Приключения бывшего мичмана - Алексей Ловкачёв

Уже упомянутая замужняя Тамара, возрастом около 25-ти лет, трудившаяся на «Эре», множила техническую документацию, а при больших тиражах помогала мне брошюровать, чтобы быстрее выполнить срочный заказ. Когда я сидел к ней спиной, она иногда подходила сзади и запускала свои пальцы в мою шевелюру. Вот такие допускала проделки.

Фотограф Юра, тоже 25-летний, был веселым и приятным в общении женатиком. У него недавно родилась кроха, но он продолжал бегать кроссы, как пацан. Он отслужил в армии, но ко мне относился не как к салаге, что иногда замечалось за демобилизованными ребятами, а как к равноправному члену коллектива. У Юрия была работа хлопотная, связанная не только с корпением в тиши и темном свете красного фонаря, но и с разъездами. Затем его сменил Эдик Эльксин — тщедушный холостяк с черной бородой, которому было за тридцать. С ним тоже у меня установились нормальные товарищеские отношения. Благодаря его стараниям в газете «Минская правда» оказалась заметка с моей фотографией, где представляли меня, как передовика соцсоревнования, «каждодневно перевыполняющего сменное задание». Я понимал, что если бы не Эдик, который с этой газетой сотрудничал, то мой город ничего обо мне не узнал бы. Такова жизнь.

В нашем коллективе был и приходящий кадр. Трестовский работник привозил нам задание из надстроенной над нами организации, был соединительной с нею нитью или даже пуповиной. У этого кадра, по удивительным закономерностям нашего сектора, было весьма распространенное имя — Тамара. Незамужняя женщина, которая кроме 28‑ми лет имела весьма привлекательную, обтянутую штанишками часть тела, на которую со спины с вожделением поглядывал Юра, а иногда с горящим, как у пионера, взором даже салютовал ему своими ладошками. Позволял себе… В ответ он получал по рукам и довольно улыбался, при этом его и ее щеки, как у настоящих пионеров, рдели невинным пунцовым цветом. Тамара у нас частенько засиживалась, сообщая последние события в тресте и живо обсуждая наши новости. Ей нравилось находиться у нас — подальше от начальства и поближе к душевной компании.

Как и положено в дружном трудовом коллективе, я «обмыл» свою первую взрослую зарплату, отнюдь не первую вообще. Для «обмываний» поводов, подворачивающихся самими собой, в виде государственного праздника или дня рождения, хватало. И мы не терялись, сбрасывались по рублю. При этом Юра начинал так:

— Может, скинемся по рваному и в школу не пойдем?

Наш самый демократичный начальник в мире не возражал, и первый бросал свой мятый рубль в общий котел. Меня как самого молодого и заводного посылали в магазин, иногда со мной шел Юрий или Петр. Перед этим проводился короткий инструктаж. К бутылке с прозрачной ректифицированной жидкостью мы добирали граммов 200–300 «Эстонской» или «Любительской» колбасы с салом или «Докторской» без сала, консервы «Килька в томате» и, конечно же, парочку плавленых сырков «Дружба». Сейчас, трудно себе представить, насколько это были качественные и вкусные продукты! А тогда мы не целили этого, увы… К тому же — сколько народу сплотил белый квадрат с символическим и самым популярным названием «Дружба»! Этот замечательный натуральный продукт в серебряной фольге и с узнаваемой этикеткой у рабочего человека частенько оказывался единственным закуской, что было прекрасно! Самая демократичная закуска той эпохи смогла стать любимой из–за доступной цены, высокого качества, возможности поделить ее практически на любое количество порций и из–за того, что не была маркой и не имела запаха.

Перед застольем кто–нибудь у себя в кармане или в своей ссобойке обнаруживал на десерт наливное яблочко, которое сначала разрезал на четыре дольки, а потом одну из них делил еще на несколько частей. В большинстве случаев к нам присоединялась трестовская Тамара, а иногда и муж Антонины. Наши посиделки длились по–разному, иногда мы управлялись за час–полтора, но бывало и подольше. Расходились мирно без разборок и без выяснения отношений. Бывало, пионерский запал от подброшенного керосина у Юры и Тамары разгорался, и тогда у обоих вдруг находилась срочная работа в фотолаборатории, правда потом ни позитивы, ни негативы для отчета не представлялись. Почему–то. Думаю, что из–за яркого пламени пионерского костра у них получались одни засветы.

Советское время нам запомнилось и оказанием городом шефской помощи селу. Не мне судить о ее эффективности, но каждый сезон предприятия города посылали своих работников в подшефные колхозы и совхозы. Мне также повезло, когда однажды вместе с «десантом» нашего треста меня забросили в богом забытую вёску. Одно дело быть там летом, когда все цветет и пахнет и осенью, когда со слов русского писателя и поэта Алексея Плещеева:

Скучная картина!

