Казарма - Николай Наседкин

- Чё, оглох? На-ка, подшей мне сначала. Да пошустрей!

Новенький пару секунд смотрит широко открытыми глазами и молча склоняется над своим шитьём.

- Ты чё борзеешь, салага? - Гандобин вырывает из рук Акулова гимнастёрку и швыряет в угол.

Шум в бытовке мгновенно стихает. Одни Гандобина боятся, другие не желают связываться. Тех, кого он сам опасается, сейчас здесь нет.

- Ну-у! - взвинчивая себя, почти визжит он и бьёт Акулова кулаком в плечо. Раз, другой...

И вдруг рожу его обжигает хлёсткая пощёчина. Этот внезапный отпор так ошеломляет Гандобина, что у него отваливается нижняя челюсть. Он мгновение таращится сверху вниз на новенького и только собирается "взорваться", как раздаётся едкий голос старшины:

- Ну что, брат Гандобин, невкусно?

Гандобин резко оборачивается, хочет что-то вякнуть, но, как часто бывает в подобных случаях, дыхания не хватает, и из горла его вырывается звук, похожий на утвердительное - да!

-Ха-ха-ха! - хохочет басом Федоренко, прислонясь к косяку двери.

- Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! - смеются дружным хором салаги прямо в глаза блатному Гандобе.

Смех толчками вырывается из груди Акулова, хотя он всё ещё красен от гнева, и кулаки его плотно сжаты.

Даже когда Гандобин, потный от позора и бессильной ярости, исчезает, веселье в бытовке стихает не сразу. Наконец старшина делает глубокий вздох, промокает вышитым платочком глаза, трубно сморкается в него же и от души произносит:

- Молодец! Ну молодец!.. Вот что, брат, айда-ка в каптёрку, шапку тебе хорошую подыщем - негоже такому орлу в старье ходить...

Акулов, пунцовый уже от смущения, подбирает гимнастёрку с пола и идёт за старшиной. На фоне Федоренко смотрится он совсем мальчишкой.

Узкой своей спиной чувствует новенький взгляды ребят, с которыми предстоит ему вместе служить целых два года.

Рассказ этот я писал, правил, перебеливал, наконец, посчитав законченным, запечатал в конверт и ничтоже сумняшеся вывел адрес журнала "Советский воин". А чем чёрт не шутит? Ведь рассказ об армии в этом журнале и печатать.

Примерно через пару месяцев, буквально перед самым отъездом домой я получил тонюсенький конвертик с фирмой "Советского воина". На фирменном, опять же, бланке было отшлёпано:

"Уважаемый товарищ такой-то!

Вы предложили журналу "Советский воин" рассказ "Новенький" и, как пишете в обращении к редакции, с нетерпением ждете её решения: подойдет ли?

Рассказ "Новенький" не мог заинтересовать. Покладистый, честный, исполнительный новичок едва прибыл служить, как тотчас встретил в подразделении нравы бурсы - мордобой среди солдат, издевательство, право кулака - такой Вы нарисовали нашу военную молодежь. Да разве она такая? Конечно, нет!

Рассказ не подошёл.

Зав. отделом прозы, чл. СП СССР

капитан Скороходов".

Прочитав это, я остолбенел и в остолбенелом состоянии находился целый день. Такого откровенно циничного, глумливого ответа я, наивно признаюсь, не ожидал. Наконец-то я окончательно понял, почему так зевательно и неловко читать рассказы, повести, романы о современной армейской службе, которые тискаются в этом журнальчике, в других журналах и книгах.

Да и как не понять?..

Хотя непонятно другое: как это повелось у нас в последнее время, утвердилось и сделалось как бы естественным явлением публикация и издание самой откровенной литературной халтуры? Неужели, читая очередную ширпотребовскую повестушку или новый штампованный роман иного плодовитого сочинителя, думал я, неужели у автора настолько атрофировались в организме мыслительный и совестливый центры, что он не понимает очевидной истины: гонорарные деньги всё равно истают, а вот позорное беллетристическое детище его блудливого ума ещё долго будет вызывать у случайных читателей недоумение, усмешки, раздражение и скуку. А уж о редакторах и рецензентах вроде этого капитана Скороходова и вовсе говорить не хочется. Жаль, правда, что в тех редких разгромных критических статьях, где речь идет о литературной серятине, ещё называются имена авторов-ремесленников, но не припомню случая, чтобы пригвождались к позорному столбу редакторы и завотделами журналов и издательств, способствующие тиражированию угоднических, приспособленческих, вральных, обтекаемых опусов.

А потом кричим: советская литература в упадке, застое... Да, в застое!

Впрочем, сейчас речь идёт в общем-то лишь о так называемой армейской прозе. Уж настолько она опошлилась, дискредтировала себя, что дальше, по-видимому, и некуда. Да что там говорить! Недавно читал одну книжонку, в аннотации к которой сказано, что это первое произведение автора, "недавно отслужившего действительную военную службу. Ему удалось талантливо и достоверно показать будни воинов Советской Армии".

