Спасти шпиона - Данил Корецкий

— Чушь так чушь, — кивнул писатель. — А можно спросить, как вы после ракетного училища на подводной лодке оказались? Странно как-то! И почему вы про камикадзе сказали?

— Да не это странно. — Ардон доел чанахи, отодвинул горшочек и со вкусом закурил. — На лодке я не в штурманах ходил, не в реакторщиках, как раз ракетным комплексом и командовал, по специальности. Другое странно. Как из офицеров и матросов советского флота делали японских камикадзе!

— И как же? — заинтересовался писатель.

Профессор тоже насторожился, поднял голову, вслушался, даже оставил на миг свой эклер. Ардон был явно критично настроен к Вооруженным силам и общественному строю России, такие вещи следует обязательно отражать в отчетах.

— Я двенадцать лет прослужил смертником на «разовой» лодке. И экипаж был «разовый». Короче, все девяносто человек — камикадзе!

— Что это значит, Марик? — доброжелательно спросил Носков, гипнотизируя каперанга изучающим взглядом.

— Да то и значит. Лодка «К-145», проекта «434», их называли «раскладушками». Потому что из легкого корпуса поднимались ракетные контейнеры — четыре с одного борта и четыре с другого. И запуск, естественно, только из надводного положения, время на подготовку — двадцать минут по нормативу. А на наше обнаружение и уничтожение по нормативу НАТО тоже двадцать минут… Успел дать залп, и тут же тебя накрыли. А может, и не успел, а тебя накрыли…

Ардон с маху погасил в пепельнице недокуренную сигарету — будто показал, как именно его лодку могла накрыть ракета НАТО. Брызнули искры.

— Ну ладно, это дело прошлое… Сейчас-то я в штабе флота обретаюсь: бумаги, телеграммы, общий контроль. Но «раскладушки» с российскими камикадзе еще плавают!

— Да, досталось вам, Марк Яковлевич! — ужаснулся Профессор. — Врагу такого не пожелаешь!

Он выпил чай, доел пирожное, довольно потер сухие ладошки.

— Славно пообедали, Марк Яковлевич! И поговорили интересно, я прямо молодость вспомнил! Даже помолодел…

Официантка принесла счет, и он поспешно полез в карман.

— Не беспокойтесь, Иван Семенович, я расплачусь, — сказал Ардон.

— Нет-нет, что вы, ни в коем случае! — Профессор вытащил кучу каких-то потертых бумажек, досадливо поморщился, спрятал обратно и сунул руку в другой карман. Однако и там он не находил то, что искал.

Тем временем Марк Яковлевич отсчитал четыре сотенные купюры, завернул их в счет и сунул под пепельницу.

— Рад был повидаться, Иван Семенович! — Он тепло пожал руку Носкову. — Я любил ваши лекции, вы так смело обо всем говорили. Даже про Солженицына… Просто удивительно!

Со Сперанским он попрощался сухо, как с чужим, неинтересным человеком. Такое отношение писателя покоробило, и он решил сорвать раздражение на сияющем, как коллекционный золотой червонец, напарнике.

— Что, Профессор, раз Ардон заплатил за всех, то деньги на оперативные расходы надо вернуть Евсееву?

Довольное выражение как губкой стерло с желтого, туго обтянутого кожей лица.

— Как вернуть?!

— Очень просто. Под расписку.

Их эмоции находились в противофазах. Чем хуже становилось настроение Профессора, тем лучше оно делалось у Американца. Пауза затянулась.

— Зачем возвращать? — наконец спросил Носков. — Поделим поровну, и все…

Тяжело вздохнув, он выудил из кармана несколько пятидесятирублевых купюр, пересчитал, разделил на две части и с траурным видом протянул половину Сперанскому. Тот нарочно замешкался. Дрожащая морщинистая рука с зажатыми синими бумажками повисла в воздухе.

— Что ж, можно и так, — усмехнулся, наконец, Сперанский и небрежно взял деньги.

Теперь он находился в отличном настроении. И не деньги являлись тому причиной.

* * *

Высшее командное училище ракетных войск стратегического назначения, по всеобщей моде последнего времени, превратилось в Академию РВСН.[2] Но, кроме вывески, во внешнем виде учебного заведения мало что изменилось.

— Все как прежде осталось, — умиленно произнес Носков, обводя рукой девятиэтажное здание из красного кирпича, асфальтовые дорожки, плац, березовую аллею. — А деревья эти, помню, курсантики на моей памяти сажали. Такие тоненькие прутики… Вон как вымахали!

— Да уж, — равнодушно сказал Сперанский, чтобы хоть как-то принять участие в разговоре.