Тучи без конца,

Дождик так и льется,

Лужи у крыльца…

Чахлая рябина

Мокнет под окном,

Смотрит деревушка

Сереньким пятном.

Что ты рано в гости,

Осень, к нам пришла?

Еще просит сердце

Света и тепла!

Я вырос в городском средоточии каменных домов, железных машин, дышал отравленным воздухом, я уже сам стал урбанистической сущностью. Как слух сельского жителя ласкает лесная тишь, а глаз — простор полей, так я уютно чувствовал себя в уличной суете и в площадной толпе. Селяне, когда переезжают жить в город, наверное, с грустью вспоминают о деревне. У меня же произошло наоборот, как только я ступил из автобуса на землю унылой деревни, меня одолела скука, и я тут же затосковал по городу. Деревенский пленэр являл собой не радужно–веселое лето, а скучно–промозглую осень. Беспросветные дожди и хляби спеленали грустью окрестности, а моросящие туманы смазали ландшафты и из глубины моей души всплыли самые мрачные и скучные тона моего настроения.

Нас разместили в большой избе, и я, не знавший казармы, здесь получил представление о ней. А когда на поле нам определили неохватный глазом и воображением объем работ, то я понял, что позорно дезертирую оттуда. Мне повезло — на горизонте замаячило очередное первенство по вольной борьбе, и я, нервно переспав лишь одну ночь в веске, к зависти отдельных товарищей, на следующий день вдохновенно вернулся в город. Вот так бесславно закончилась моя первая и последняя помощь селу.

Мальчишки нашего двора и я вместе с ними незаметно взрослели, и летом 1974 года Толика Климовича, моего соседа из квартиры напротив, призвали в армию. Это были наши первые проводы, на которых мы имели право присутствовать наравне со взрослыми. Весь двор и родня призывника гуляли весело и на широкую ногу, а наши родители позволили нам пить водку. Когда гости нагулялись, а уставший Толик завалился спать, мы с моим другом Юриком Пентюховым в потемках пошли провожать девчонок до троллейбусной остановки. Под влиянием спиртных паров в голове и под влиянием рядом идущих девчонок мы громко разговаривали и шутили. Наверное, поэтому на полдороге нам навстречу вышло трое подвыпивших незнакомых парней. В темноте я их толком не рассмотрел, но по ситуации понял, что двое из них постарше и покрепче меня, а третий возраста неясного, роста невысокого, зато самый наглый и самый вредный. Противный сморчок под прикрытием друзей–амбалов затеял свару, начал к нам придираться и начал с дежурного повода:

— Эй, пацаны, а ну дай закурить!

Мы с Юриком как примерные борцы–вольники с гордостью дуэтом ответили:

— А мы не курим.

Однако наша горделивость пацану показалась вызовом, и он, чувствуя за плечами силу двухстворчатых шкафов, с издевкой отреагировал:

— Или вы большие спортсмены?

Нам тоже море было уже по колено, поэтому мы ответили с не меньшим вызовом:

— Конечно, спортсмены, а тебе завидно?

При наличии прикрытия в виде двух шкафов с антресолями нашему пьяному визави море стало вообще по щиколотку и он, переходя на более доступный ему дворовый язык с идиоматическими связками, взвился:

— А-ах ты ж, …ять–переять, сука! Щас, …ять, я тебя, …ять, проверю, какие вы тут, …ять, на хрен спортсмены!

И кинулся на нас с кулаками. Мой друг растерялся и остолбенел, поэтому, как вкопанный, следил за происходящим. Я же сам не знаю, как оказавшись в авангарде, осмелел. Уклонившись от пары ударов, я изловчился и изо всей силы толкнул наглеца в грудь руками. Настолько от души у меня это получилось, что мелкий прыщ улетел куда–то далеко–далеко, с хрустом по пути ломая кусты. Уже оттуда я услышал истошный голос:

— У–у–убью-ю-ю!!!

Меня это вдохновило и развеселило, а также придало куража. От его страшной угрозы мне чуть скулы не свело от смеха. И я над ним поиздевался:

— Убийца нашелся, смотри, штаны в кустах не потеряй!

Пока я занимался нейтрализацией передовика–ударника, наши гостьи кинулись на остальных хулиганов. В общем, наша с Юриком поддержка оказалась круче, чем у противостоящей стороны. Подельники с трудом извлекли свой рояль из цеплявшихся за него кустов и пока не поздно подобру–поздорову ретировалась.