Спасти шпиона - Данил Корецкий

Сперанский считал, что опытному литератору достаточно двух минут, чтобы понять, с каким человеческим материалом имеешь дело и подыскать ему подходящее место на шкале ценностей. Сейчас, произведя в уме необходимые вычисления, Сперанский льстил грубо и незамысловато, как и требовала ситуация. И дело шло на лад: Семаго, который пять минут назад, казалось, готов был спустить его с лестницы, сейчас проникся — сокрушенно вздыхал, играл желваками, обильно потел в своей белоснежной рубашке и то и дело подливал коньяк в водочные рюмки. А когда выпивал, то недовольно морщился.

— А чего же я в майорах застрял, такой умный? — с горечью вопросил он, рассматривая толстую, красочно оформленную книгу «Я — агент КГБ». Особое внимание привлекала фотография Сперанского, вальяжно сидящего в кресле-качалке с трубкой в зубах.

— А?.. Наши-то в полковничьих папахах да лампасах, при служебных машинах, выслуживались, звезды зарабатывали!.. Шли, куда скажут, делали, что говорят. Ели, что дают… И пили тоже, кстати… А чуть что — так и двух слов связать не могут, вот оно как…

Семаго понюхал рюмку, покачал головой, отставил в сторону. Достал из холодильника початую бутылку «Мартеля», плеснул коньяк в чистый бокал на две трети, заглянул в него задумчиво и опрокинул в себя.

— Вот это другое дело!

Майор повторил процедуру.

— А не выслуживаться надо было — своим умом жить! — сказал он, сжав зубы. Глаза после выпитого налились кровью, он ожесточенно ткнул себя указательным пальцем в лоб. — Вот этим самым! Своим! Вот как я!..

Он наткнулся взглядом на Сперанского, нахмурился, вспомнил запоздало:

— Может, вам тоже? Французского? Хотя вы и свой-то не пьете…

— Извините, давление…

Но Семаго уже забыл про свое предложение. Он перенесся в мир совсем других проблем.

— Ничего, хоть теперь до них дошло, — бывший майор стукнул ладонью по столу. — И то ладно… Устал я строем ходить. Жить строем устал. А тут, как-никак, коммерция, свобода… Тут я генерал! А получаю больше генерала. И вообще… Наташка!! — вдруг страшно заорал он куда-то в пространство. — Чего пришипилась там? Иди сюда!!

Писатель вопросительно посмотрел на Семаго, он не знал, что в доме еще кто-то есть. Боров качнул головой и улыбнулся улыбкой превосходства: дескать, щас удивлю. Через минуту в кухне появилась девушка в расписанном золотыми драконами черном халатике наподобие кимоно, с мордашкой одновременно распутной и простодушной, даже милой. Сперанский отметил безукоризненной формы ноги и совершенно дурацкие зеленые то ли носки, то ли гетры на этих ногах.

— Это Наташка, ей всего двадцать восемь, — торжественно прогудел Семаго. — Переводчиком в моей фирме работает. Деньги переводит… на шмотки и косметику. Всю Камасутру наизусть знает, а чего не знает, то сочинит. Ценный кадр!

Наташа стояла в центре кухни, задиристо расставив ноги на ширину плеч, воткнув острые кулачки в бока, и смотрела куда-то поверх головы Сперанского. В ее позе чувствовалась привычка, скука, словно она участвует в поднадоевшей фотосессии.

— Ну, скажите, — снова заорал Семаго, — у кого из наших полковников и генералов есть такая телка?!.. Такая грудь! Такие ноги! Да ни у кого! Класс, а?!

И хотя майор не срывал с нее при этом черное с золотом кимоно, Сперанский был вынужден согласиться с этим утверждением. И хотя его интересовали «телки» лет на пятнадцать моложе, он лицемерно сказал:

— Просто красавица! Я вам завидую!

— То-то же! Давай, дуй отсюда!

Получив покровительственный шлепок по мягкому месту, Наташка мгновенно исчезла.

— …Ну а уж я, со своей стороны, обеспечу, чтобы ваше имя среди прочих стояло на титульном листе, — Иван Ильич постарался вернуть разговор в прежнее русло. — Очень солидная компания консультантов: психолог из МГУ, генерал из Главного штаба РВСН, отставной начальник одного из полигонов, бывший командир БЖРК…[3]

Майор закусил сушкой из вазы и рассеянно кивнул.

— Итак, давайте по порядку, — говорил Сперанский, возвращая голосу привычный покровительственный тон. — Вот вы распределились, приехали в семьдесят втором на полигон в Дичково. Четверо выпускников Высшего ракетного училища, вчерашние дети. Скажите, какое было первое…

В следующую секунду Иван Ильич Сперанский, весящий девяносто пять килограммов, оказался зажатым между стеной и холодильником, лацканы его пиджака и сорочка трещали в железных лапах Семаго, а лицо майора красной тучей заслоняло весь остальной мир.