— Левой! Левой! Ногу держать! — Молодой лейтенант вел по асфальтовой аллее свой взвод. Будущие ракетчики были без кителей — в одних рубашках цвета хаки, холодный ветер рвал форменные галстуки. Пацаны ежились, вид у них был далеко не героический.

— А сколько я таких желторотиков выпустил! — Носков проводил строй взглядом, поправил старый берет, пошевелил губами. — Тысяч, наверное, десять!

— Да уж…

Сперанский плотнее запахнул велюровый плащ.

— Сейчас прямо к Рыбаченко пойдем! — хорохорился Носков. — Он так обрадовался по телефону! Хочет, чтобы вы с личным составом встретились, у вас тут, оказывается, много поклонников, для них такая встреча событие…

— Это можно, — снисходительно кивнул Сперанский.

Заместитель начальника по научной работе полковник Рыбаченко принял визитеров в своем кабинете, заставленном от пола до потолка стеллажами с книгами и журналами. Носков удивленно провел корявым пальцем по свежим подшивкам американского «Сайенс» и британского «Нью Сайентист».

— Не обращайте внимания, Иван Семенович, — буркнул хозяин, застегивая мундир и приглаживая ладонями взъерошенные волосы. — Это уже не тлетворное влияние, а научный обмен. У нас сейчас и офицеры-ракетчики за границу ездят!

Особой радости от встречи Рыбаченко не выразил и выглядел на удивление мрачным. Со Сперанским познакомился довольно сухо и выступить перед курсантами не пригласил.

— Я вчера позвонил Семаго, — сразу же перешел к делу полковник, обращаясь к Носкову. — Он дал согласие встретиться с товарищем Сперанским… А я вам уже не смогу помочь…

— Спасибо, Валентин Иванович, спасибочки, — раскланялся Профессор. — Как самочувствие-то ваше, Валечка? Что-то вы сегодня не такой, как всегда…

— Уж это точно, — с горечью сказал Рыбаченко. — Утром мне совершенно неожиданно вручили предписание на увольнение. Так что, сами понимаете, не могу уделить вам внимания… Не до того. Извините…

— Ай-ай-ай! — запричитал Носков. — Как же так? А кто же будет науку двигать, о курсантах заботиться, с выпускниками связи поддерживать?

Рыбаченко вздохнул.

— Свято место пусто не бывает. Поставят нового зама, он и будет работу вести. Просто неожиданно как-то. Начальник обещал продление, кадры согласились, а тут вдруг — бац! Как обухом по голове…

— Жалко, жалко, Валентин Иванович! Тут вы неправы, найти вам замену будет ох как непросто! Это большая потеря и для курсантов, и для института, и для ракетных войск! И о чем они там думают?!

Профессор сокрушенно покачал головой. И внезапно спросил:

— Зиночка сегодня работает?

Увольняемый полковник кивнул.

— Да вроде видел ее с утра…

— Тогда не будем вас задерживать, — расшаркался Носков. — Думаю, там разберутся. Никто не посмеет вас уволить! Я лично напишу министру! И Президенту напишу, если надо!

Рыбаченко растроганно пожал ему руку.

— Спасибо, Иван Семенович! Ничего не надо. Спасибо за поддержку!

— Нет-нет, я и всех ребят подниму на вашу защиту! Мы этого так не оставим!

Когда они вышли из кабинета, Профессор направился не к выходу, а в противоположную сторону, к боковой лестнице, ведущей в цокольный этаж.

— Вы куда? — удивился Сперанский.

— В столовую.

— Это еще зачем?

— Как зачем? — удивился в ответ Носков. — Обедать! Не уезжать же голодными…

Они спустились вниз, в пропахший тушеной капустой полупустой офицерский зал с высоким потолком и большими окнами, от которых ощутимо тянуло холодом. Носков облобызался с пожилой добродушной Зиночкой, та дала команду, и полная румяная раздатчица щедрой рукой отгрузила отставному обществоведу двойные порции рассольника и жаркого. Зиночка, скрестив руки на необъятной груди, внимательно наблюдала за процессом. Когда она смотрела на Ивана Семеновича, в ее взгляде читалась очевидная симпатия.

Американцу стало ясно: при каждом удобном случае Профессор тут прикармливается. Это своего рода ритуал, церемония, а сам Носков — кавалер ордена «Почетного Довольствия». Всех выдрессировал, старый лис…

Звон ложек и ножей отражался от стен, старшие офицеры сидели со старшими, младшие — с младшими. Носков поставил поднос на свободный столик, чувствующий себя неуютно Сперанский присел на краешек стула. Он сразу же отказался от еды, а Профессор и не думал настаивать. Обществовед съел двойной обед, на десерт выпил компот с пирожком, удовлетворенно потер ладошки.