием и внушительным рослым видом, ему через месяц-полтора службы кинули для начала пару лычек на погоны и поставили старшиной 3-й роты. Но очень скоро отцы-командиры разобрались, что ни Аксельрод, ни Ермилов возы, в которые их впрягли, не тянут и разжаловали их в военные строители с переводом в нашу роту.

И вот наша ротная блатата, сразу проверив их на прочность, учуяла легкую добычу и принялась учить "теллигентов вученых" жизни и свободе. Уж, легко, думаю, представить, как можно поиздеваться над разжалованными гансом и старшиной, которые формально успели поиметь власть над сапёрами всех призывов. Особенно изощрялись Дерзин и Кишка.

Дерзин выбрал своей жертвой Аксельрода. Мучитель, кажется, вовсе и не обращал внимания на затюканного уже, замызганного, зачуханного еврея, словно бы не замечал его, но стоило тому спрятаться в проходе между койками с книгой или раскрыть в Ленинской комнате свежую газету, как рядом оказывался Дерзин.

- Та-а-ак, грамотный, значит? Буквы, значит, знаешь? Вученый, значит, шибко?.. А у дедушки подворотничок грязный!.. (Он, наглец, чуть ли не с первых дней стал величать себя дедушкой.)

Аксельрод, раз поддавшись, никак не находил сил и решимости взбунтоваться. Он молча взглядывал на тирана снизу вверх маслиничными, по-собачьи тоскливыми глазами, откладывал чтение и плёлся за Дерзиным. Когда Дерзин исчез совсем из роты, надо было видеть, как распрямился, как даже слегка приборзел Аксельрод - совсем человеком стал. Право, я иногда думаю, что Дерзин имел над ним какую-то магнетическую власть, как-то тотально подавлял его психику. По крайне мере я ни разу не видел, чтобы этот уголовник как-нибудь физически воздействовал на жертву, ударил бедного еврея, нет, просто приказывал, а тот исполнял его волю и, вероятно, сам не мог объяснить, почему...

Кишка же преследовал Ермилова проще, примитивнее и озлобленнее. Например, вернувшись со второй смены, часов в двенадцать ночи, часто в подпитии, Зыбкин, прежде чем лечь спать, непременно отправлялся в 3-й взвод, где уже посапывал Ермилов, поднимал его, большого, полного, трясущегося, с постели и начинал учёбу.

- Почему лёг без моего разрешения? - удар под дыхало. - Встать! Почему дрожишь? - новый удар в область пупка, не сильный, не смертельный, но уничижительный, обидный. - Встать! Стоять по стойке смирно! Теперь не старшина, понял?..

А Ермилов лишь канючил:

- Не надо, а!.. Ой, не надо, а!..

И так до тех пор, пока кто-нибудь из стариков не рыкнет - шум спать мешает.

Ермилова никому жалко не было. Хочет - пусть терпит. Было гадливо смотреть, как этот здоровый телом, неглупый образованный парень лижет руку грязному хлипкому Кишке. Аномалия какая-то!

Вообще мне кажется, что самое непонятное и страшное на свете - это человеческий характер. Вот взять меня. Ведь мозгом я отлично сознаю все слабости, всё несовершенство своего характера, но почему тогда как ни переворачиваю себя, как ни насилую свою натуру, как ни пытаюсь измениться: стать решительнее, жёстче, независимее, более волевым, гордым и холодным ничего и ничегошеньки-то у меня не получается? Так чтo это такое, определяющее мою жизнь, мою судьбу, находящееся внутри моего "Я", но от меня совсем не зависящее? От кого мне дан характер - от природы? от родителей? от Бога? И как жутко, что только два обстоятельства в состоянии перевернуть, вывернуть, откорректировать характер человека - опьянение и душевная болезнь. Только пьяный или сумасшедший способен на бунт против собственного "Я", против природы своего характера, против предопределенности судьбы...

Однако, прочь, прочь философию и отвлеченные рассуждения! Пусть философствует читатель, моё же дело - факты, пища для размышлений.

Все-таки при всем несовершенстве моей сущности, я ни при каких обстоятельствах не смог бы унизиться до степени Аксельрода или Ермилова. Лучше уж смерть или тюрьма. Видимо, чувствуя это или, вернее, зная, судьба, рок, фатум или что там ещё, чересчур сильно не испытывали меня. Притом, я говорил уже, что заранее настраивался к стартовым армейским испытаниям. А когда я готов, настроен и напружинен, тогда я при всей своей напускной интеллигентности вполне даже могу постоять за себя или по крайней мере не подчиниться.

Итак, во-первых, я прочно знал, что блатной, как и любое животное, нападает охотнее на того, кто показывает свою робость, поэтому старался, особенно поначалу, держаться прямо, смотреть в глаза потенциальным обидчикам спокойно, независимо и даже как бы гордо. Это в какой-то мере удавалось ещё и потому, что ко времени перемешания в роте всех призывов, мы, сапёры учебной роты, маленько пообтесались, попривыкли, адаптировались. Если кого из нас и прижимали, то от случая к случаю, на стороне, вне казармы. И вот настало время, когда два взвода выучившихся молодых перевели в другие роты, а в нашу перебросили столько же черпаков, стариков и дедов.

Началась весёлая жизнь.

Я ждал в тайной смутной тоске первого испытания на прочность.

И дождался.

Была ночь. Я спал во 2-м взводе на своей койке в нижнем ярусе. Вдруг проснулся, и, наверное, не я один, от топота сапог и пьяного гвалта. Заявилась вторая смена, бригада стариков, и многие, если не все из них, навеселе. Они прогромыхали зачем-то в умывальник, продолжая там то ли ссориться, то ли веселиться и балдеть. Вдруг раздались тошнотворные звуки кого-то из них начало выворачивать, полоскать...

И вот - торопливые, какие-то хищные крадущиеся шаги по проходу, чья-то рука цепляется за прутья моей кровати, и через мгновение я чувствую мерзостный душок перегара. Сердце моё замирает и потом сразу ухает-бьётся, просится наружу.

Толчок в плечо.

- Э-э, молодой, встань-ка... Э-э-э, слышь, там убрать надо...

Господи, что же делать? Делаю вид, что сплю, не слышу. Стараюсь дышать с присвистом.

- Э! Э! Чё - оглох? Ну-ка, подъём!..

Главное сейчас - не впасть в оцепенение, дать отпор... Я приподнимаюсь на локте, смотрю прямо в мутные гляделки парня и отчеканиваю твёрдым, внешне спокойным голосом:

- Я не могу. У меня завтра много важных дел. Мне надо выспаться. - И повторяю веско: - У меня завтра много-много важных дел.

Старик в недоумении, в отупении, он фраппирован.

- Чего-о-о?!

Пару долгих секунд я, скорчившись под одеялом и затаив дыхание, жду. Сейчас ударит! Сейчас пнёт!.. Что тогда произойдёт, я не знаю, но с постели я сейчас не встану - это точно.