— Так ты из-за Дроздова пришел? А-а? — Майор дохнул на него опасной смесью паров «Мартеля» и «Московского». — Говори, сука, все равно узнаю!!.. Кто ты такой? Из каких органов?! Из КГБ, как сам в книжке и написал?!

Сперанский попробовал вывернуться, но по некоторым признакам понял, что любое активное сопротивление чревато последствиями — Семаго сейчас способен на все. И сразу стало ясно как день: вот же он, сучий выродок, изменник, шпион, которого ищет Евсеев! Вот он! Держите!

Только никто шпиона не держал, наоборот — держали Сперанского. Держали крепко. Иван Ильич, человек в общем-то рациональный, предусмотрительный, с опозданием понял, какой непоправимой ошибкой было являться без подстраховки, в одиночку, на разговор к человеку, которому в принципе нечего терять. Если бы был Носков… Драться бы он, конечно, не полез, но мог выскочить, на помощь позвать, к соседям позвонить…

— Не знаю… никакого Дроздова, — он старался говорить как можно спокойнее, насколько позволяло сдавленное горло.

Ударить головой. Потом коленом в пах. Несмотря на свои шестьдесят, Иван Ильич хотел жить долго и счастливо, и толстый мальчик внутри вторил истошным воплем: хочу! хочу! Он собрался, прицелился…

Нет, чего-то не хватало. Решимости. Опыта физических противоборств. Куража. Семаго был на одиннадцать лет моложе и не сидел целыми днями за компьютером. А у литератора Сперанского под черепной коробкой молотом ухало давление, руки дрожали, колени подкашивались.

Но и Семаго тоже медлил. Некоторое время он пыхтел, бесцельно втирая туловище Сперанского в угол, и вдруг проревел по-детски обиженным голосом:

— Вре-о-ошь!

В тот же миг его хватка ослабла, руки упали. Отшатнувшись, майор сделал несколько шагов назад, уперся в стол. Врезал кулаком по вазочке с сушками, вазочка слетела на пол и разбилась вдребезги, стоявшая рядом бутылка «Мартеля» подскочила и упала, брызнув драгоценным содержимым. Семаго испугался, бережно подхватил ее, поставил на место, — нет, взял снова, приложился прямо к горлышку, словно прощения просил, сделал несколько шумных глотков.

Потом вытер губы рукавом, исподлобья взглянул на Сперанского, все еще подпирающего холодильник.

— Пардон, извиняюсь, — пробормотал. — Вырвалось. Садитесь же…

Сперанский одернул на себе пиджак, заботливо расправил воротник сорочки. Сказал, стараясь не выдать волнения:

— Я лучше зайду как-нибудь в другой раз, — и направился в прихожую.

Семаго скривился, как от сильной боли, перегородил ему дорогу своей ручищей.

— Да погодь ты!.. Вы, то есть… — Он окончательно смутился. — Не придете ведь. Я знаю. Не позвоните даже. И в книжке своей напишете, что Семаго упился, убить вас хотел… Или вообще ничего не напишете. Э-эх!.. — Семаго убрал руку, махнул с безнадежностью: мол, ладно, идите вы все. Отвернулся, пробормотал в стену: — И все будут по-прежнему думать, будто это я Дрозда порешил тогда…

Сперанский остановился, рассматривая его мощный кабаний загривок и что-то соображая. Ситуация изменилась. Вместе со страхом и болью ушла уверенность в том, что Семаго и в самом деле пытался его убить.

— А что же еще я напишу? — пустил он в голос обиженную дрожь. — О чем? Подозреваете меня в чем-то — так прямо и скажите, зачем за грудки хватать-то?..

— Устал я, — не к месту прогудел Семаго.

— А если хотите, чтобы я о чем-то написал в своей книге, так расскажите толком.

Семаго молчал. Выдержав паузу, Иван Ильич повторил бархатистым убедительным обертоном:

— Напишу все в точности, как вы расскажете… Так что там у вас с этим Дроздовым?

Семаго пошевелился, полез в буфет и достал оттуда старое выцветшее фото, сунул его в руки Ивану Ильичу. Двое молодых парней, стриженных под полубокс, стояли рядом на фоне спортивной площадки. Бесхитростные улыбки до ушей, майки-безрукавки советского образца, заправленные в сапоги галифе. Одного, который пониже, Сперанский узнал сразу — будущий майор Семаго.

— Это он? — Сперанский показал на второго.

Семаго кивнул:

— Дрозд. Он самый. А теперь слушайте…

И отставной майор Семаго начал рассказывать историю, которую до сих пор не доверял никому, кроме жены, которой был вынужден объяснить причину ночных кошмаров.

…Все началось, когда на третьем курсе их повезли в Рождественское, на учебно-тренировочную базу ВВС. Здесь готовили операторов для крылатых ракет класса «воздух-земля» и испытывали новые или модернизированные образцы «изделий». До этой поездки Серега Семаго, Сёмга, ничем не отличался от своих сокурсников-«стрижей»: крепкий, подтянутый, неунывающий, бесконечно гордый своей причастностью к могучей ракетной технике, технике будущего.