Читал - скулы сводило. В повести этой - то ли "Солдатский остров" называется, то ли "Солдатский материк", что-то географически возвышенное, к примеру, сержант, командир отделения, дослуживающий свое (крамольные слова "дед", "старик" и проч. в книжонке не употреблялись), очень переживал, что один его подчиненный из последнего призыва никак не может успеть вовремя вскочить на подъёме. Сержант сей и беседует с салагой (мой термин), и самолично показывает ему секреты сноровки, и пишет трогательное письмо родителям солдатика, прося совета по воспитанию их отпрыска, и не спит ночами, размышляя о своём подопечном... И, наконец, титанические усилия славного командира отделения увенчиваются триумфом: однажды недотёпистый аника вскочил в положенные секунды. Перед строем личного состава отделения сержант обнимает воина, утирает о его худенькое плечо скупую дембельскую (термин мой) слезу и прерывисто выдыхает:

- Я в вас верил, товарищ рядовой!

А тот, шмыгая носом, тоненько, со всхлипом произносит в пространство:

- Спасибо, товарищ сержант! Вы таперича мне заместо отца родного!..

Вот такие высоты соцреализма.

Глава IV

У-у-уф-фу-фу-у-у! Чего это я так разбрызгался слюной?..

Скопилось, видимо, прорвало (недоброжелатель мой прочитает - съязвит: как канализацию!), выговорился.

Теперь немного о хорошем. О таких, как Акулов.

Списал я его не то чтобы прямо с натуры, но похожих на него, я бы сказал, воинской судьбой ребят в нашей роте служило не так уж мало. Именно судьбой, а не характером. Потому что у всех воинов, сумевших сохранить свое человеческое достоинство с первых же шагов в армии, характеры, натуры были самые диаметрально противоположные - разные, неожиданные. Главное, что ребята их имели - характеры.

Некоторым счастливчикам от природы даётся такая физическая мощь, что им для вызова уважения к своей персоне надо затрачивать совершенно минимальное количество жизненной энергии. Из подобных Муромцев особенно выделялись у нас двое - шофер-сибиряк Коля Андреев и токарь-москвич Руслан Авдеев.

Коля - не длинен, чуть выше среднего роста, но настолько крепко сбит, настолько монолитен в торсе и плечах, что если на него нечаянно наткнуться, разбежавшись, то отлетишь, точно от кирпичной тумбы. Он горяч, горд, вспыльчив, но не самодур, не зол, силой своей бравирует, но слабых пугать не любит. Не боится ни черта, ни Бога, ни стариков, ни командиров. Подчиняться приказаниям старших по званию, конечно, подчиняется, но не суетливо, снисходительно, с ленцой.

Помню один его рассказ из гражданской жизни, который он показывал в картинках, с воодушевлением, раскрасневшись от вкусных воспоминаний.

- Водяра меня редко с ног сшибает, а тут раз перестарался - на свадьбе у друга. С кем не бывает? Аха. Чувствую - поплыл, а наутро - в рейс. Рванул домой, отоспаться надо. Аха. Иду нормально, чуток, правда кидает на встречные столбы. И оставалось до хаты всего метров полста, тут - на тебе: тормоза вж-ж-жик рядом - легавые. Аха.

"Ребята, - гутарю, - вот моя деревня, вот мой дом родной, никому не мешаю, иду спать. Не наглейте!"

Нет, начали руки выламывать и в "воронок" меня пихать. Аха. А "воронок" - как хлебовозка, туда сотню мужиков можно засунуть, и ещё место останется. Аха. Взяли они меня на арапа, погрузили быстро, профессионально умеют, гады. Аж рученьки мои в плечах заныли. Но ничё, терплю, с ними свяжешься - себе дороже. Аха.

И тут - на тебе! Они, мусора-то, трое со мной в будке и какие-то, смотрю, кобенистые попались. Только тронулись, один ка-а-ак мне под дых припечатает. Аха.

"Я, - крякает, - научу тебя свободу любить!"

Эх, мать честная! Тут с меня хмель и слетел. Аха. Ка-а-ак я его приложил промежду глаз - на стенку полез. Те двое - на дыбы. Аха. И пошла махаловка. Эх, и отвел я душу, чтоб им всем пусто было, в туды твою качель! Как мячики по будке летали. Аха. А то привыкли, гады, заграбастают ни за что человека да ещё втроём одному почки отшибают. Поучил я их маленько уму-разуму... Аха...

А закончил Коля свой рассказ на грустной ноте:

- Потом, в кэпэзэ, конечно, заломали они меня. Аха. Чуть ли не взводом навалились - пришлось поддаться...